- Я без шуток, Сидор Иванович!
- И я без шуток.
- ... И чувствую: крутит меня, по спирали крутит. Соображаю: значит, лечу. В абсолютной темноте лечу. И с приличной скоростью. "Не дай бог, думаю, на что-нибудь наткнуться, тогда - хана!"
- Натуральная хана! - подхватил председатель уже без ехидства, потому что вспомнил геолога Витю Ковшова - Витя ведь тоже штопором крутился, прежде чем исчезнуть. Сидор Иванович был уверен Ковшов на днях вернется такой же развязный и неряшливый. От этой очевидности председатель заскучал, он зевнул и потрогал пальцами листья цветка вани мокрого. Листья были холодные и шершавые.
- Ну, а дальше?
- Лечу и чувствую: светлеет. Впереди появилось этакое серое пятно, мерцание такое.
- Пятно, значит?
- Да, и оно все разрасталось.
- Разрасталось, значит?
- И высмотрел я помаленьку, что нахожусь вроде бы в трубе и труба та похожа... На что же она похожа? На горло, может быть: поперек на ней кольца проглядывались, ребра такие.
- Ребра? Как в трубе старого противогаза, так?
- Примерно.
- Диаметр, если на глазок? Трубу имею в виду. Никита Лямкин зажмурился, поднес ко рту кулак и засопел, соображая.
- Метров пять поди, если на глазок брать. А посветлело потом, Сидор Иванович, разом, пронзительно, и ослеп я на какое-то мгновение.
- Ослеп, говоришь?
- Да. И накатило на меня, Сидор Иванович, несказанное блаженство. Лечу и радуюсь, лечу и думаю - как хорошо-то. Как хорошо!
- Ишь ты, несказанное блаженство, значит?
- Можете себе представить: душа моя запела на самой высокой ноте.
- Помирать, выходит, и не страшно?
- Так я ведь забыл, что помер, - думал: сон вижу.
- Ну, а после что? - Председатель опять потрогал цветок, и ему показалось, что листья его уже не такие шершавые, как еще минуту назад. Возникло ощущение даже, будто от цветка исходит изморозный ветерок и кончики пальцев покалывает, как на охолодевшем железе. Сидор Иванович встал и приник к окну, створка которого была растворена. С улицы нежно пахло травами. - Потом что было?
- Потом... - Никита оперся локтями на колени. - Я услышал Голос. Громкий такой и внятный. Голос сказал следующее: "Отныне и до конца дней твоих страдания мира лягут на твои плечи. Ты будешь видеть то, чего не видят другие, и слышать то, чего не слышат другие. Дар этот ниспослан тебе как благо и как месть".
- Месть - за что?
- Больше Голос не сказал ничего, но я так понимаю: месть та - за годы, прожитые бездарно, за мою бездумную и безалаберную молодость.
- А что, это интересно даже! - Ненашев оживился, повеселел. - Яичню есть будешь? И сто грамм налью.
- Не хочу, спасибо.
- И водки не хочешь?
- И водки не хочу. - Лямкин с прищуром посмотрел на люстру, продолжал: - По первости, когда в гробу очнулся, и после еще, довольно продолжительно, представлялось, что полет в трубе и все прочее просто причудилось, однако нет: сижу я после своих поминок на крылечке, дождь моросит, пусто кругом. Тошно. Да. И тут корова соседская к калитке подбрела. Далеко она стоит, а я слышу, как бьется, шуршит ее сердце, как кровь, представляете, по телу струится. У, меня волосы на голове дыбом встали!
- Понимаю. С похмелья был? На этот вопрос Лямкин не ответил.
- Ну, а дальше?
- Дальше уж совсем непонятное началось. Смотрю, вечером дело было, Витька Ковшов идет к себе в будку, а на плече лосенка убитого тащит. Я за Витькой, конечно. Зло меня душит: говорю себе, до чего же ты докатился браконьерничаешь, сволочь, да нагло еще так! Я - за ним.
- За кем это?
- За Витькой. Хоть я слабей его физически, но в гневе неистовый в на смертоубийство способен. Задаю себе задачку: спрошу сперва, почему он, ирод, жалости никакой не имеет?
- Жалости он не имеет, верно, - Сидор Иванович опять стал вспоминать с натугой, на кого же похож Лямкин? Вопрос этот гвоздем сидел в голове, и не было от него покоя.
В дверь постучали негромко, но настойчиво. Хозяин сразу догадался, кого опять черт несет - Гришу Суходолова черт несет! "Ни днем, ни ночью покоя нет от него!" - подумал с досадой председатель и громко крикнул:
- Входи, не заперто там!
Никита Лямкин медленно встал со стула:
- Пойду, однако.
- Так мы ж не договорили малость?
- Я завтра в контору к вам наведаюсь, после обеда. Ненашев даже расстроился: он не хотел, чтобы Лямкин уходил - разговор у них затеялся все-таки любопытный, но и знал Сидор Иванович: не даст Гришка развернуться задушевной беседе, поэтому сказал:
- Ну, что ж, забегай. Лучше вечером вот так же и забегай - домой ко мне, понял. В конторе там все люди да люди.
- Хорошо, домой и зайду.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Сидор Иванович растворил окно, налег на подоконник грудью и посмотрел вверх. Небо еще не наполнилось ночной чернотой, звезды были еще желтые и острые, горизонт загораживали тучи, лишенные прозрачности, они лежали плотно и не меняли форму, точно прибитые. На штакетник падал свет из дома, он дробился и пестрел, высветливая изумрудную траву. За дорогой было смутно, казалось, что там, дальше, кончается этот мир и начинается другой необетованный и странный. Ненашев не обернулся, когда услышал в горнице шаги главбуха Суходолова.
- Яичню будешь?
- Только что поужинал, - бодро ответил Гриша и сел в аккурат не стул, где сидел недавно Никита Лямкин.
- Чего это он к тебе заповадился?
- Кто заповадился?