Веру Сергеевну Дементьеву все считали особой женщиной, хотя была обыкновенной, но с небольшим недостатком — она была самодостаточной. То есть, ей ничего не надо было, или, как говорят другие, — «у неё всё есть». Фирма по закупке и реализации медицинского стоматологического оборудования, взрослая дочь, даже муж был, правда, в прошлом. Самодостаточным женщинам чаще всего не нужны такие излишки.
В эту пятницу, просмотрев список дел на вечер и на выходные, она не обнаружила ничего такого, чем бы можно было себя занять. Одна только надпись на пустой странице ежедневника — «позвонить Нестерову».
Нестеров Евгений Михайлович в ее фирме работал по договору переводчиком технической литературы и брал заказы на переводы к инструкциям по эксплуатации импортной медтехники. Этот довольно странный, слегка рассеянный тип вечно задерживал переводы и, когда приходил, смотрел такими кроткими голубыми глазами с длинными ресницами, что у Веры, готовой дать ему хорошую взбучку, вмиг выветривались из головы все приготовленные для него сердитые речи. Она бегло просматривала текст, забирала дискету, потом доставала конверт с деньгами, который он никогда при ней не открывал и, протягивая за ним почему-то всегда левую руку, клал в свою неизменно синюю толстую папочку, полную исписанных листочков.
Что это за писанина на листочках, ей удалось догадаться почти сразу — это были стихи. «Стихоплет», — презрительно подумала она, когда заметила эти аккуратно уложенные, переписанные красивым почерком четверостишия.
За весь день дозвониться к нему так и не удалось. «Вечером позвоню, из дома. Сегодня же пятница — можно и пораньше уйти!» — решила Вера Сергеевна. Уходя, прошлась по офису и попрощалась с немногочисленными сотрудниками, которым было завидно, что они не начальники и последний день недели им придется все равно работать до конца.
По пути заехав на авто в ближайший супермаркет, Вера купила своё любимое пиво «Затеский гусь». Дома, расположившись уютно в кресле, поставила на столик бокал, тарелку и пакеты с сушеными морепродуктами. Включила телевизор. Телевизор смотрела редко и потому теперь без конца перескакивала с канала на канал, всё не могла за что-то зацепиться.
На очередной рекламе приглушив звук телевизора, вспомнила о последней записи в ежедневнике и набрала номер Нестерова.
— Слушаю вас, — раздался в трубке его голос.
— Здравствуйте, Евгений Михайлович! Наконец-то дозвонилась до вас. Неудобно будет напоминать, но вы еще вчера были должны сдать мне работу.
— В понедельник… последний срок, — вздохнул Нестеров. — Я по пятницам не занимаюсь переводами.
Вера со свойственным почти всем женщинам любопытством, да еще усиленным пивом, не сдержалась:
— И чем вы в пятницу занимаетесь? Предполагаю, чем-то банальным… расслабляетесь с помощью спиртного… — спросила, почувствовав некоторую неловкость из-за того, что лезет в личную жизнь малознакомого ей человека.
— Да, вы совершенно правы, я в этот день всегда покупаю себе коньяк. Но он мне нужен, скажем так… для возбуждения подкорковых процессов в моей голове. Проще говоря, чтобы мозг сегодня лучше работал.
— И почему этот подкорковый процесс мешает вам закончить перевод? — с некоторой иронией осведомилась Вера Сергеевна.
— Да не мешает, наоборот он помогает мне дописать стихи. Некоторые лежат по нескольку дней, и не получается одеть мысли в рифмы. Вот сейчас застрял и не знаю, что писать дальше… а хотите, я вам почитаю?
— Евгений Михайлович, я не романтичная натура, мне они не интересны. Но… хорошо, согласна…прочитайте… Хотя бы одно стихотворение, для того чтобы иметь хоть какое-то представление о вашем творчестве, — сдалась Вера и, налив очередной бокал пива, приготовилась слушать.
— Название еще не придумал. А текст уже почти готов, вот слушайте…
— Вот на этом месте я и застрял… Как-то не идет дальше…, — чуть расстроено сказал Евгений Михайлович.
— Творческие муки, значит… Ну, вы поэт, вы и думайте, но про переводы всё-таки не забывайте… Удачи вам в творчестве. До свиданья, — сухо попрощалась Вера, не дав никакой оценки прочитанному стихотворению.
Утром пыталась проваляться в кровати хотя бы до одиннадцати. Ничего из этого не вышло — многолетняя привычка вставать рано дала о себе знать. Выпив чашку кофе, вышла на лоджию, потянулась; посмотрев на ясное небо и редкие облака, задумалась: «С этим финансовым кризисом, похоже, скоро часто будет появляться свободное время — а девать его куда? Надо хоть какое-то занятие себе придумать. Вон, и переводчик этот в свободное время стихи сочиняет…».
Еще раз взглянув на облака, вспомнила из уроков природоведения их название: перистые.
«Перистые облака… а вчера ведь Нестеров читал стихи. И про перышки там от стрелы, и про женщину с каменным сердцем. Стихотворение у него так и осталось незаконченным… Любопытно бы узнать, что же будет дальше… хотя дальше он и сам не знает…» — вспоминала вчерашний разговор Вера. — «А я, кажется, поняла, как их надо дописать!» Не удержавшись, взяла телефон и быстро набрала его номер.
— Знаете, Евгений Михайлович, мне ваши стихи очень понравились, не понимаю, почему вы не можете их закончить? Последние четверостишия можно переписать так, чтобы у неё эти перышки всё-таки в сердце остались, и тогда она в него влюбится! Я так думаю…
— Да что вы говорите? — засмеялся Евгений Михайлович.
Краска бросилась в лицо, и Вера в эту секунду почувствовала себя глупой пятнадцатилетней девчонкой. По крайней мере, так показалось ей из-за его иронического смеха. Разозлившись уже на себя, сбросив звонок, кинула трубку на диван.
«Смеется еще надо мной! Тоже мне поэт…» — стало почему-то обидно, в душе вспыхнула злость и, не зная, на ком ее выместить, столкнула на пол ни в чем не повинный телефон.
Настроение было испорчено; она походила бесцельно по квартире из комнаты в комнату, но так и не нашла себе занятие. Решила ехать к себе в офис.
Вышла из дома, завела автомобиль и скоро уже была в своей фирме. Пройдя мимо пустых комнат, вошла в кабинет. Усевшись в кресло, увидела ту злосчастную надпись в ежедневнике. Опять вспомнился иронический смех Нестерова.
— Слышь, Тань, а этот Евгений, твой протеже, которого ты привела… — спросила Вера, позвонив к подруге.
— Переводчик, что ли?
— Да, я про него говорю. Кто он такой вообще? У него семья-то есть?
— Раньше была, но конкретно не спрашивала, а тебе это зачем?
— Договор с ним прервать хочу… другого возьму… вон, студентов сколько… — голос Веры начал дрожать.
— Верка! Да что с тобой?! Что случилось? При чем тут он? Семья его?
— Да ни при чем… ходит три года в одной той же куртке… бесит он меня…
— Вера, ничего не понимаю — при чем тут куртка?
— При том… все, пока…
Сидеть абсолютно одной в офисе оказалось еще скучнее. Решила ехать опять домой, благо личный автомобиль позволял перемещаться хоть куда и в любое время.
— Слышь, шалава! Те кто права дал? — молодой парень в черных маленьких квадратных очках крикнул ей из праворульного «паджерика», стоящего рядом на светофоре. — Скачешь, как коза, из ряда в ряд!
Стало совсем обидно. «Мало того, что этот с утра со своим идиотским смешком, так еще и совсем сопляк шалавой обзывает!» — слезы брызнули из глаз. «Да что за день такой? Сговорились все против меня, что ли? Шалава… я тебе покажу шалаву!»
Тронув с перекрестка свою «Мазду», пристроилась к этому джипу — как говорят, села на хвост. Видно было, как парень обеспокоенно поглядывал в зеркало. Первая мысль была треснуть ему в зад, — а там хоть трава не расти! Но расстроенное женское сердце хотело другой мести.
Наконец-то джип свернул в сторону парковки магазина. Встав неподалеку от него, хотела выскочить и нахлестать этого хамоватого молокососа по темным квадратным очкам складным зонтиком, лежащим на заднем сиденье. Но парень, щелкнув электронным замком, уже стал подниматься по ступенькам в магазин. Уезжать просто так не хотелось, и тут ее взгляд привлек очень пожилой мужчина, сосредоточенно ковырявшийся в своих стареньких «Жигулях». Он подкручивал длинной тоненькой отверткой карбюратор, настраивая его, как музыкант — на слух.
— Мужчина, дайте, пожалуйста, отвертку на секундочку, — попросила Вера.
Владелец «Жигулей» обернулся и с некоторым удивлением протянул отвертку.
— Ну и женщины пошли… — улыбнулся он. — И машины водят, и ремонтируют сами…
Провожая взглядом хорошо одетую даму, мужчина улыбался: «Эмансипация…» и приготовился смотреть, что же та будет делать с его отверткой.
Но у дамы не было намерений починять мотор в своем автомобиле. И хозяин инструмента, вытаращив глаза, в каком-то ступоре наблюдал, как эта приличная на вид дама стала с садистским выражением лица погружать отвертку в боковины шин стоящего неподалеку джипа.
Тихое шипение из дырочек постепенно выпускало пар разгоряченного сознания обиженной Веры. Обойдя джип, она вернулась к ошарашенному владельцу старых «Жигулей», который, не проронив ни слова, наблюдал за ее занятием, сунула отвертку старику в руки и, выдернув из них тряпочку, чтобы вытереть свои, сказала всего одно слово:
— Спасибо.
Настроение стало понемногу подниматься. Вера даже усмехнулась, представляя, как тот парень выйдет из магазина и подойдет к свой машине. «И-и-и-х! Ничего, теперь-то хоть маленечко попотеешь!» — довольно произнесла она вслух, разгоняя свою машину по проспекту.
Включила радио, из динамиков понеслась танцевальная музыка. В паузе между песнями голос молодой девушки стал приглашать посетить магазин на Красноармейской: «В нашем магазине имеются одеяла из холлофайбера… подушки пуховые, подушки перьевые…».
— Ага, перьевые… полные перышек… из чьих-то сердец. Я тебе устрою… и каменное сердце увидишь… рад не будешь… — бормотала Вера. Огонь мести, вырвавшись наружу, уже не хотел затихать.
Влетев в квартиру, не разуваясь, схватила трубку и быстро нащелкала номер.
— Евгений Михайлович?
— Да.
— Я хочу расторгнуть с вами договор, меня не устраивают ни сроки, ни качество вашей работы!
— Хорошо… как скажете…
— Если вы считаете, что вам полагаются какие-то деньги, учтите — с меня вы ничего не получите. Можете жаловаться, судиться… как хотите…
— Я не буду судиться, — спокойно ответил Евгений Михайлович и положил трубку.
Но успокоения этот разговор не принес, хотелось, чтобы он перезвонил ей и просил, даже умолял, не увольнять его. Часа через два раздался звонок. «Я так и думала», — зло обрадовалось Вера.
— Мама! Мы с Андреем поругались с утра… я его выгнала… насовсем, — послышался заплаканный голос дочери.
— Ну, раз так… в понедельник я поищу тебе хорошего адвоката…
— Какого адвоката! — перебила дочь. — Я же люблю его! Я думала — ты хоть посочувствуешь… — и послышались короткие гудки.
Время шло, но никто больше не звонил. Как назло, к вечеру начала мучить совесть.
«Ладно, этому придурку шины проколола, а с Евгением за что я так? С другой стороны — незачем так над начальницей смеяться, возомнил себя неизвестно кем… Хотя какая я ему начальница… Он ведь на вольных хлебах — пришел, отдал, получил. Да и смеялся наверно из-за того, что удивился, когда я позвонила. Но ведь должен понимать, что нельзя смеяться над женщинами… судиться, видите ли, он не будет — какие мы благородные и гордые…» — в Вере без конца боролись обида и разум.
Стремясь как-то развеяться, включила ноутбук и решила заняться просмотром просторов интернета. Первым попался сайт с изображением Семенович. «Её титьки популярней в десять раз, чем она сама», — с раздражением закрыла страницу.
«Интересно, а Нестеров есть здесь где-нибудь?» — подумалось Вере. Набрав в поисковике имя и фамилию, она с удивлением нашла его авторскую страничку. С экрана монитора смотрел на неё все тем же проницательным взглядом Нестеров, но гораздо моложе. В небольшой аннотации сообщал о себе, что пишет и стихи, и прозу.
— И стихи легкомысленные, и прозу наверно такую же пишем… — с некоторой издёвкой произнесла вслух Вера и открыла первый же попавшийся рассказ «Бурьян в огороде». — И в голове у тебя, похоже, сплошной бурьян и перья…
Начав читать, постепенно полностью погрузилась в рассказ…
За столом, неспешно уминая завтрак, сидели отец и сын. Жили они уже давно вдвоем, и, как чаще всего бывает в таких семьях, завтрак представлял собой обычную спартанскую трапезу в виде колбасы, хлеба и чая.
— Папа, я хочу мать увидеть, — произнес сын.
Отец удивился, долго смотрел на сына и ответил не сразу.
— А зачем тебе? Столько лет прошло уже. Я думал, ты давно забыл.
— Не знаю, как объяснить. Через две недели в армию заберут и сердце подсказывает, что надо увидеть ее. Снилась она. Все пытался лицо ее разглядеть, но так и не получилось. Попытался поближе подойти — и проснулся. Я совсем забыл, как она выглядит.
Отец вздохнул, недовольно покачал головой.
— Как хочешь, Гена. Я бы еще ее столько же не видел. Даже адреса не знаю, знаю только, в какую она деревню уехала. А жива или нет, кто знает… больше десяти лет прошло, ни разу о себе знать не давала.
— А может, и жива? Как ты не можешь понять, все равно мать, и я хочу встретиться с ней… — продолжил сын уже более упрямо.
Отец опять тяжко вздохнул, почесывая бровь.
— Мать… хотя есть в этом резон какой-то…пусть посмотрит…пусть…
Отъехав от автовокзала, старенький «пазик» устремился в одну из деревень района. Генка, сжимая пакет с продуктами и подарками, смотрел в окно. Мать он вспоминал редко и почти забыл ее. Все воспоминания почему-то были связаны с клопами и с каким-то волосатым парнем. Когда он приходил к матери, Генку все время выгоняли на улицу, хотя он и сам порой, извертевшись ночью на кровати, выходил и ложился спать на скамейку.
Остальное в памяти сохранилось слабо, он даже тот пожар не помнил. Хорошо отпечаталась только больница и боли в руке от ожога. Потом появился отец, приехавший из Свердловска. Привыкал к нему долго, хотя тот и был добрым, но только через несколько лет перестал казаться Генке чужим. А мать он больше никогда не видел. Отец не любил о ней рассказывать, сказал только, что познакомился с ней в Прибалтике, а потом привез сюда; и только единственная мятая фотография напоминала Генке о родившей его женщине.
Автобус уже подъезжал, и его начал трясти нервный тик, стало немного зябко, хотя на улице было жарко. Появился страх, что не найдет матери, а как встретит — в эту минуту его не волновало.
Дом нашел без труда: местные жители, охотно показывали направление, куда надо было идти, и фамилию её почему-то все знали.
Галина жила в бревенчатом домишке, покосившемся и почерневшем от времени. Огород, поросший бурьяном, резко контрастировал с соседскими аккуратными грядками.
Поднявшись на крыльцо, Генка толкнул дверь. Дверь оказалась незапертой, стукнув по ней два раза, свободно вошел в дом. Комнату обволакивала синеватая темень и едкий запах. Лежащая на кровати женщина, укрытая старым ватным одеялом, подняла голову.
— Галина Миронова? — спросил Генка с дрожью в голосе. Между единственной фотографией, оставшейся у отца, где он еще грудничком сидит на руках у красивой белокурой девушки, и этой женщиной с растрепанными волосами и следами неблагополучной жизни на лице ничего общего не было.
— Да, это я…
— Я Гена… Миронов Гена, сын ваш…
— Гена? Откуда? — откинув одеяло, вскочила и села на кровати. В глазах мелькнули испуг и удивление.
— Из дому приехал.
— Ты приехал? Зачем…? Даже не знаю…. Ты проходи…такой большой уже вырос… — засуетилась она, приглашая сесть.
Генка сел, Галина бросилась раскрывать шкафчики, явно соображая, чем бы его угостить. Видел, как она нервничала, старалась не смотреть ему в глаза. Не так он представлял себе эту встречу. Казалось, будет много эмоций, слез, но… ничего кроме чувства неловкости от явления неожиданного гостя.
— Мам! — впервые за много лет сказал ей это слово. — Не ищи ничего. Я попрощаться заехал и повидаться с тобой. Я не хочу есть. Я сам привез тебе продукты, да гостинцы привез.
Мать села за стол и, рассматривая внимательно сына, не решалась заговорить.
Генка не собирался ее стыдить, не хотел ничего расспрашивать о прошлом. Господь сам осудит. Не нужно было ему ни слов, ни слез прощения. Он давно ее простил. Ничего в его помыслах не было, кроме стремления ребенка увидеть мать. Только оглядывался да осматривал грязную комнату и некрашеные полы.
— Тебе помочь можно чем-то? Может, воды натаскать? Ну, дров там нарубить, я вечером уеду. А через две недели мне в армию уходить, — нарушил, наконец, возникшее молчание.
— Дров бы, Ген, маленько…. Ты такой взрослый стал, я-то последний раз тебя видела, когда годков пять всего было, — стесняясь, согласилась мать.
На улице он разделся. Взял топор. Парень он был крепкий и разрубал если уж не с первого удара, то со второго точно.
— Рука не болит? — обеспокоено спросила, увидев на правой руке стянутую рубцами кожу, тянущуюся от кисти до предплечья.
— Да, давно уже не болит, я ее разработал, когда еще в школе учился, — он не обратил внимания на какой-то особый материнский взгляд.
— Ты уже, сынок, школу закончил, работаешь, наверное, или учишься? — спросила Галина и села неподалеку на скамейку.
— Только училище закончил в этом году. Я в нашем местном училище на повара учился. С красным дипломом закончил! Как повестка пришла, мы даже с другом экзамены не сдавали, нам сразу вручили дипломы и поздравили, — похвастался он.
— Ой! Да там же одни девки! И с чего ты решил поступить туда?! Они же, поди, проходу не давали там? — воскликнула мать.
Откинув очередную чурку, Гена посмотрел на мать с улыбкой.
— Проходу…? Есть немного, нас там всего семь парней в училище. Я туда с другом Эдиком поступил, это его идея была. Мы хотели в мореходку поступать. Так это ехать куда-то надо. Он и придумал выход: окончим училище, пойдем коками на флот, нас туда с руками и ногами возьмут. Даже в военкомате нас обещали во флот отправить. Мы же за всю жизнь так моря и не видели…. Эдик почему-то все Австралией бредит.
— Ну, вы молодцы, сынок… — не сводя с него восхищенных глаз, тихонечко проговорила мать.
Генка все рубил и рубил, иногда останавливался, откидывал затекшую спину назад и начинал снова.
— Мам, а ты все одна живешь? Что, никого нет? Вообще непонятно, на что ты живешь-то здесь?
Мать не смутил этот вопрос, к этому времени ее уже ничего не смущало.
— Я после пожара в больнице долго лежала. Думала, все брошу… но вышла и не удержалась… со мной никто общаться не захотел… а когда прав лишили, я и уехала. Моложе была, красавицей здесь считалась, мужики ко мне бегали, даже жил со мной один, потом другой. Да и сейчас бывает, заходят… придут, выпьем, вроде жизнь идет дальше. Да что там у меня может быть интересного? Вот у тебя — да… девчонка, наверно, есть?
— Есть, мам, мы с Эдиком на курсы английского ходили три года подряд, там и познакомился. Настей зовут.
— Красивая?! — вдруг строго спросила мать.
— Красивая, но это не главное… хорошая девчонка. Сейчас в институте учится. Песни английские на слух переводит, не то, что я…
— Нет, я хочу, чтобы у тебя была красивая жена, чтобы у тебя все красиво в жизни было! — твердо заявила мать.
Геннадий поднял на мать улыбающиеся глаза.
— Хорошо, мам, постараюсь…. Ну что, затопим баню?
Генка посмотрел назад, почувствовав на себе чей-то взгляд. Соседка, стоящая на крыльце соседнего дома, встретилась с его глазами, покачала головой и, повернувшись, пошла в свой коровник.
— Да ну ее, баню…
— Мам, а почему ты не приезжала ко мне ни разу?
— Потому что я гадина…так отец твой сказал… — вытащив из кармана пачку «Примы», закурила и, отмахнув дым от лица, добавила: — Зачем гадине жить с тобой рядом…
Генка посмотрел на мать и в этот момент не мог понять, что это — злость, обида или стыд?
— Ладно, не буду об этом больше… ты только скажи — рада, что я к тебе приехал?
— Рада… обнимать мне ведь тебя надо, а руки не поднимаются… все думала, никогда тебя не увижу. Честно говоря, я забывать начала, что у меня когда-то ты был. Даже и в голову прийти не могло, что ты приедешь.
Генка сел рядом с ней. «А ведь ей и сорока еще нет, а так выглядит…» — грустно подумал он.
— Отец не обижает тебя?
— Нет. За всю жизнь один раз выпорол, да и то за дело: пришел в два часа ночи, а он искал по улицам… мне тогда лет десять было.
— Васька — добряк, что говорить. Был бы жестче, ничего бы, наверное, такого не случилось…
— А ты завязать пробовала?
— Толку-то: два раза лежала, мне и самой уже неохота. Пусть так… Да не надо думать, что я все время такая… вчера выпили — и все… бывает, вообще в рот не беру…
Любопытная соседка, все это время ходившая взад-вперед по своему двору, подошла к забору.
— День добрый, — поздоровалась, облокотившись на плетень. — Я вижу, Галя, гости у тебя?
— Это сын мой, вот в армию забирают его. Приехал мать повидать.
— Ну такого и в рядовые не надо — сразу в офицеры… Как зовут-то?
— Геной меня зовут, — ответил приветливо Генка.
— Меня Надеждой Петровной кличут, отслужишь, приезжай к нам, работу найдем… невесту подыщем…
— Не надо ему невест наших, он и в городе у себя найдет, — заводясь, ответила Генкина мать. — А что ты все время нос свой суешь?!
Генка, смеясь над обычной беззлобной деревенской перебранкой, пошел складывать дрова в поленницу.
— Гена! — окликнула соседка, — скосил бы бурьян в огороде, пока трава не выросла ещё, а то летят сорняки с её огорода.
Пришлось Генке и огород заодно косить, а после покоса все-таки растопил баню. Уже собрался мыться, как подошла мать и, пряча глаза, спросила:
— У тебя деньги есть?
Геннадий достал кошелек и отдал всё, что у него было. В его голубых, ясных глазах засветилась печаль. Деньги явно предназначались не на хлеб.
— Я сейчас сбегаю, а ты мойся и отцу ничего не говори, что мне деньги давал.
Вернулась через полчаса и не одна. Вместе с ней была еще какая-то женщина. Мать почему-то была уже в другом — нарядном, ярком и пестром ситцевом платье.
— А вот и мы! — воскликнула она, улыбаясь. — Вот, знакомься — моя подруга Люба.
Материна подруга затараторила:
— Здравствуй, Гена! Прибежала ко мне, зовет — пошли, посмотри, сын ко мне приехал. Я ее заставила в свое платье одеться. Праздник ведь. А ты-то как на мать похож, и глаза такие же, и волосы светлые, только выше намного. Мы с ней в магазин зашли. Раз такое событие — посидим маленько? Ты не против?
— Нет, — ответил Геннадий и пошел с ними в дом.
Достали продукты, открыли портвейн. Плеснули до половины в граненые стаканы. Генка выпил первую порцию, пить потом отказался. Немного еще расспрашивали его о житье-бытье, затем переключились на местные сплетни, а Генка просто сидел и слушал их разговор. Без конца вглядывался в лицо матери, пытался выудить из памяти кусочки детских воспоминаний и склеить их с настоящим. Только никак ему это не удавалось, память наотрез отказывалась выдавать яркие события детства. Люба говорила все громче, мать ее слушала, и через какое-то время Генке показалось, что она полностью забыла, что он к ней приехал.
— Мам, времени уже много, — прервал их беседу. — Мне ехать пора.
— Мы же проводим его, Галя? — спросила у матери подруга.
— Конечно… конечно, — засобиралась мать.
Автобус стоял и ждал, когда накопятся пассажиры. Уставший от духоты шофер отдыхал, лежа на траве под деревом. Народ кучковался в сторонке, не желая сидеть в раскалённом автобусе.
— Ты ещё приедешь? — спросила мать, когда подошли к остановке. Люба отошла от них, увидев каких-то знакомых.
— Приеду… отслужу — приеду. А если Настёна дождётся — с ней приеду, — с улыбкой ответил Гена.
— Правда…? — неожиданно всхлипнула мать. — Прости меня…
— За что, мам? Я не держу никакой обиды… иначе бы я не приехал.
— Ведь это я сама твою кроватку подожгла. Не помню, что на меня тогда нашло, захотелось тогда покончить со всем, и тебя с собой забрать, — разревевшись, она закрыла лицо ладонями.
Генка прижал её к себе, а она так и не смогла его обнять, без конца шмыгала носом и говорила что-то про Витьку, с которым тогда жила, бросившего её потом…
… Генка вернулся через три года. Морская служба несколько разочаровала его, в отличие от беспокойного Эдика, изъявившего желание уехать в Находку. Настя его дождалась. Отец, поставленный в известность о предстоящей свадьбе, время от времени брюзжал по этому поводу: «Вечно вы, молодежь, торопитесь…».
Через две недели Геннадий попросил Настю съездить с ним к матери: «Как же без родительского благословления?».
…Местные жители с восхищением оборачивались: молодой моряк в форменке, клешах, с развевающимися лентами на бескозырке и красивая девушка будто сошли с картинки.
И вот опять тот же дом. Подойдя к нему и увидев закрытые ставни, Генка забеспокоился.
— Что-то не так? — спросила Настя.
Генка, высвободив руку из Настиной, почти вбежал на крыльцо. Дверь была забита доской.
— Эй, вы! Что там делаете?! — послышался женский крик.
Обернувшись, Генка увидел соседку Надежду Петровну. Она его узнала.
— А, это ты… забыла, как тебя звать-то?
— Геннадий.
— А я слышу, кто-то доски отрывает… а вон оно что… а ты вон какой стал! Приехал дом забирать?
— Какой дом? При чем тут дом?
— Как… ты ничего не знаешь?
— Нет…
Соседка, глядя удивленно то на Настю, то на него, сказала:
— Пропала она, давно уже… никто ее так и не видел больше.
Генка от неожиданного известия вздрогнул и замолчал, а соседка после некоторой паузы стала сбивчиво объяснять, как бы оправдываясь.
— Да, пропала… ты знаешь, Ген, устали мы от нее… все боялись, напьется — пожар устроит, сам понимаешь — наши дома рядом… да никто ее толком и не искал. Родственников у неё нет…
— Как нет, я же… — к горлу Генки подступил комок. Настя, взглянув на жениха, сжала его локоть ладонями.
— Здесь нет. Исчезла и все, а заявление на поиски подавать некому, — вздохнула соседка.
— Давно пропала?
— А примерно через неделю как ты уехал. Пила все это время беспробудно, никто поначалу не заметил, если бы не Любка, ее подружка, неизвестно когда вообще бы спохватились. Они с мужем побегали да успокоились. Поначалу думали, уехала куда-нибудь… да за столько времени давно бы вернулась.
Генка повернулся, глядя на нее с растерянностью и отчаянием. «Как же так? Три года вспоминал о ней, а тут… я же еще и не уехал тогда», — мысли в голове метались, никак не могли за что-то зацепиться.
Зашел в дом, похожий внутри на пыльный склад антикварной лавки. Пыль покрывала стол и шкафы, было видно, что ничего будто и не изменилось с того времени, как он уехал. Даже покореженная алюминиевая миска стояла на подоконнике на своем месте. Поставив сумку с продуктами на стол, Генка начал открывать все ящики во всех столах, старых комодах, сам не понимая, что ищет там.
— Паспорт участковый забрал, а так ничего там нет особенного, — произнесла вошедшая за ним и стоящая в дверях соседка.
Генка остановился, достал сигареты и закурил.
— Хоть какие-то фотографии, может, остались?
— А зачем они ей нужны? — удивилась Надежда Петровна.
Генка стукнул легонько по столу кулаком и направился к двери, перед ней остановился, взгляд его упал на платок, висящий на вешалке.
— Это ее? — спросил он.
— Да…
Свернув платок, отдал его Насте.
— Ну, всё… — не сказав больше ни слова, прошли мимо посторонившейся соседки, вышли из дому и направились в сторону остановки.
— Геннадий, подожди! — крикнула соседка.
Забежав домой, выскочила через минуту.
— Вот, это твои… — подала она ему сверток в полиэтиленовом пакете. — Почтальонша в мой ящик совала.
Геннадий узнал свои письма. Может десятка два он написал за все время. Письма, которые мать так и не прочитала. Взяв сверток, вернулся в дом и положил письма на стол. Проходя мимо сарая, Генка заметил косу: и коса висела на том же месте; глянул мельком на соседку и, скинув с себя фланелевку и тельняшку, начал косить бурьян…
— Спасибо тебе, Гена, — поблагодарила Надежда Петровна, когда он закончил.
— Дверь не забивайте, — попросил Гена, обернувшись еще раз на покосившуюся избушку, и, держа Настю под руку, зашагал по дороге. Соседка еще что-то кричала про этот дом, но они не оборачивались…
Летний березовый лес пестрой зелено-белой пеленой проносился мимо окон автобуса. Настя, положив голову на Генкино плечо, думала о чем-то своем. Сам Геннадий смотрел через стекло и вспоминал тот сон, из-за которого он приехал, ведь кто-то подсказывал ему, что он увидит ее в последний раз, но это он понял только сейчас…
Конец
Закончилась последняя строчка. Вера, переключившись опять на страницу с его фотографией, долго сидела с опущенной головой, упершись рукой в висок.
«Я все поняла… поняла, почему ты приходишь и сидишь всегда одинаково: закрыв левой ладонью правую и положив их на синюю папочку с несколькими белыми полосками… поняла, почему ты всегда забираешь конверт левой рукой. Как будто прячешь правую. Генка — это ты…» — Вере стало нестерпимо стыдно за свой звонок.
Поднялась и вышла на лоджию. Летнее солнце, красное и уже не злое, лениво садилось за горизонт. Во дворе бегали ребятишки, какая-то такса с громким лаем носилась за ними. Бабульки сидели на скамейках, изредка, покрикивая на внуков. Еще раз окинув взглядом панораму вечернего двора, Вера вернулась за монитор.
«Интересно, а какой ты был тогда, молодой? В форме моряка… в тельняшке…» — опять усевшись за экран монитора, Вера беспрестанно всматривалась в фотографию. Рука сама потянулась к телефону.
— Евгений Михайлович? — виноватым голосом спросила она.
— Да, Вера Сергеевна…слушаю вас. Никак я еще и должен вам остался?! — неунывающим тоном ответил Евгений.
Вера не обратила на это внимания.
— Я хотела бы извиниться за сегодняшнее. Я вас очень уважаю и хотела бы, чтобы наш договор остался в силе… И… — тут она слегка запнулась, — … и еще… Мне кажется… что я в вас… — закусив палец и не сказав последнего слова, Вера выключила телефон.
Самодостаточные женщины редко говорят такие слова…