— В общем, мне было тринадцать лет, моей сестре на два года меньше, — Скачихин закурил, выпустил струю дыма, — а Денису вообще два года… Мы в Таджикистане жили, там много было русских… Ну, там уже начиналось, скребли что-то на нас, но мы как-то не верили, что будет… Вернее, старшие не верили, они просто не могли, в голове не укладывалось, что Союз и всё такое. А мы не задумывались, кто младше… Ну вот. Хотя многие уже уезжали, просто всё оставляли и уезжали, куда глаза глядят. Это перед самыми летними каникулами было. Прямо в класс заходят такие кишлачники с автоматами, мы раньше таких только видели, когда они на базар приезжали с гор — в тряпье, в чалмах… Мы даже не испугались, только удивились. А по всей школе стрельба началась, топот, крики… Ну, нас начали наружу выгонять, вещи прямо из рук вырывали. Я рыпнулся было сестру искать, мне не дали… На улице делить стали. Сначала таджиков от русских отделили, нас сразу под стену посадили, вместе с учителями. Те тоже ни фига не понимали — человек сорок нас набралось… Потом самих таджиков тоже разделили, одних домой отпустили, а других куда-то угнали. Этих, с оружием, человек двадцать было… А по всему городу тоже стрельба, крики, дым какой-то… Они начали женщин хватать. И девчонок, всех… Хватают и в школу тащат… Тут сумятица началась, коекто, помоему, удрать успел… я бы тоже успел, но я за Нинкой бросился, а меня ботинком в грудь. Понимаешь, меня до этого взрослые никогда не били… Я поднимаюсь, вижу — двое становятся с пулемётами, с пэкаэмами… Я опять ни фига не понял, а один парень из старшего класса, Димка Данильченко, меня так за руку поднял и себе за спину… А потом только — тататата… И темно.
Олег бросил окурок под ногу, раздавил его. Закурил снова. Генка слушал, смотрел, как над водой толчётся мошкара.
— Я в себя вечером пришёл. На мне Димка лежал, поперёк, а я сам на одного первоклашку упал, я даже не помню, как его звали. Ему прямо в голову попали, меня всего с обеих сторон забрызгало… А задело только в левую ногу, в бедро, навылет. Кроссовки эти гады с меня сняли, они вообще всё со всех поснимали, что чистое осталось. Дикари, не как немцы, раздеваться не заставили… Я вылез… Мухи кругом, просто занавесом вьются, в рот лезут, в глаза… Знаешь, что интересно — мне ни больно, ни страшно не было… Я сразу в школу пошёл. Ну и в пятом классе… Там все лежали, девчонки, учительницы… где-то десяток Они их изнасиловали, а потом каждой между ног вбили заточенную ножку от стола. Нинка тоже там была. Мёртвая, конечно… Я назад. Начал ребят ворочать, гляжу — а двое ещё живы. Федька Панкратьев, ему тогда девять лет было, и Лёшка Кравцов, старший брат Тониды, он в параллельном учился. Федька просто сознание потерял, когда его с ног сшибли, ну и тоже перепачкало его всего. А Лёшка в живот пулю получил… Ну, мы его поволокли коекак, дождались, когда стемнеет… Если бы мы домой пошли, нам бы точно кранты. Да как надоумил кто-то — начали на базу пробираться, к вертолётчикам. Чудо, что добрались. По дороге видели, как наших, русских, человек десять, к железной ограде цепями приковали, облили бензином и подожгли, а сами вокруг молились… Это как в аду было. А на базе наших — полно… И прямо чудо — мать с Денисом там, и Кравцовы, и Панкратьевы… Их дядя Женя, отец Лёшки и Тоньки, спас. Он на КаМАЗе прямо к дому подскочил, все в кузов из окон послезали, и он прямо через толпу… А мой отец так где-то и пропал… Я вот сейчас когда этих гадов вижу, я каждый раз думаю — может, вот этот нас расстреливал. Или Нинку… он. А сейчас тут угнездился, от наших милостей питается и хочет, чтобы я к нему, как к человеку… Я понимаю, что это фигня. Те почти все сами погибли во время войны… Ну а вдруг? Меня аж трясёт… Раньше, когда пацаном был, вообще спать не мог. Не от страха, мне всё снилось — я их всех нахожу и разными способами… да чтоб подольше помучились… Сдуру в области в церковь пошёл, мне тогда лет шестнадцать было… Священнику говорю — так и так… А мне этот хряк в рясе — молись, сын мой, и прощай врагам нашим… Я ему в глаза харкнул и ушёл… — Олег засмеялся нехорошим смехом. — Зато во вторую чеченскую я оторвался, меня призвали как раз, я и говорю: давайте меня в Чечню, там толькотолько война началась. Духи — они везде духи. Мы с Лёшкой вместе в спецназ ВДВ пробились. Ну, мы им дали… Где проходили — никого не оставалось. Офицеры — во такие мужики были, спецом ребят вроде меня подбирали, и казаков ещё. Там я и за Нинку, и за отца, и за ребят из школы, и за учителей наших… И веришь? После армии мне эти сны сниться перестали. Наши успокоились, значит, что я за них отомстил… Я тогда и в язычеството пошёл.
— Я заметил, что ребята язычники, — Генка обнял руками высоко поднятое колено. — Ну, в смысле, они каждое утро клятву дают…
— Ребята в основном просто играют пока, — задумчиво сказал Резко. — В их возрасте… извини, — он хлопнул Генку по плечу, то засмеялся, — о вере мало думают. А вообще у нас тут оплот возрождённого язычества, это верно… Ты самто в Христа веришь?
— Я, как ты сказал, особо над этим не задумывался, — подытожил Генка, вставая. — А где Скачокто, чего на тренировках не был?
— Дела, — коротко ответил Олег. — Ладно, мне ещё на консервный, а ты работай…
… Вот уже шесть — седьмой — дней Генка обучал ребят из отряда стрельбе. Обязательными были два часа занятий по утрам, но Генка охотно занимался «факультативно», как сейчас. Он готовил снайперов из Никитки Свержина и сестёр Марьиных — Нади и Саши, серьёзных и очень похожих погодок, Мэри I и Мэри II.
В селе ему нравилось. Просто нравилось — и всё тут. Свободного времени оставалось немало, Генка читал книжки из библиотеки, иногда смотрел телик, много гулял пешком и верхом по окрестностям. Его знали уже все жители, он побывал из интереса везде, где можно было побывать. Удивительно было, как много в ОзеркахНикольских чудесных и странных вещей — от так и оставшейся непонятной системы местной связи — до самих людей. Они умели искренне веселиться, не напиваясь, пели старые песни, которых Генка не знал (они вызывали печальное и светлое чувство) и выезжали "в город" на модифицированных 11х и 12х, не дававших дыма и переоборудованных странными двигателями. А чего стоили мастерские, где тричетыре человека управляли в небольших цехах многофункциональными автоматами? Или Дом Культуры, где Генка с изумлением увидел стереэкран и оборудование настолько высокого класса, что даже не верится? Или школа, в которой проводили большую часть свободного времени все ребята и девчонки — там работали больше двадцати кружков и секций, за которые не просто не надо было платить — выбирай, что по душе, и пользуйся любым оборудованием… Или просто то, как люди работали — весело и без напряжения, но с полной отдачей и упорно… Или то, что многие носили одежду старого покроя, с вышивками — никого это не удивляло и не смешило… Или — что занимались самообразованием…
Государства тут не замечали. Центральную власть не уважали. Россию любили не на словах и не к датам, а просто — как любят родителей.
Генка немного стеснялся этих людей. Даже тех, кого обучал…
… Он вернулся домой около девяти вечера. Ещё было совсем светло, жарко, на столе ждал ужин — и около стола сидела НадькаЛюбэ. Обычно она не задерживалась, и Генку это немного обижало. Он, кстати, отметил, что девчонки, состоящие в отряде, с парнями общаются только "по делу" — и после пары попыток наладить контакт с Надеждой оставил это дело. Так что её присутствие слегка удивило мальчишку.
— О, привет, — сказал он, разуваясь. — Ты чего тут?
— Ген, — она встала, оперлась на подоконник, — сегодня танцы…
Пойдём?
— А?! — раздевавшийся в спальне Генка высунул оттуда голову.
На танцы?!
— Ну да… — она кивнула. — А то ты сидишь, никуда не ходишь…
— Так, — Генка влез в шорты и вышел наружу. — И кто тебе велел обо мне позаботиться на этот раз?
— Никто… — Любэ пожала плечами, подняла глаза, и Генка увидел, какие они обиженные. — Так пойдешь?
— Извини, — Генка поморщился. — Я… конечно, я только душ приму. И поем.
— Я подожду, — она повеселела. — И с тобой поем, ты не против?
— Без вопросов, — Генка нырнул в душ…
… Летний вечер оставался мягким и тёплым. Повсюду слышались приглушённые голоса, смех — люди собирались на танцы, шли парами и компаниями о всех концов села. Около Дома Культуры вовсю надрывались выносные колонки:
Надька шагала босиком — тут нередко так ходили, как заметил Генка, а мелкие вообще без исключений и постоянно. Генке вообщето тоже хотелось разуться, но он стеснялся не пляж, ему не семь лет — и только искоса посматривал на девчонку. В городе он давно подхватил бы её за талию, а тут кто его знает… Непонятно было и с чего она вообще решила его пригласить. Блин, первый раз его приглашает девчонка, а не он — её… Но в целом Генка старался не ронять марку — нёс разную смешную пургу, и Любэ хохотала, запрокидывая голову. Однако, с девчонками трудно понять — то ли они смеются, потому что им смешно, то ли — потому что ты им нравишься, то ли ещё почем-то… Впрочему, Генка отмёл эти мысли, полностью отдавшись охватившему его праздничному чувству.
Около памятника в окружении поклонников сидел с гитарой Андрэ — Олег Андриянов — и, потряхивая длинными волосами (без формы они выглядели более уместно), напевал, в общемто ни на кого не обращая внимания — в специальной аудитории он никогда не нуждался.
— и тут же, без перехода, загорланил:
— и вокруг несколько взрослых и подростков
подхватили:
— Ээй! — замахала Любэ девчонкам, над чемто хохотавшим возле входа с отрытой танцплощадки. Этих Генка знал только мельком — они не были в отряде. — Я сейчас, — она тронула Генку за запястье и убежала к подружкам.
енка смотрел ей вслед, улыбался, здоровался со знакомыми и полузнакомыми людьми и думал, что вечер тёплый, небо чистое, ветерок пахнет летом, мызыка хорошая — и вообще.
— услышал он весёлое и, обернувшись, увидел братьев Мачихиных — они подошли в обнимку, Прочитавший глуповатое четверостишье Мачо посмеивался, Сашен хрустел сухарями и серьёзно протянул пакетик:
— Будешь?
— Давай, — Генка зацепил несколько сухариков, солидарно присоединился к хрусту. — Вечерокто какой. Природа шепчет: укради, но выпей.
— С Любэ пришёл? — уточнил Мачо, подпихивая Сашена в спину.
— Так, вперёд, к своим. На площадку не суйся.
— Да ладно тебе, — вступился Генка. Мачо мотнул головой:
— Не фига, мелкий ещё… Она непробиваемая, как у тебя получилось?
— Ммм… — Генка изобразил глубокомысленную задумчивость. — Может быть, я не совал ей руки под майку?
1. Стихи В. Крапивина.
— Ну и дурак, — хрюкнул Мачо. — Там много интересного.
— Опа, а я думал, у вас секса нет…
— А при чём тут секс?.. Серьёзно, не теряйся, — Мачо ёрничал и смеялся, — она просто от городского обалдела… У нас чего — у нас село… Жуть, дыра…
— Где Скачок болтается, дыра? — перевёл разговор Генка.
— Скачок… — задумчиво произнёс Мачо. — Скачок болтается…
Слушай, завтра поучишь меня после обеда? Я хочу, как ты, по носку ноги стрелять… (1)
— Хитрый ты, — заметил Генка.
— Я хитрый, — согласился Мачо и заорал: — Катюха! Иду!.. Пошёл я, дама ждёт…
Мачо гулял с секретаршей главы сельсовета — оказывается, она училась в выпускном. Как Генка вообще понял, взрослые тут не заключали ни церковных, ни государственных браков, но при этом семьи были куда крепче, чем освящённые церковью и стукнутые гербовой печатью. А подростки… ну что подростки, подростки и есть подростки…
"Завклубом" — отец Валуевых — сделал тише музыку и что-то начал вещать под взрывы хохота, колебавшего людей, как ветер колеблет хлебное поле. Генка попытался прислушаться, но мимо прошли Резко и Скачок — они двигались по обе стороны от матери. У младшего брата левая рука была в повязке, матьчто-то ему говорила. Покалечился десятник третьего десятка… Бывает. Генка отвлёкся на вьезжающего на площадь Довму — лесника, который уже пару раз учил его ездить верхом. По бокам от него ехали двое сыновей, позади — жена и две дочери на беговушке. В селе Довма всегда выглядел, как казак с линии, приехавший "в город" закупить махорки, ситцу и керосину, ну и сладостей детям. Генка очень удивился, узнав, что лесник имеет высшее военное образование и учёную степень по биологии.
— Танцы, танцы!!! — заревел кто-то из толпы так, что Генка вздрогнул, обернулся, увидел, как Надька машет ему — и ринулся на площадку…
… Девчонки, вот вам мороженое — и брысь, — Диман кивнул Генке головой, предлагая отойти.
— Фух, — Генка, стащив майку, стал ею обмахиваться, вертя на манер вентилятора, — ну я напрыгался… Сейчас бы попить — и можно снова… Ты чего девчонок прогнал?
— Держи, — Диман протянул Генке открытую бутылку вишнёвой шипучки, и тот начал с наслаждением глотать ледяную воду. — Примерно неделю занятий не будет, мы уходим на старую линию фронта.
— За оружием? — уточнил Генка, прикладывая бутылку ко лбу и прокатывая её.
— Не только, ещё на поиск погибших.
— Погоди, — Генка допил остатки. — Это не дело. А мне что делать?
1. Имеется в виду метод инстинктивной, без прицеливания, стрельбы.
— Хочешь — пошли с нами, — предложил Диман.
— Хочу, но дело не в этом, — отозвался Генка. — Вам принципиально все нужны в этом походе?
— М, а что? — поинтересовался Диман.
— Хочу взять своих снайперов и уйти в лес на тренировку. Без троихто вы перетопчетесь?
Диман задумался. Со сцены слышалась — в наступившей тишине — песня Олега.
— подхватили сразу несколько десятков голосов разного возраста, тембра и пола:
— Продолжаем танцы! — послышался крик. Генка обмотал майку вокруг пояса.
— Ну что, это хорошая идея, — согласился Диман. — Прямо завтра вечером бери всех, я тебе выдам, что скажешь — и вперёд…
… О чём вы говорили? — Надежда плавно передвигалась влевовправо перед Генкой, не отводя глаз от его лица.
— Да так, — мальчишка сделал несколько движений из старого брэйка. — А всётаки, почему ты меня пригласила?
— По заданию партии и правительства, — отозвалась она. — Чтобы ты не зачах от половой неудовлетворённости.
— Это месть за то, что вас отослали? — не обиделся Генка и подумал, что можно сказать — у Надьки хорошие результаты по стрельбе — и взять её с собой. Но тут же выругал себя — с этого и начинается всякая фигня: место жене, место любовнице, место детишкам, место племяшкам — а дело гори огнём… нет уж! — Если ты так серьёзно относишься к выполнению заданий — погуляем после танцев? Обещаю, что буду приставать к тебе.
— А ты умеешь?
— Не буди во мне зверя.
— Не боюсь я хомячков…
Генка хмыкнул. В качестве обслуги и поварихи Любэ была тиха, предупредительна и пунктуальна. А в качестве партнёрши по танцам…
— рэгтаймом выпевал из колонок Гребенщиков:
— Ладно, пойдём, сделаем, чтоб всем тошно стало, — согласилась Любэ. — Только потом не пожалей.
— Бу спо, — отозвался Генка. — А пока давай ещё врежем… Рразойдись!!!
… Луна упала в реку, — задумчиво сказал Генка. — Я когда маленький был, то очень хотел её потрогать. Мне объяснили, что в небе она высоковысоко, не достанешь. Но донырнутьто почему нельзя — это я так думал, особенно, где мелко…
— Пробовал? — спросила Надька. Генка усмехнулся и приобнял евчонку за плечи. Они сидел над рекой на полуповаленной ветле, и обниматься тут было удобно. Генка ожидал физического или словесного отпора и приготовился, но Надька не вырывалась.
— Хочешь, сейчас сам отпустишь? — спокойно спросила она. — Ты знаешь, что я сирота? Знаешь, кем я была четыре года назад, перед тем, как меня вытащили из этого дела здешние? Порномоделью и проституткой. С девяти до десяти лет, год, после того, как мои родаки пропились дотла и продали меня одному азерботу. Меня в здешней больнице лечили почти полгода. От разного. Ну, Клир?
Продолжим знакомство?
Генка сглотнул и убрал руку. В глазах Любэ отражалась луна, делавшая их потусторонними. Слёз в этой луне не было.
— Ладно, — девчонка спрыгнула на песок. — Всё должно быть честно. Тут все про это знают, теперь и ты знаешь.
— Погоди, — Генка соскочил за ней, взял за тонкое горячее запястье. — Знают — и поэтому…
— Ты плохо о них думаешь, — криво улыбнулась девчонка. — Я сама никого не хочу. Здешние ребята очень хорошие. Зачем им связывать себя с той, которую кто только не лапал, когда ей было положено ещё в куклы играть? Я сама. Одна.
— Ты же говорила… — Генка кашлянул, — родители, братья…
— Приёмные они. Точнее — я приёмная, что непонятно? — грубо спросила девчонка. — Мы — это только то, что мы есть, не меньше, но и не больше… Пока.
Музыка гремела, казалось, совсем рядом, пульсировала в ушах. Генка подошёл к воде. Нагнулся. Поднял камень и изо всех сил швырнул его в воду:
— Блин!!! — он пнул песок. — Блин! Блин! Блин! — Генка, размахнувшись, закинул на середину реки кроссовки, крутнулся на пятке и, догнав идущую к тропинке девчонку, схватил её за плечи: — Мне по фигу, — сказал он. — Слышишь, мне по фигу, кем ты была. Мы — это только то, что мы есть, это ты точно сказала, не больше. Но и не меньше. Слушай меня! — он тряхнул Надежду, хотя она и не открывала рта. — Мне плевать. И тебе будет плевать. Потому что никто в жизни тебя не целовал вот так!..
… Мачо был мокрый, словно купался в одежде, но улыбающийся. Он бросил Генкины кроссовки на песок и спросил, садясь рядом:
— Ну и где она?
— Я её проводил, — Генка лежал на песке и улыбался в небо. — А сам сюда вернулся, полежать.
— Холодно на песке, простынешь.
— Не простыну… Спасибо за кроссы.
— Та ну шо вы… Я иду, вижу — плывут. Слазил ради интереса… Не кидать же обратно… Вот что, Ген, — Мачо оперся на локоть и наклонился к Генке. — Если ты её обманешь теперь — я тебя убью. Не фигурально выражаясь, а понастоящему. Веришь?
— Верю, — Генка рывком сел. — Я никогда ни одну девчонку не
любил. Я что и еёто люблю, не уверен. Но я её не брошу. Даже если гнать будет… — он помотал головой и признался как-то потерянно: — Я думал, что много знаю о жизни. А тут за неделю столько наслушался, что голова разрывается…
— То ли ещё будет, — сказал Мачо, раздеваясь. — Мне иногда кажется, что у меня разрывается сердце… Будешь купаться? Вода тёплая, класс!
— Пошли, — согласился Генка, стаскивая майку.