Чарли открыл дверь и вышел в темную кухню. Зажег спичку, отыскал второй фонарь. Он висел на балке под прогнувшимся от сырости картонным потолком. Чарли зажег фонарь, и пламя высветило в кухне побитые с закопченными днищами кастрюли, висящие в ряд над старой железной печкой, лезвие кухонного ножа, подвешенного сбоку к столу на обрывке засаленного шнурка, продетого в отверстие на конце рукоятки, металлическую крышку треснувшей сахарницы на посудной полке.
Пол в кухне прогибался. и стонал под тяжестью Чарли. Дождь стучал в дверь, совсем как человек перед тем, как войти. В кухню выходила и другая дверь — из комнаты родителей. Из-за тоненькой, вылинявшей занавески, повешенной в проеме вместо двери, послышался шорох, скрип кровати и глухой звук поправляемой на ноге ударом об пол туфли.
Потом голос матери позвал:
— Чарльз, это ты? Растопи печку, сынок. Оттуда же донесся надрывный, бурлящий мокротой старческий кашель.
— Есть такое дело, ма, — отозвался Чарли. Он подошел к наружной двери, отодвинул засов и распахнул ее. Ветер швырнул ему в лицо сноп мелких брызг, и он невольно отступил с порога, поеживаясь от холодной сырости. Дождь обдал порог, брызнул в кухню. Он шел теперь уже не сплошной непроглядной стеной, а падал отдельными мелкими, стремительными каплями. Чарли зажал сигарету в кулак и выглянул за дверь. Холода он уже не чувствовал, он вообще быстро приспосабливался к сменам температуры. Только грудь подернуло гусиной кожей.
Небо было густо-черное, и лишь к горизонту, далеко за темными очертаниями лачуг и деревьев, просвечивала серым, в цвет помоев, узкая размазанная полоса над дальними, еще не различимыми горами. И как бы в подтверждение приближавшегося рассвета где-то среди лачуг петух прокричал властное кукареку. Мир булькал и бултыхался во тьме. Прокричал второй петух, третий… Пронзительным лаем залилась собака..
Чарли щелчком отшвырнул окурок в мокрую темень, проследил, как он красной точкой мелькнул в воздухе и, описав дугу, исчез. Потом закрыл дверь, зажег еще одну спичку и бросил ее через конфорку в железную плиту.
Пламя охватило бумагу под щепой и тщательно положенными поверх кусками угля. Плита замурлыкала спросонок и затем тихонько загудела. Чарли переставил эмалированную кастрюльку с водой с края плиты на конфорку и ушел обратно в комнату.
Рональд уже оделся. На нем были брюки в обтяжку, старый свитер с оленем на груди и мягкая кожаная куртка. Он зачесывал волосы перед треснувшим, засиженным мухами зеркалом на дверце платяного шкафа. Умываться не было принято.
— Дождь все идет? — спросил он и положил щетку на полочку — просто ящик из-под помидоров, прибитый к деревянной подпорке стены, — рядом с запыленной баночкой густого зеленого бриолина и скелетом пластмассового гребешка с приставшими к последним зубьям-ребрам высохшими останками волос.
— Да, — сказал Чарли, — да, — и сел к себе на кровать. Долго стоять в комнате пригнувшись было трудно. — Но не очень сильный. Так, немного моросит. Я думаю, чуть погодя совсем перестанет.
— Откуда это ты знаешь, что перестанет? — спросил Рональд с ехидной ухмылкой. — Откуда это ты только знаешь такую кучу вещей о том, когда дождь перестанет и сколько он еще будет идти? Ты и впрямь умный малый, верно?
— А я и не говорю, что знаю, — ответил Чарли. Он сидел в покосившейся комнатке, опершись локтями о колени, свесив крупные тяжелые кисти рук. — Кто говорит, что я знаю? Просто я так думаю. Тоже мне, — он взглянул на Рональда и усмехнулся: — Это ты у нас умник. И все-то тебе не слава богу. И с погодой не так, и с этой Сюзи Мейер.
Рональд бросил взгляд в его сторону. Он начищал ботинки плешивой щеткой, ставя на край табуретки сначала одну ногу, потом другую.
— С чего это ты взял насчет Сюзи Мейер? Снова начинаешь, да?
Чарли засмеялся.
— Валяй, валяй, надраивай, замечательно они будут выглядеть, когда ты припустишься за автобусом.
Рональд был франтоватый малый.
— Ладно, это, кажется, мое дело, верно? — бросил Рональд. Он положил сапожную щетку на платяной шкаф и пошел на кухню.
— Поесть готово? — послышался оттуда его недовольный голос.
А голос матери отвечал:
— Подождешь немного. Прежде всего я бы поздоровалась.
— В таком случае, здравствуйте, — проворчал Рональд и повысил голос: — Почему человек вечно должен дожидаться своей жратвы?
— Что это ты такой раздражительный? — прикрикнула на него мать. — Ишь, важный какой стал.
Чарли хмыкнул. Затем поднялся, подошел к платяному шкафу, открыл скрипучую дверцу и вытащил из стопки белья свою старую защитного цвета рубашку. Встряхнул ее, она развернулась, натянул через голову и, на ходу заправляя в вылинявшие джинсы, тоже пошел на кухню.