— Почему, милостивый государь? — спросил барон, гордо подняв голову.
— По причине очень простой, — ответил Мишель, глядя собеседнику прямо в глаза, — как ни велика моя ненависть к вам, презрение еще больше.
— Доннерветтер! Я дворянин, милостивый государь.
— Тем хуже для ваших собратьев-дворян.
— Разве вы завлекли меня в гнусную западню только для того, чтобы подвергать оскорблениям?
— Нет, у меня была иная цель. Что же оскорблений касается, то я не подумал бы нанести их пленнику, вы сами потребовали, чтобы я говорил прямо, и я исполнил это, не моя вина, если правда кажется вам оскорбительною.
— Для офицера у вас странный способ вести войну.
— Ведешь войну не так, как хочешь, а как можешь. Если б вы действовали честно, и мы, французы, не были бы вынуждены прибегать к таким средствам; вы против нашей воли вынудили нас к этой войне засад и ловушек. Со мною несколько товарищей, очень храбрых, правда, но нас слишком немного, чтобы я отважился выступить против ваших колоссальных полчищ, которым дунуть стоит, чтобы стереть их с лица земли. Нет, я задался целью скромнее, я ограничиваюсь тем, чтобы наносить вам как можно более вреда. Кажется, мне и удается это, как вы полагаете?
— Полагаю, что вы с вашими вольными стрелками ведете с нами настоящую войну дикарей.
— О! Что до этого касается, — насмешливо возразил Мишель, — то вы забрали себе монополию по этой части и никому не удастся отнять ее у вас.
— Чего вы ждете от бесцельной борьбы? Рано ли, поздно ли, вы будете подавлены и поступят с вами по заслугам.
— Я в это не верю, да и вы также. А бесцельною борьбу нашу назвать нельзя. Со времени обрушившихся на нас бедствий вы расположились в Эльзасе и Лотарингии как у себя дома. Едва вступив в край, вы организовали в больших размерах, согласно похвальной привычке вашей, расхищение и грабеж, не пренебрегая ничем, захватывая от часов до ножниц и кисейных занавесок на окнах. Мне вдруг и пришла мысль — у меня бывают иногда счастливые мысли — учредить систему возврата.
— То есть как же это?
— Я просто стараюсь отнимать у вас по мелочам, что вы воруете оптом. Вы представить себе не можете, какое для меня удовольствие выдавливать — простите пошлость выражения — немецких пиявок, у нас надувшихся от ворованных богатств до того, что чуть не лопнут. Вот хоть бы вашего соотечественника, например, который тут корчит такие рожи, а все-таки поплатится, если не хочет попробовать виселицы.
— Ага! Понимаю, так вы завладели мною, чтоб взять с меня выкуп.
— Боже мой! Да! Вы мне позволите взять сигару? — прибавил он, бросив свою, которой дал погаснуть.
— Сделайте одолжение, для вас, собственно, я и положил их тут.
— Благодарю, — сказал Мишель, насмешливо улыбнувшись.
Он взял сигарочницу и открыл ее.
— Я опасаюсь, — продолжал барон, — что на этот раз ваши соображения не увенчаются успехом.
— Отчего же?
— Ведь я бедный дворянин, несколько сот франков, которые в моем бумажнике, все мое достояние, если достойный господин Жейер не возьмется внести за меня выкуп, я вовсе не понимаю, как мы покончим дело.
— Легче, чем вы думаете, господину Жейеру едва под силу справиться с собственным выкупом, где ж ему браться еще за ваш.
— Тогда, мне кажется…
— Вы ошибаетесь, говорю вам, вот сейчас увидите.
— Я очень буду рад.
— Сомневаюсь в этом, но подождите конца, чтоб высказывать мнение.
Штанбоу невольно стал, озабочен, во взоре его выразилось беспокойство.
Мишель Гартман улыбался исподтишка, играя с сигарочницей, которую, быть, может, машинально не выпускал из рук.
— Сколько, говорите вы, в вашем бумажнике денег? — спросил он немного погодя.
Барон вынул из кармана бумажник и подал ему.
— Посмотрите, — сказал он.
— Ни за что! — вскричал офицер, отодвигаясь. — Потрудитесь счесть сами.
Барон раскрыл бумажник, вынул находившиеся в нем банковые билеты и счел их.
— Тут на тринадцать тысяч семьсот франков, — сказал он.
— Я знал это, — ответил Мишель. — Гм! Хорошие деньги, а вы называете это несколькими сотнями франков! Поди, сюда, Паризьен, — обратился он к зуаву.
Сержант подошел.
— Положи билеты назад в бумажник. Хорошо… возьми его и ступай на свое место.
— Как?
— Я передумал, эти бумаги мне пригодятся со временем. Там есть прелюбопытные письма, я без ума от автографов, — ответил молодой человек с самым спокойным видом.
— Теперь вы взяли с меня выкуп, надо полагать? — надменно сказал барон.
— Извините, не совсем, — перебил Мишель с изысканной учтивостью.
— Что вы хотите сказать?
— То, что мы далеко еще не сквитались, любезный господин Поблеско.
— Полноте, вам, вероятно, шутить угодно?
— Никогда не шучу с врагами, ваш выкуп назначен неизменно. Итак, советую вам повиноваться добровольно, если не предпочитаете удостовериться собственным опытом в действии прочной веревки, стянутой вокруг шеи прусского дворянина.
— У меня нет ничего более.
— Так вы будете повешены.
— Какую же сумму я должен внести, чтоб мне возвращена была свобода?