Миновав около половины улицы, контрабандист остановился и пытливо стал озираться вокруг, чтоб удостовериться, действительно ли он один.
Успокоенный мертвою тишиной, он сделал еще несколько шагов и очутился у низенькой двери. Она отворилась без малейшего шума, едва он толкнул ее, и Оборотень бесстрашно углубился в темный коридор, выходивший на узкий двор, которого он вскоре и достиг. Там он взял немного влево, вынул из-за пазухи глухой фонарь, который оставил у себя, отворил дверь перед собою и вошел в комнату, где не было ровно никакой мебели, но три человека спали на соломе мертвым сном.
Оборотень тщательно затворил за собою дверь, поставил на пол фонарь и подошел к спящим, которых стал трясти изо всей силы.
В несколько мгновений три спавшие человека были на ногах, зевая и потягиваясь, но, не выражая ни малейшего неудовольствия на бесцеремонность, с которой прервали их сладкий сон.
Эти три человека наши старые знакомые: Шакал, Влюбчивый и Карл Брюнер.
— Да скоро ли вы кончите зевать и потягиваться, словно карпы, выскочившие из воды? — засмеялся Оборотень.
— Вот и кончено, не сердись, старина, — ответил Влюбчивый, — мы теперь смотрим во все глаза и настороже, как зайцы. Что делать надо?
— Скажут тебе сейчас, любопытный. А ты, Карл, исполнил то, в чем мы с тобою условились?
— Точно я не знаю, какую встряску вы иначе задали бы мне! — вскричал молодой человек смеясь.
— Это вероятно, малый, итак, говори, что следует, да скорее, нам нельзя времени терять на разглагольствования. Валяй!
— Все в том же виде, как я оставил по приказанию барыни, когда мы выезжали из Страсбурга. С этой стороны помехи нет, дорога открыта, и мы войдем словно к себе домой, но…
— Ах, черт возьми! Тут, но есть.
— Что вы говорите, Оборотень?
— Ничего, продолжайте.
— Душой бы рад, да с толку сбился теперь. Что бишь я говорил?
— Ты сказал но.
— Да, да, знаю! Но дом не пуст, как мы полагали.
— Ах ты, черт! Кто же там живет?
— Прусский полковник, ни более, ни менее!
— У молодца губа не дура! Один он?
— Нет, у него трое слуг.
— И более никого?
— Есть еще молодой офицер, он служит ему секретарем и спит в комнате возле его спальни.
— Ладно! А полковник где спит?
— В собственной спальне графини и в ее кровати, вообразите!
— Воображаю, разве пруссаки теперь не у себя в Страсбурге? Зачем им стесняться?
— Все равно, уж чересчур это своевольно.
— Не занимайся такой мелочью, а говори, где нам-то предстоит дело.
— В спальне.
— Где спит полковник?
— Именно там.
— Гм! Вот она крапива-то. Ну, была, не была! Можешь ты провести нас в эту спальню?
— Это очень легко, никто не увидит нас и не услышит.
— Того-то нам и надо.
— Я к вашим услугам.
— Постой минутку. Где спят слуги?
— Один на конюшне.
— А другие два?
— В туалетной, смежной с спальней, чтоб тотчас явиться на зов господина.
— Вот тебе и на! Дом-то сущий капкан. Какие трусы эти пруссаки!
— Это не трусость, а скорее осторожность.
— Мне наплевать что, одно для меня ясно — возложенное на меня поручение, которое я принял, основываясь на твоих уверениях в успехе, просто неисполнимо.
— Полноте! — вскричал Карл Брюнер смеясь. — Ведь я вам говорю, что отвечаю за все.
— А я, малый, после твоих сведений ровно ни за что не отвечаю.
— Вот видите, друг любезный, — продолжал Карл Брюнер с лукавою улыбкой, — Господь, положим, создал пруссаков подозрительными, но Он же их сделал и пьяницами, один порок уничтожает другой. Понимаете?
— Что тут поймешь?
— А я понимаю.
— С чем и поздравляю тебя. Но довольно болтовни. Когда ничего здесь не поделаешь, то лучше вернуться в наш стан у Дуба Высокого Барона.
— Постойте, дружище.