Президентишка поднялся, давая понять, что время моё кончилось.
- Все научные работники институтов, - изрекает заключительный вердикт, - пройдут через сито аттестационной комиссии и будут трудоустроены в соответствии с её квалификационными выводами. Ты – тоже! – Божки за столом, как фарфоровые китайские статуэтки, дружно закивали головами. – Свободен! – то есть, выметайся, что я незамедлительно и сделал.
Выскочил в предбанник, чувствую под мышками – напарился. Секретарша и то переволновалась, спрашивает:
- Что так долго?
- Да так, - говорю небрежно, - пришлось мозги академикам прочищать. – Подхожу ближе и тихо интересуюсь: - Так мне можно надеяться?
Она нащупывает линейку, и быть бы мне битому дважды, если бы не зазвонил телефон.
Конечно, всё было не так, как мне хотелось и как я записал в дневнике – проще и прозаичнее, но самое главное осталось неизменным: с нового года все институты ликвидируются, будут образованы два крупных, объединённых, а вся научная братия просеется через переаттестацию. Тем я и обрадовал своих, пообещав, что буду бороться за каждого не на живот, а на костлявую, и за сохранение коллектива в любом качестве: лаборатории, проектной или тематической группы. Выслушали меня, уже привыкнув к скорому реформированию, спокойно, тем более что до нового года ещё жить да жить, да и после нового при нашей расейской медлительной раскачке академическая затея затянется не на один месяц. Макс, пожалуй, точно выразил общее настроение:
- И-эх-х! – кричит задорно. – И хлопнем же завтра в финале дверью! – и все поддерживают короткими восклицаниями, ожили совсем, переключившись с далёкого неприятного на близкое приятное. Расспрашиваем Макса, что из себя представляет наш соперник – он судил на линии последний полуфинал в той подгруппе – но штатный запасной только загадочно ухмыляется, не хочет нас заранее расстраивать. Говорит, что те сильны не техникой и скоростью, а нахальством и грубостью, и все игроки будто созданы для такой игры – широкие, особенно в заду, с мощной грудью и толстыми ляжками. Трудно нам будет, предупреждает, в единоборствах, играть надо без сближения, на точных коротких пасах. Раз надо, так и сыграем, и не таких обламывали!
Вечером устроили полноценную интенсивную тренировку. По-моему, никто из наших ещё не сполз с пикушки.
На этом дневник, к сожалению, обрывается.
- 5 –
Финальный футбольный матч решили для помпы провести на новом академическом стадионе, расположенном на задворках города, на пустыре, который по прогнозам седомудрых аналитиков Академии когда-нибудь станет спальным оазисом города, тесно застроенным 20-30-этажными домами с многоэтажными подземными гаражами и вертолётными площадками на крышах для эвакуации жильцов, если откажут лифты. Стадион начали строить ещё восемь лет назад, в юбилейный год Академии. Тогда бульдозеры срыли бугры и закопали ямы, расчистили поле от мусора и дёрна, выровняли более-менее, скорее – менее, укатали катками, поставили металлические футбольные ворота и входные ворота-арку с традиционной ажурной надписью «Добро пожаловать!», а спонсоры – Су-подрядчик – расщедрились на трибуны, установив по обеим сторонам поля сразу по три ряда деревянных скамеек на надёжных бетонных опорах, обещая в будущем заменить их на пластмассовые сиденья, поскольку ими удобнее кидаться. Невдалеке, примерно с километр, рядом с уже построенными многоэтажками в привычные пять этажей, возвели в трёхсменном темпе фешенебельную гостиницу-люкс для будущих ВИП-болельщиков из зарубежья, в которой временно поселили национальных академиков. Мелкие недоделки, естественные для наших масштабных строек, решили устранить после, но оставшихся сметных денег хватило только для того, чтобы водрузить посреди поля напоминающую гигантскую глыбу затвердевшего бетона и чёрной краской крупно написать на ней, чтобы никто не сомневался: «Здесь будет построен стадион!». С тех пор краска заметно поблёкла, но стела в память о будущем строй-шедевре сохранилась в тупой неприкосновенности, исправно служа местным псам в качестве адресной книги. Чтобы выкорчевать изрядно вросший в землю памятник академической несостоятельности, пришлось в утро финала пригнать мощный автокран и спецтреллер для перевозки. Руководивший опасными работами вице-президент по связям с общественностью и СМИ – един в двух лицах, а не два лица и два тела, как показалось со страху Викентию Алексеевичу на стресс-конференции у президента – распорядился, не мудрствуя лукаво, перетащить глыбу на соседний пустырь. Только сбросили груз, и вице утёр облегчительный пот, как к месту переселения стремительно подкатил чёрный кортеж из лендкрузера и двух мерсов. Из оффроуда неспешно вывалился низенький упитанный мужчина и потребовал немедленных объяснений, на каких-таких основаниях без согласования с районным муниципалитетом неизвестно кто и по неясному случаю занимает элитный земельный участок под строительство стадиона. Ошарашенный наездом вице-общественник тщетно пытался объяснить, что монумент полежит здесь временно, но местная власть ничего не хотела слышать, прекрасно зная, что у нас всё временное – навсегда. И пришлось снова загружать треллер и волочь искусственную скалу за дальнюю дорогу на дикое поле, густо заросшее тропическим бурьяном. Только сгрузили неприкаянную глыбину, как вокруг стали собираться какие-то люди с лопатами и, угрожая шанцевым инструментом, потребовали убираться прочь с их частных земельных участков, предназначенных для выращивания картошки и другого овоща, что сумеет вырасти. Помытарившись, горе-устроитель монумента, не мудрствуя лукаво, приказал везти его на двор Академии и там оприходовать для будущих торжественных нужд: у президента, вон, здоровье ни к чёрту.
На редкое развлекательное мероприятие собралась вся Академия с опекаемыми институтами. Пришли целыми семьями, с грудными отпрысками и дряхлыми предками. Все разрядились как на Выборы, то и дело слышались радостные окрики давно не видевшихся близких друзей и дальних родственников. Праздничное настроение усиленно подогревали многочисленные сборные ларьки и лотки, манившие плотно пообедавших дома зрителей разнообразной праздничной снедью. Здесь были и выуженные из прогорклого растительного жира национальные пирожки с мясными объедками, и итальянская пицца, неизвестная в Италии, и хот-доги, запрещённые ветеринарной службой в Штатах, и куриные ножки, отправляемые оттуда в качестве гуманитарной помощи в Африку и неведомо как залетевшие к нам, и истинно немецкие гамбургеры с хлебно-картофельными котлетами, и баварские булочки, проткнутые бледными баварскими же сосисками, покрытыми полиэтиленовой плёнкой, чтобы не вытекли, и белорусские картофельные чипсы из второсортной нашей муки, и деликатесные японские крабовые палочки из отходов минтая, и лоснящиеся от комбижира говяжьи колбаски из куриных шкур и сои, и многие-многие другие деликатесы, привораживающие голодные взоры сытых желудков. И, конечно, целые айсберги мороженого на любой вид и вкус: и из цельного китайского порошкового молока с минеральными добавками в вафельных стакашках, и брикетированные пломбиры, улучшенные сгущёнкой и шоколадно-ореховым мусором, и эскимо на занозистых щепочках в шоколадной фольге, и, особенно любимые детьми, эскимо, глазированные замороженной подсахаренной и подкрашенной водопроводной водой. Были даже торты из мороженого по цене на троих, но до такой степени деградации наши мужики ещё не дошли, и согревающиеся молочно-кремовые сласти умирали, тая в прозрачных саркофагах. По всему периметру футбольного поля в отдалении от деревянных седалищ разместились неисчислимые шашлычно-ядерные установки, нещадно дымившие тошнотворным жирным угаром, и рядом с ними – снарядные ящики, забитые разнообразными пивными зарядами на любой вкус и объём, разливанные из одной бочки, заквашенные на хлорированной воде и обильно напичканные дурящими добавками. В общем – праздник по душе, а не по календарю: и зрелище, и жратва, и питьё, и приличная компания. Всё было устроителями учтено, кроме всегдашней мелочи: не было сортиров, и приходилось после пива бежать в далёкие кусты или в подъезды дальних домов, снижая праздничный тонус.
А народ всё прибывал и прибывал, хотя до начала исторического матча было больше часа. Пусть идут, стадион-то побольше знаменитого бразильского «Маракана». Там, говорят, несчитанных 120 тысяч мест, а у нас за скамейками спокойно разместятся все 150, причём бесплатно. Жаль только, что нет пластмассовых стульев, чтобы кидаться. Зато можно расположиться тесной компанией прямо на земле вокруг импровизированного дастархана. Полнейший кайф – так на «Маракане» не устроишься. Многие уже установили, что бежать до подъездов домов после пива значительно дальше и дольше, чем до водочного магазина за домами, и переключились на энергетически выгодное родное пойло. Однако возникла опасность, что в связи с такими вин-удобствами и затягиванием ристалища, значительная часть энерго-заряженных зрителей не дотянет до зрелища и упокоится. Чтобы такого не случилось, на стадионе ещё задолго до появления страждущих всего сразу и, по-нашему, в избытке вопила на всю вселенную громко орущая авто-радио-установка, способная разбудить не только окосевших, но и мёртвых, и приходилось, чтобы быть услышанным, радостно орать прямо в ухо соседу. Зато никто не мог подслушать, и можно было крыть всех и вся как заблагорассудится. Главным секретом, который хотели бы все знать, были тщательно скрываемые сведения о премиальных игрокам. Ходили упорные слухи, а им у нас верят больше, чем официальной информации, что победители отхватят по «Оке» и по 100 тысяч белорусских рублей, доставшихся Академии от белорусских товарищей в качестве сдачи от предоставленного в долларах кредита. Умники сразу оценили достоинство приза: на такой машине и с такой валютой кати в путешествие в любые глухие закоулки нашей необъятной Родины – никто не отнимет.
А вот, наконец-то, и счастливцы едут. У каждой команды свой автобасс марки ПАЗ, а судьи, чтобы не купили, в отдельной «Газели» с дверью, опечатанной пломбой. Пазики, беспрерывно сигналя и расталкивая сгустившихся зевак, разъехались по разные стороны футбольного поля, чтобы игроки не сцепились раньше времени, а «Газель» протиснулась к центру западной трибуны, дверца распахнулась – оказывается, пломба, как всегда у нас, болталась для вида – и из кузова выпали сначала трое судей, а потом четыре охранника в чёрной форме, и следом – обшарпанный стол и несколько расшатанных стульев. Охранники умело очистили переднюю скамейку от пацанов и уложили на неё персональные коврики для вип-задниц, которые уже подкатывали на персональных авто. А за ними спешил вдогонку всё увеличивающийся поток легковушек с разной мелкой академической знатью и любопытствующим средним классом, прослышавшим о необычной академической затее. Машины въехали прямо на трибуны – такого удобства на хвалёной «Маракане» и в помине нет – и кучковались в регламентированное стадо в соответствии с выслуженными рогами.
А в закрытых автобусах шло неторопливое шевеление, раздражавшее зрителей, то и дело заглядывавших в окна, чтобы разглядеть переодевание спортсменов. Некоторые от избытка нетерпения плющили рожи о стёкла, смазывая пыль, и радостно ржали, когда довольные спортсмены стукали с другой стороны стекла по носу.
Наконец, главные зрители устроили свои главные рабочие органы на ковриках, а главные судьи неудобно разместились за пьяным столом на вихляющихся стульях, разложили незаполненные протоколы и закричали второстепенным полевым судьям:
- Давай, выводи!
А как, когда автораздевалки осаждены плотным кольцом фанатов, и не войти туда, не выйти? Расположившийся под самой дверью прилично поддатый ни парень, ни мужик, держа в одной руке стакан, а в другой – за горло бутылку с остатками жидкости на полстакана, опасно размахивал ими и громко протранспортировал распоряжение судей, закричав в автобус:
- Давай, выходи по одному, руки… всем налью по стакану΄.
- Как это ты нальёшь? – рассудительно поинтересовался, облизываясь, сосед, кряхтя под сдавливающими телами. – Когда у тебя осталось всего-ничего? Не хватит.
Ни парень, ни мужик пьяно захохотал:
- Не хватит – сбегаем! Пущай гонят дармоедные мильёны! На, - и протянул бутылку, забыв про стакан, изнемогшему невере. – Лакни! – Тот не отказался.
А судьи, все в чёрном, уже скопились втроём в центральном круге и оттуда звали игроков надсадными трелями свистков. Пришлось вмешаться охранникам. Первым пострадал ни парень, ни мужик с бутылкой, да так, что потерял и её, и стакан, и веру в человеческое добро. Следом за ним стремительно подвинулся и сосед, а за ним и другие, кто добровольно, а кто и с дядиной помощью. Освобождённая дверца, наконец-то, открылась, и в образовавшийся ненадёжный живой коридор, то и дело стремившийся сжаться, стали резво выскакивать одетые в форму викешцы и резвым шагом, отталкивая протянутые руки, старавшиеся вцепиться в майку, трусы, тело, устремились на поле. Выбежав из остервенелой массы обожателей, они по указанию вице-распорядителя выстроились неровной шеренгой, лицом к судьям и почётным зрителям, в ожидании второй команды.
А с ней творилось что-то невероятное. Вокруг автобуса, где шло переодевание, скопилась такая гигантская толпа и так давила на бедный, всего-то железный, ПАЗик, что он под напором осатаневших болельщиков скрипел и шатался. У соперников «Викеши» было явно больше почитателей, и все старались заглянуть в плохо завешенные одеждой окна. Кому не достались подоконные места, подпрыгивали сзади, вытягивая шеи, а трое ухарей забрались на автобус, распластались на животе и смотрели живое кино вверх тормашками, еле удерживаясь, чтобы не сверзиться на головы теснящихся. Двое верзил-костоломов оккупировали заднее широкое окно автобуса, а третий громко предлагал охочим заглянуть в него за плату. Освобождению наглухо задраенных в автолодке не помогли и охранники. Их просто выкинули из толпы, изрядно помяв, и те больше не вмешивались в стихию. Народ взъярился, озверел и пёр на автобус как кобели на суку в течке. И снова вице-распорядитель – что значит академическая голова! – нашёл мудрый выход из катастрофического положения. Он уговорил владельцев авто, и те, беспрерывно сигналя и тесня бамперами бесновавшихся фанатов, двумя сближенными колоннами подъехали к самым дверям ПАЗа, образовав узкий проход-коридор до самого футбольного поля, по которому размурованные и сиганули бегом под ободряющие вопли: «Давай, жаль мужиков! Бери на грудь! Ломи их задом!».
Викешцы, застоявшиеся в ожидании, расстроили ровную шеренгу и, вообще повернувшись к зрителям спиной, начали делать, выпендриваясь, разогревающие упражнения: приседали на поочерёдно вытянутые в стороны и не выпрямляющиеся в коленях ноги, прыгали, еле отрываясь от земли и пытаясь подтянуть не подтягивающиеся колени к животу, вертели по кругу отсутствующими талиями, с тяжкими вздохами поворачивались из стороны в сторону, делали круговые движения руками, а кое-кто даже отважился дотянуться руками до носков кроссовок, и совсем обнаглевшие пытались достать пальцами рук носки вытянутых почти горизонтально и никак не выпрямляющихся ног, - в общем, крутились, изгибались, приседали кто во что горазд, лишь бы не стоять истуканами. Когда же первые соперники появились из автокоридора на поле, у ошеломлённых их видом разогретых мастеров глаза невольно полезли на лоб, и отвисли нижние челюсти. Фигаро, подпрыгнув, забыл опуститься, а Вахтанг к одной поднятой ноге добавил и вторую, Витёк никак не мог прекратить вращение, другие замерли в изломанных неестественных позах, в страхе уставившись на приближающихся необычных соперников. А те, не обращая внимания на благоприятное впечатление, уже пристроились к первой шеренге и приветственно подняли вверх руки. Смущённо выровняв свой ряд и повернув головы влево, викешцы, не веря глазам своим, обнаружили, что не только у четвёртого в чужом ряду была видна хорошо развитая грудь, но и ближе, и дальше торчали такие же, а Викентий Алексеевич, незаметно отклонившись, чтобы заглянуть им за спины, увидел, что и там наблюдаются внушительные выпуклости. Сомнений не было: рядом с ними выстроилась… женская команда, и не какая-нибудь, а ненавистного посудо-хозяйственного, во главе с самой директоршей. Вот она – рукой подать - с капитанской повязкой и мраморным лицом, как будто незнакомы, словно и знать не знает и не уговаривала недавно передумать. Викентий Алексеевич украдкой взглянул на неё – и спереди ничего! Вся команда разодета в жёлтые трусы и в майки с вертикальными жёлтыми и голубыми полосами как у концентрационников. Никакого вкуса! На груди нашита змея, сдавившая мяч с буквами БТ, а ниже – название команды: «Аннаконда» с двумя «н» вместо одной. Тоже мне – грамотеи! Стоп! Викентий Алексеевич вспомнил, что фамилия у Анны Владимировны – Кондаурова, вот и «Анна-конда». Какая разница – два «н» или одно, всё едино – змеиный выводок с профессиональной удавой: «Вы не передумали? Вы ещё не передумали? Вы уже не передумали?». Не передумал, а вот участвовать в шоу не хочется. Понятно стало, зачем съехались, словно на перевыборы, все академики во главе с паханом. Уж явно не для того, чтобы смотреть футбол. Так что, отказаться от футбольного балагана? Судя по лицам старших, они не будут против. А грант? И как отказаться? Просто уйти? Под негодующие свистки и вопли остервенело разочарованных зрителей? Уйти трусами? Ещё, пожалуй, и шеи намылят, и рёбра отстукают. И молодёжь, вон, совсем освоилась с пикантной ситуацией и забыть забыла о спортивной злости, мужской чести и спортивном достоинстве. Уже начали заинтересованно переглядываться, узнавая друг друга без одежды, перемигиваться, пересмеиваться и подзуживать незлобно. Нет, надо играть и наказать аннакондино племя, раз и навсегда отбить охоту встревать в свято-мужское дело. Викентий Алексеевич взял за руки соседних в ряду Бена и Царевича, а те – следующих, и так они и стояли, гордо подняв подбородки, полные решимости доказать кто есть кто. Так и подмывало, так и зудило выйти из строя и спросить мраморно-змеиную: не передумала ли она заниматься не свойственным им делом?
Громкооратель истошно завопил вводный футбольный марш. Зрители, а их собралось немало – конечно, не 150 тысяч, но если посчитать и тех, что уже заснули, и тех, кто уже не мог подняться, то наберётся не меньше тысячи – поспешили навалом занять ненумерованные места. Ещё бы: всех ожидало невиданное в футбольном мире действо – первый официальный матч между мужской и женской командами. Опять мы – впереди планеты всей! Из-за оглушительного рёва трибун и громкоговорителя, который на последнем куплете безнадёжно заело, торжественную часть пришлось смять и сжать. Вышедший к микрофону вице-распорядитель, не растекаясь по древу, бодро проорал:
- От имени присутствующего здесь Президента Академии финальную футбольную встречу объявляю открытой.
Академики, жалея ладошки, зааплодировали, а зрители, не жалея глоток, засвистели и завыли. Судья разыграл начало с центра, и фортуна отдала его «Викеше». Игроки резво побежали в поле. Напряжение нарастало. Уже вызвали первую скорую помощь: кто-то неправильно разбавил оконную жидкость.
Викешенцы, как всегда, собрались у своих ворот в традиционный шаманский круг и проорали традиционную клятву, вызвав подбадривающее зрительское эхо. Некоторые, правда, по недостатку образования и избытку эмоций, добавили напрашивающуюся третью букву, но таких было меньше половины, и слуха академиков не покоробило. Валёк дал краткую установку на игру: не грубить и не выигрывать больше, чем с разницей в один мяч. Полностью уверенные в своём превосходстве, они бодро разбежались по своим местам, с интересом рассматривая расстановку соперниц. Ихняя вратариха профессионально обстукала кроссовками железные штанги, проверяя их на прочность, и подняла руку, давая знак, что выдержат, и можно начинать. А Викентий Алексеевич выискивал глазами главную змею и обнаружил на своём зеркальном плеймекерском месте. Значит, кто кого, за тем и победа, подумал он, нисколько не сомневаясь, за кем она будет.
С начальным ударом с центра вышла заминка: Валёк благородно отказался начинать раньше женщин и уступил им право первого удара. Судья не стал возражать, но предупредил, что и во втором тайме начнут женщины. Валёк не возражал. Женщины тоже. Игра началась. Первый пас центральная аннакондиха отправила не плеймекеру, как требует футбольная наука, а по-дворовому – вбок, инсайдихе, а та, не раздумывая – видно, нечем – длинным верхом пнула на фланг, где мяч ловко приняла на мягкое бедро, смягчившее отскок, молодая линейная и шустро рванула не по краю, а к углу штрафной. А перед ней, юля волосатым задом, отступал Вахтанг, глядя не на мяч, а на красотку. Так и доюлил до штрафной, с линии которой деваха, не медля, зафитилила по воротам. Мяч полетел верхом, не сильно и по плавной дуге. Такой любой вратарь возьмёт красиво и небрежно. Любой, но не Циркуль. Он, естественно, крутанул своим молотом, но в полсилы, и круглая резиновая поковка, отлетев, влепилась в затылок не успевшего развернуться Старче, а от него, согласно известной теореме о том, что угол отражения равен углу падения, отразилась прямиком в нижний угол ворот. Фирменный автогол! Как в первом матче с шоферами, который бесславно продули, не сумев собраться-сконцентрироваться. Неужели и сегодня? Не зря фортуна – женского рода, может быть, даже аннакондовского. 0:1, и на первой минуте! Вот и начали с разницей в один мяч! Вот и уступили женщине право первого удара! Восьмёрочка в радости распласталась на пожухлой траве, а сверху на неё навалились подруги, и наши Фигаро с Гусаром тоже хотели так же, со всеми вместе, поздравить соперниц с первым голом, но их грубо оттеснили.
А что творилось на многотысячных трибунах! Зрители, которые сидели, повскакивали на скамейки, а те, которые стояли, запрыгали на месте. И катилось приветственное: «Ан-на! Ан-на! Ан-на!». Где-то среди оглушительного рёва смутно прорезалось слабенькое: «Ви-ке-ша-ХУ! Ви-ке…». Это викешенские фанатки пытались поддержать любимую команду, размахивая баннером. Скопившиеся рядом с ними мужики переиначили боевой клич и, не понимая смысла, стали скандировать несусветное: «Ан-на-ХУ! Ан-на-Ху!», а потом, усилив значимость непонятных, но таких знакомых и родных букв: «Ан-на-ХУ! ХУ! ХУ! Ан-на-ХУ! ХУ! ХУ!». Казалось, весь стадион хукал, радуясь успеху змей. Десятка три зрителей, особенно возбудившихся и голом, и ещё кое-чем, выбежали на поле и стали ловить героинь, чтобы в благодарность обнять и расцеловать. Аннакондихи всячески отбивались, не соглашаясь на такое неумеренное проявление фанатизма, и, в конце концов, врассыпную убежали с поля и спрятались за спинами академиков. Тех никто не захотел ни обнимать, ни целовать в бородатые рожи, ажиотаж быстро спал, чему немало помогли и охранники, игруньи вернулись на поле, и игра возобновилась.
Быстрый гол не насторожил викешенцев, и они продолжали вяло мурыжиться, веря, что это – фора слабым, и скоро её отыграют. Отыграли! Не прошло и десяти минут, как пропустили и второй. Царевич поопасался выбить мяч из-под ног семёрки, чтобы как-нибудь не повредить слабые женские ножки, и в результате, убрав свою, дал возможность нападающей свободно продвинуться к воротам и точно влепить в угол. Циркуль, не ожидавший предательства, даже не пошевелился. 0:2! Теперь на поле захотели выбежать только шестеро неуёмных зрителей. Пятерых перехватили викешенцы, вспомнив о рыцарских обязанностях, а шестой сам не смог добежать по прямой и, уклонившись по пологой дуге, упокоился в углу поля, тщетно требуя, чтобы ему дали в удобном положении обнять забивалу. Вот, так вот: не прошло и полтайма, а уже надо, согласно тренерского задания, отыгрывать три мяча. В души викешенцев стало закрадываться сомнение в благоприятном исходе шоу, и вместо гранта начал вырисовываться огромный кукиш. Кто хотя бы немного играл в футбол или хотя бы слышал честные откровения неудавшихся мастеров, тот знает, как трудно переломить себя, свой настрой и неудачное начало игры. Викешенцы, конечно, старались, но получалось у них всё как-то не так, через силу, вяло, без огонька и азарта, без чего настоящей игры не бывает. А аннакондовки не теряли времени даром и засыпали бедного Циркуля градом мячей, он еле успевал отражать их и кувалдами, и циркулями, не ощущая действенной помощи от сонных защитников. Один только прагматичный уравновешенный Доу-Джонс отрабатывал в полную силу, не считаясь с нежными ножками, и если бы не он, быть бы десятичному счёту. Ещё хуже обстояли дела у горе-нападающих. Бен всё подпрыгивал, уберегая ноги и теряя мяч, щуплый Серый то и дело натыкался на мощных тёток-защитниц и отскакивал от них быстрее мяча, Фигаро и Гусар явно пижонили, думая не об игре, а о том, как они выглядят, а Валёк, запутавшись в бесстрашно сующихся навстречу ногах трёх-четырёх защитниц, никак не мог, торопясь, пробить шуструю вратариху, слывшую лучшей в гандбольной команде Академии. Так и продолжалась тягомотина, пока за пять минут до перерыва осоловевший Старче не выставил свою лямбду под ноги Анне, и крупная женщина, не справившись с инерцией, намеренно или нет – неизвестно, потеряв мяч, грохнулась в штрафной площади почище любого Станиславского и тут же, приподнявшись, вздела руки ввысь, взывая о возмездии грубияну то ли к богу, то ли к судье, то ли к обоим сразу. Она забыла или знать не знала, что верхний судья настоятельно рекомендовал, когда треснут по морде, подставить и вторую щеку, то есть, не о наказании виновного просить, а о прощении, и, более того – назначить штрафной в их сторону. Да где там! Разве у нас помнит кто-нибудь хотя бы половину заповедей? У нас и верят-то только в того бога, который даёт. В Ватикане взяли в дурацкую моду отправлять богу новогодние послания, загружая и так перегруженных тяжкими трудами божьих церковных почтальонов, вынужденных заниматься многодневной перлюстрацией, дабы не попала вверх какая-нибудь неприятная для них жалоба или неприятная богу просьба. И что же? Во всех письмах только одно: дай! И лишь однажды какой-то непутёвый поблагодарил бога за то, что он прощает ему все грехи. И никто у нас никогда и никого не убедит в том, что тот Бог, что за облаками и с большой буквы, важнее этих, что на земле и с малой. Тот, конечно, всё видит и всё слышит, но всё делают, и делают не по-божески, эти. Как сейчас, когда полевой божок, не разобравшись в простейшей спорной ситуации, длинно засвистел, почище гаишника, и повелительно указал на одиннадцатиметровую отметку, которую давно вытоптали и надо было восстанавливать. Циркуль, как исключительно заинтересованное лицо, сам отмерил, отступя на шаг от линии ворот, смертельное расстояние, работая природным циркулем, как землемер аршином, в сторону угла штрафной. Судье почему-то не понравилось, и он сам, заступив за линию ворот, которой не было видно, громко отсчитал, еле раздвигая ноги не более чем на 80 см, пресловутые одиннадцать, превратившиеся в девять. Теперь нам не понравилось, и Старче на правах капитана сделал свою одиннадцатиметровую строчку решительными метровыми шагами учёного-технаря, наклонился и, пошарив на земле, положил на ладонь несколько крупинок извёстки, оставшейся от разнесённой ногами по полю отметки. Но судью заклинило, и он упёрто показал на свою отметку. Тогда Анна Владимировна, поняв, что мужиков заело, и распря может дойти до мордобоя, решительно поставила мяч на старческую метку и, отмахнув рукой всех, собралась бить. Судья пожал плечами и отошёл, понимая, что для женщин закреплённых правил не существует.
Итак: поединок Циркуль – Аннаконда. Судья коротко свистнул. По тому, как и откуда она разбегалась, я профессионально понял, что последует викентьевский удар щёчкой, и головой мотнул Циркулю, чтобы он ждал мяч в левом от себя углу. И вообще лучше бы сразу встал там. Но эта дубина стоеросовая не обратила на меня никакого внимания, и в результате – 0:3, и пора сливать воду. Стадион совсем осатанел: «Анна ХУ! ХУ! ХУ! Анна ХУ! ХУ! ХУ!»
На перерыв уходили, сгорбившись, с опущенными головами и жалкими улыбками в ответ на издевательский свист болельщиков. Как только влезли в автобус, Валёк снял форму и переоделся в спортивный костюм.
- Ты что? – недоумённо спросил Викентий Алексеевич.
- Ухожу, - коротко пояснил играющий тренер.
- Как это ухожу? – ещё больше удивился Викентий Алексеевич.
- А так! – Валёк аккуратно сложил форму в сумку и застегнул молнию. – Не хочу позориться, - вскинул лямку сумки на плечо. Я хочу играть в нормальный футбол, а не в театральные поддавки ради красивых глаз, - и решительно вышел.
В автобусе повисла гнетущая тишина, нарушаемая еле слышным потрескиванием железного кузова, перегретого солнцем.
- Может… и нам? – неуверенно предложил Бен, быстро перебегая глазами с одного насупленного лица на другое.
- Первого, - встала Марья Ивановна в дверях, - кто попробует смыться следом, уложу одной левой, - неумело выставила кулачок со сжатыми пальчиками, привычными к линейке и карандашу.
Никто не решился испытать судьбу, и опять надо всеми повисла ощутимая тишина.
- Что ж, - прервал её Макс к общему облегчению, - придётся мне, видевшему весь позор со стороны, провести нелицеприятную тренерскую разборку. – Он прошёл вперёд и встал там, опершись спиной о шофёрскую перегородку. – Вы, братцы-кролики с ослиными ушами, не играли, а имитировали игру, вальяжно передвигаясь рядом с аннакондами, даже не пытаясь отобрать у них мяч или удержать его, пугливо шарахаясь от женщин. Создаётся такое впечатление, что вы боитесь прикоснуться к ним, чтобы не сделать больно, не оцарапать и не толкнуть, словно никогда не щупали баб. Или вам уже не хочется, и вы не мужики? Вы по домашней привычке отдали им инициативу, и они делают с мячом, что хотят, в нахальной уверенности, что им не помешают. Неужели посудницы правы, и среди нас не найдётся пары-тройки настоящих мужчин, чтобы показать настоящую мужскую игру и чтобы они в полной мере ощутили женскую слабость? Выиграв, да ещё с разгромным счётом, они ещё больше будут нас презирать, и не только они, но и вся Академия, все родственники, дети, все последующие потомки.
- Я не буду, - некстати возразила добрая Земфира, но мужественный Макс, твёрдо владеющий домашней инициативой, не обратил никакого внимания на писк слабой женщины и только присел на переднее сиденье для более обстоятельного разговора с квази-мужчинами.
- Особенно удивляет и вызывает отвращение игра нашего связующего. – Викентия Алексеевича так и полыхнуло жаром. – Стыдно смотреть, какие он выделывает «па» вокруг Анны, лишь бы не прикоснуться к ней, давая ей полную свободу. И она, конечно, ею пользуется, то и дело посылая точные пасы своим быстрым и решительным девчонкам. А наш интеллигентный плеймекер, вместо того, чтобы идти на стык и разрушать ихние атаки в начальной стадии, только глазами провожает мячи. Вместо того чтобы организовывать свои атаки, он начисто потерял центр и крутится там бесполезно, пугаясь каждого аннского движения навстречу.
- Да как-то… неудобно, - промямлил Викентий Алексеевич, покраснев от макушки до пяток. – Всегда виделись в одеждах, а тут…
- Неудобно, так уйди с поля! – грубо обрезал директора тренер-самозванец. – Не разлагай команду! – и, жёстко поиграв желваками, хлестнул, не жалея, наотмашь: - Я бы на месте Валентина заменил тебя ещё в первом тайме. – Викентий Алексеевич вмиг похолодел от пяток до макушки, представив, как уходит с поля за немощную игру под оглушающие свистки зрителей и упрекающие взгляды товарищей. Впору – сдохнуть! – Глядя на тебя, и оболтусы Фигаро с Гусаром прохлаждаются на краях, галантно сопровождая подопечных и не делая никаких попыток отобрать мяч. – Он мельком взглянул на Нинулю с Зинулей. – Даже мило переговариваются с ними на ходу, словно затевая флирт с дальним прицелом. – Зинуля с Нинулей резко поднялись и со слезами на глазах выскочили из автобуса. – Да-а, - протянул удовлетворённый провокатор, - похоже, придётся нам доказывать не только чужим, но и своим, что мы – настоящие мужчины. – Макс снова встал. – Ладно, разобрались. Предлагаю следующую установку на второй тайм. Защитникам играть жёстко и на опережение. Да и всем так. Старче поддерживать атаку, когда мяч у нас. Не бояться единоборств и стыков, пусть понатыкаются на мужские мослы, а то привыкли, что мы им в жизни всегда дорогу уступаем. Не жалеть и не обращать внимания на взвизги, охи, жалобы и нелестные эпитеты, не пятиться как Вахтанг, виляя задом…
- Э-э, дарагой… - возмутился было Кинг-Конг, но тренер жёстко оборвал: