– Ты что, один? – хмуро спросил он.
– Напарник болеет.
– А как же нести?
Санитар пожал плечами: не его дело.
– А этот? – участковый кивнул на мужчину за рулем.
– Это водитель.
– Скажи ему, чтоб тоже нес.
– С чего вдруг? Ему за это деньги не платят.
– А кто, по-твоему, понесет?
– Сам и неси.
Милиционер досадливо отвернулся.
– Мне при форме не положено, – строго сказал он.
– А мое какое дело? Вызывай еще машину.
– Так это еще два часа.
– А что я сделаю?
Участковый осмотрел людей вокруг. Его взгляд остановился на Бурцеве.
– Помогите медикам, – то ли попросил, то ли приказал он хмуро.
Бурцев, подумав, выступил вперед.
В квартире царил беспорядок. Кресло лежало на боку. По поверхности стеклянного столика звездой разбежалась трещина. Ковер сбился со своего места, один угол загнулся.
Настя сидела посредине дивана, как вошла в шубке, судорожно сжав руки, раскачиваясь и глядя прямо перед собой остановившимися глазами.
За диваном на корточках спиной к присутствующим сидел мужчина в коричневом костюме. Рядом с мужчиной стоял разложенный саквояж, на откинутой крышке которого были навешены медицинские инструменты и пробирки с реактивами. Руками в хирургических перчатках мужчина пинцетом поднимал к свету, а потом опускал в полиэтиленовые пакетики что-то невидимое. Из-за его спины высовывалась нога лежащей на полу женщины в спущенном до колена чулке. Восковая нога была неестественно напряжена и выпрямлена, а пальцы ног почему-то судорожно поджаты, как у балерины на пуантах. Под ногой по полу мелом был очерчен контур.
На табуретке возле окна сидел фатоватого вида мужчина с усиками и постриженными баками – тот самый, что утром остановил Бурцева во дворе. Мужчина сидел, перегнувшись и наклонившись к батарее, – он был пристегнут к трубе отопления наручниками. Пижонский пиджак в крупную белую полоску, напоминающий о временах нэпа, был перепачкан в мелу и треснул под мышкой. Пальто с воротником валялось в углу. Лицо мужчины было разбито, из уголка рта сочилась кровь.
Немолодой оперативник за обеденным столом, сверяясь с потрепанной записной книжечкой, набирал по телефону какие-то номера. Перед ним на столе лежал паспорт, сигареты, ключи – вещи, найденные при обыске. Прижав трубку плечом к уху, опер посмотрел поверх очков на вошедших, сначала на веселого санитара, который с любопытством вертел по сторонам головой, потом на Бурцева. На Бурцеве его взгляд задержался.
Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.
Он повернулся к вновь пришедшим.
– Спецтранспорт? – спросил он.
– Он самый! – весело рапортовал санитар.
Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.
– Руками ничего не трогать, – напомнил он.
– Да уж знаем… не первый день замужем, – отчего-то обрадовался санитар.
Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.
– Семен Аркадьич, спецтранспорт, – заметил он мужчине на корточках.
Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.
– Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.
– А что тянуть? – отозвался санитар. – С утра выпил – весь день свободен!
Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.
– Еще пять минут, – бросил он через плечо.
Бурцев переступил с ноги на ногу.
– Ох, Настя, Настя! – вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. – Что же ты наделала, Настя!
В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.
Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.
– Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! – Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.
– Это что же, псих? – весело спросил санитар. Ему никто не ответил.
– Ты что, опять за свое?! – с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.
Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.
– Не трогайте его! – крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: – Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.