— Для меня? Я не понимаю.
— А дело-то ясно: я вас ждал.
— Вы ждали меня сегодня утром, дядя Звон? — вскричал Оборотень. — Этого быть не может!
— Почему же?
— Да полчаса назад я сам во сне не видал, что буду у вас.
— Положим, однако на пути к Волчьей Яме вы увидали свет. Это понравилось вам тем менее, что с час назад дядя Бауман говорил с вами при встрече о засаде пруссаков у Черных Скал; конечно, вы тотчас велели товарищам ждать вас на дороге, а сами пришли сюда за сведениями. Не так ли было дело?
— Почти так, черт возьми! Но если вы не колдун и не…
— Шпион пруссаков, хотите вы сказать, — перебил кабатчик.
— Когда слово уже сказано, так не отрекаюсь.
— Ни я колдун, ни я шпион, друг любезный, просто француз, и хороший, смею уверить.
— Я всегда считал вас таким…
— Сохраните же доброе мнение обо мне, которого я стою; но в несчастной родине нашей много теперь происходит странного, почему не худо быть осмотрительным и постоянно настороже.
— А как же вы узнали в точности, что произошло?
— От мальчугана услышал в начале ночи.
— Сынишки моего?
— От него самого. Ведь вы поручили ему отвести господина Гартмана, моего благодетеля и благодетеля многих других, которые забыли про это теперь?
— Правда, вот как все идет на свете! Эх! — вскричал контрабандист, изо всей мочи ударив кулаком по выручке. — Прескверно все идет, вот оно что!
— Признаться, лучше идти бы могло, — философски возразил кабатчик, — господин Гартман слишком понадеялся на свои силы; в нескольких стах шагах отсюда у него подкосились ноги, и он упал на дорогу без чувств. Мальчуган, умница, не потерял головы, сейчас вспомнил обо мне, оставил Тома со слугою стеречь его, а сам бросился со всех ног сюда. Я спал мертвым сном; нужды нет, малый поднял такую песню, что я вскочил, схватился за ружье и отворил окно, с твердым намерением не щадить того, кто осмелился потревожить меня таким манером. Мальчуган, разумеется, тотчас назвался и попросил меня сойти вниз, остальное, вы угадываете. При имени господина Гартмана я едва дал себе время натянуть брюки и пустился что было духу к нему на помощь. Взяли мы его на руки и принесли сюда, где он вскоре, к великой моей радости, пришел в себя.
— Спасибо за это доброе дело, дядя Звон, — сказал Оборотень с чувством.
— Не принимаю вашей благодарности, старый товарищ; я только долг свой исполнил. Ведь я душой и телом принадлежу господину Гартману. Не будь его, никогда бы мне не уйти… все равно от чего бы ни было, а ему я обязан так, как и представить себе трудно. Если понадобится ему, чтобы я пролил последнюю каплю крови, я с радостью пожертвую собою, и все еще буду считать себя в долгу у него, вот что!
— Но где же он теперь?
— В безопасности, в одном из наших старых тайников для контрабанды.
— Прекрасно, однако, пруссаки тонкие бестии.
— Что мне было делать? Он не мог шагу ступить, поневоле пришлось дать ему несколько часов отдыха, чтобы прийти в себя.
— Правда, лишь бы он скорее оправился настолько, чтоб быть в состоянии продолжать путь.
— Вот увидите сам.
— Впрочем, здесь ему лучше, чем где-либо.
— Особенно в отношении безопасности.
— Как так?
— Ведь дядя Бауман исполнил мое поручение.
— Какое?
— Он предупредил вас, что пруссаки сидят в засаде у Черных Скал.
— Он говорил, но мне это показалось чересчур нелепо, и я не поверил.
— А все-таки пришли ко мне разведывать.
— Во время войны особенно надо опасаться того, что, кажется всего нелепее. Так я и поступил.
— Это первое рассуждение, друг любезный, нас в тупик не поставишь. Как нелепо это ни кажется, однако дядя Бауман сказал правду, и засада действительно существует, хотя, собственно говоря, засадою этого называть не следовало бы. Дело в том, что вот уже два дня, как тут стоит пятьсот человек.
— Пятьсот человек, тьфу ты пропасть!
— Я знаю наверно, что не меньше, друг любезный. Мне ли не знать? Они то и дело ходят сюда и от меня не скрываются. Оттого мне все известно, то есть я узнал причину их пребывания в Черных Скалах и чего они ожидают.
— И скажете мне?
— Еще бы не сказать, когда для того, чтобы предупредить вас, я нарочно осветил свой домишко, словно маяк.
— Говорите же, я слушаю.
— Нет, друг любезный, этого так сделать нельзя, тут воздуха больно много вокруг.
— Как же быть?
— Дело просто. Кликните товарищей, а как скоро они войдут, я запру дверь, и мы можем тогда говорить на свободе.
— Не возбудит ли подозрений, что дом заперт?
— Не тревожьтесь, пруссаки видеть его не могут из своего стана; они знают, что я никогда не отпираю ранее девяти, потому и являются только около десяти или одиннадцати часов.
— Значит, об этом заботиться нечего. — Оборотень стал в дверях и свистнул известным образом. Через несколько минут подошли три волонтера.
— Кстати, — спросил Оборотень, — как же пруссаки не пытались остановить меня, если они уже целых двое суток скрываются в Черных Скалах?
Кабатчик засмеялся.