Но откуда было взяться дождю, если небо сияло, и только редкие сизые облака бежали по нему, как отбившиеся от стада барашки?..
Они насобирали сушняка и пошли обратно. И пока они шли, ветер обогнал их и умчался вперед, а следом хлынула, обрушилась на них новая волна уже более крепкого и ощутимого ветра. Женька оглянулся и увидел, как из-за гор перевалило и надвигалось на них что-то тяжелое, лилово-черное, как будто, сдвинулись и пошли на них сами горы. Повеяло холодам. Они побежали. Ветер настигал их и толкал в спины. И пока они бежали, надвинувшаяся туча подмяла под себя солнце. Стало темно. Они нырнули в палатку, закрыли полог и сидели, смиряя дыхание, прислушиваясь к хлестким порывам ветра.
— Вот это да!.. — сказал Женька. — Так внезапно…
— Здесь всегда так, — пояснила Таня и пошарила вокруг, все еще не привыкнув к темноте. Под рукой у нее зашуршала жесткая трава.
— Тебе удобно? — спросила она.
— Да.
— Садись ближе. Что-то холодно стало.
Он покорно подвинулся. Их плечи соприкоснулись, вздрогнули и замерли.
— Как там наши рыбаки?
— Вот разбуянился… И холод какой-то ужасный.
— Возьмите мою куртку. Мне и так тепло.
— Не надо.
— Нет, правда, возьмите. Я же в свитере.
— Спасибо.
— Правда, что разбуянился. Палатку рвет. Вы давно, Таня, работаете в отряде?
— Третий год.
— Вы уже ветеран! Стаж имеете. А что вы кончали, геологоразведочный?
— Да. Топографическое отделение. Поступай, Женя, на топографическое. Не пожалеешь.
— Не знаю. Я вообще-то в институт международных отношений собираюсь… — признался Женька.
— Ого! — сказала она. — Дипломатический представитель в ООН!
Или посол в республике Мали… Подходяще?
— Вполне, — согласился Женька. Прямо перед ним смутно светилось Танино лицо.
— Зачем же ты сюда приехал? — спросила Таня.
— Просто так… интересно. С таким же успехом я мог бы поехать и к археологам.
— Думаешь, у них интереснее?
— Не знаю.
— А что ты знаешь? — спросила она.
Он улыбнулся, но вряд ли Таня увидела его улыбку.
— Дважды два — четыре. Обь впадает в Северный Ледовитый океан… — сказал он.
— Ты уверен?
— Не совсем. Я не был в устье Оби.
— Что еще? — настаивала она.
— Еще? Ветер… Слышите?
— Слышу. Что еще?
— Будущий дипломат должен хорошо знать жизнь, — пошутил Женька.
— Верно. А что еще?
Он вдруг увидел, как дрогнуло белое пятно ее лица и поплыло, поплыло, медленно приближаясь.
— Таня…
Она промолчала. А может быть, Женька оглох от ветра, может быть, что-нибудь она говорила, а он не слышал.
— Таня!.. — сказал он почти что уже в отчаянии. Ему стало жарко.
И показалось, что ветер легко, как пушинку, поднял палатку и понес над землей, над горами… выше, выше!..
— Таня… Таня… — сказал он в пространство и задохнулся. И снова потом что-то такое говорил, говорил, но слова терялись где-то по пути, падали, как в вату, беззвучно отлепляясь от языка. Потом он сидел неподвижно и ошарашенно смотрел в темноту. Танино лицо отодвинулось. Он не думал, что все это так просто бывает… И горьковатый привкус Таниных губ кружил ему голову.
— Посмотри, пожалуйста, что там… — сказала Таня, дотронувшись рукой до его плеча. Его удивил ее спокойный голос. Он выглянул и воскликнул:
— Снег?! Посмотри, какой снег!..
Они выбрались наружу. Лиловая туча закрывала небо. Темными краями она упиралась в вершины гор, чуть провисая посередине — рыхлая и ненадежная крыша над головой. Сквозь эту крышу сыпалась белая крупа.
— Я никогда не видел такого снега, — сказал Женька, вытягивая перед собой руку, холодные кристаллы падали ему на ладонь и моментально таяли. Ладонь стала мокрой.
Они вернулись в палатку и сидели, тесно прижавшись друг к другу. И не было на всем свете более счастливого человека, чем Женька. Окажись он в эту минуту жадным и завистливым, он, прежде всего, позавидовал бы себе — своему счастью. Но разве можно себе завидовать? Таня была рядом, он чувствовал ее дыхание, запах волос, щекотавших ему лицо. Голова у него шла кругом от этого запаха, от ее близкого дыхания. Ее доверие пугало Женьку, и он не знал, как себя вести. Он чувствовал себя в чем-то виноватым, но толком не знал, в чем его вина. Он думал, что так нельзя, надо как-то иначе, но что-то горячее наполняло его, захлестывало, и он, содрогаясь от этой внутренней переполненности, забывал обо всем на свете.
— Таня… Таня, мне с тобой так хорошо, — сказал он, словно оправдываясь. — Так хорошо!..
Она провела пальцами по его щеке, как это делают слепые, когда хотят запомнить чье-то лицо, и вздохнула: