Иш-Чель закрыла глаза и отдалась этой, она смела надеяться, нерешительной ласке. Она первая устала ждать и, страшась сделать что-то не так, но уж лучше делать, потому что ожидание пугало её больше, и было до невозможности томительным. Ощущая дрожь в руках, накрыла его руки своими. Тут же Амантлан попытался разжать и отнять свои руки и изумился, получив стойкое сопротивление в ответ, а затем еще более решительные действия.
Женщина настойчиво потянула его руки вверх к груди и накрыла их ладонями, ощутив, что дрожит не только она. Дрожь била Амантлана, он огромным усилием воли пытался успокоиться, но тело уже отказывалось повиноваться усилиям разума.
Робко Иш-Чель наклонила голову ему на грудь, обдавая ароматом своих шелковистых волос. Она чувствовала, что они оба испуганы своей смелостью. Но лавина чувств вырвалась из своего долгого заточения и стремительно неслась, увлекая их и оглушая, не оставляя дороги назад. Амантлан прижался к ее волосам и, покрыв поцелуями, ощутил под своими жаркими губами её шелковистую кожу, по-прежнему боясь ошибиться; но женщина сама повернулась к нему и обвила тонкими руками его шею. Она была уверена в себе и боялась, что он не поймет, не почувствует её жажды, и они вновь возвратятся к старому.
Потом Иш-Чель подняла к нему лицо, и смело встретила его вопрошающий взгляд. Амантлан из последних сил сдерживал себя, удивляясь, как еще дышит. Он смотрел на любимую женщину, пытаясь отыскать в ее лице покорность судьбе, так ненавистную ему, но видел только безграничную любовь в её нежном и призывном взгляде. Стараясь запомнить, каким это прекрасное лицо может быть в минуты страсти, мужчина легко читал в её глазах, что именно он единственный и желанный. И тогда, продолжая не верить в своё счастье, осипшим от напряжения голосом, он спросил, осторожно приподняв за подбородок ещё выше её голову, чтобы каждая черточка дорогого лица была освещена лунным светом:
— Иш-Чель… — он впервые назвал её по имени, — Ты это делаешь по доброй воле?.. Не лги себе, дорогая… Только всю без остатка я смогу тебя принять… Не мучь меня, женщина, ещё всё можно остановить…
Руки Иш-Чель взяли его лицо, словно чашу, и ласково притянули к своим открывающимся навстречу губам. Амантлану показалось, что его сердце остановилось, а их обоих окутала мгла. Свершилась его мечта.
Вот он легко коснулся полу раскрывшихся слегка дрожащих губ, оставляя Иш-Чель последнюю возможность его оттолкнуть, увернуться от того ошеломляющего натиска, который он обрушил через мгновение на них. Губы его были сильными и властными, а поцелуй поначалу напоминал штурм городской стены. Казалось, он боялся быть отвергнутым, и потому стремился захватить противницу, лишить её всякой возможности сопротивляться.
Но сопротивления не было, губы женщины, сладкие и нежные, послушно подчинились ему и стали отвечать взаимностью на любое его движение. Её язычок быстро обежал контур его губ, задержавших свой натиск, чем ещё больше взвинтил огонь желания. Амантлан пил и пил её поцелуи, но голод неудовлетворенности не покидал его. Им обоим уже было мало тех горячих объятий из сплетенных тел и сомкнутых рук, когда он осторожно отстранил от себя едва дышавшую женщину:
— Подожди, Иш-Чель…
— Нет, Амантлан, не смей меня бросать! — слабо запротестовала Иш-Чель, испуганно смотря на него горящими глазами, он ласково улыбнулся, удивляясь и не веря своим ушам:
— Как ты могла подумать такое, мы же только нашли друг друга… — Иш-Чель еще крепче прижалась к его груди, сцепив руки у него за спиной. Её губы покрыли мощную грудь лёгкими поцелуями, которые ожогами горели, призывая его к более решительным действиям.
— Иш-Чель, звезда моя, любовь моя! Остановись… Мы не можем здесь…
— Почему?.. — она опустилась на землю и притянула его к себе, держась за набедренную повязку.
— Пойдём в дом… — пытался он её остановить, но, увлёкшись в погоне за нежными губами, вынужден был опуститься рядом с ней. Она плавно освобождалась от своих одежд, её лукавый смешок был правдивым ответом:
— А у тебя хватит сил дойти туда, любимый?..
— Иш-Чель… — он, уже не задумываясь, сбросил с себя набедренную повязку, не переставая любоваться её наготой, серебристой в лунном свете. Женщина с ласковой улыбкой прошептала несколько раз: "Любимый…", сопровождая свои слова смелой лаской рук, отчего Амантлан замер, боясь вздохнуть, а Иш-Чель уже нельзя было остановить. Её руки как бабочки едва ощутимыми движениями касались тела, вызывая в нем неистощимую любовь, стремясь не разочаровать. Едва он пришел в себя от неожиданной атаки, приникая, к теперь узнанным губам, он мягко вынудил её лечь на сброшенную одежду.
Время для них остановилось. Амантлан любил, как и воевал — стремительно и решительно, но вместе с тем, он окутывал женщину покрывалом из своих поцелуев, а там, где не было его губ, были его волшебные руки. Сильные, будоражащие, обжигающие. Вместе они представляли сплошное сплетение двух стройных тел, одетых в мерцающий лунный свет, движущихся в древнем любовном ритме, слышащих и чувствующих только друг друга, когда хватает только прикосновений, и всё понятно без слов.
Но Амантлан продолжал шептать Иш-Чель о своей любви и её красоте… Казалось, он стремился своим решительным натиском завоевать любимую женщину и использовал для этого все средства, боясь, что сегодняшняя ночь может быть единственной, случайной. Чувство ненадежности и хрупкости их возникших отношений пугали Иш-Чель, и она также стремилась в эти минуты внезапной близости ошеломить и завоевать этого удивительного мужичину. Женщина в ней стремилась отдать себя всю без остатка, дать мужчине больше, чем он просил. Страсть бушевала в их крови, заглушая все остальные чувства. Они сливались в единое целое, как только восстанавливалось дыхание, и сердце начиналось биться равномернее.
Под утро, когда утренняя свежесть прохладой дала знать о себе их разгоряченным телам, Амантлан легким поцелуем коснулся кончика ее носа, заставляя Иш-Чель приподнять отяжелевшие веки:
— Думаю, что теперь мы дойдем… — она же ответила ему улыбкой счастливой женщины.
На следующий день, ближе к обеду, им пришлось расстаться: Амантлан отправился на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель в пригородный дом, который находился за чертой города, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.
На совет, как всегда, собрались представители всех сословий и воинства государства. Первыми выступил жрец Уициллопочтли:
— Граждане Анауака всегда были послушными детьми Уициллопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ей обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уициллопочтли помогал нам добывать и славу, и земли, и пищу. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени, очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду долго говорить то, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушаться на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!
— Как же такое случилось? — поднялся со своего места Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на свое место. Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока:
— Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в своих домах, забывая о своей избранности богом войны Уициллопочтли! Наша избранность — это наш долг, поклонение богу войны Уициллопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о своем долге — давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты — никто не пополняет их рабами!
Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в плюмажах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал совет. Тихо потрескивали дрова в трех жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее огорчение и озабоченность читались на них. Каждый понимал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.
Понимая, что ни у кого не возникает желания, что-то предлагать, а возможно и просто нечего предложить, первым решил выступить Тлакаелель:
— Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. "Что же делать?" спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, свою циновку у очага… Мы перестали любить войну, а тем самым и нашего могущественного бога-покровителя Уициллопочтли. И теперь все испытываем детский страх перед его гневом, это так! Но мы — воины нашего бога! Мы начнем новую войну! Мы…
— Да, мудрый Тлакаелель, мы начнем новую войну! — случилось то, чего никогда не бывало на совете, речь советника прервали, и он не успел сообщить свое предложение. Члены совета радостно встрепенулись, и началось энергичное обсуждение нового похода. Похода на земли майя…
— У них богатые города и хорошие земли, будет большая добыча!..
— Мы захватим много пленников и красивых рабынь!..
— Мы сможем напоить наших богов кровью, и они вернут нам свою милость!..
Тлакаелель, не скрывая своего разочарования, опустился на свое место.
"Что ж, Цветочные войны обождут…" — Он не был сторонником похода в майские земли, но раз совет так единодушен, не будет же он спорить? Ведь, как всегда, вышло, что это именно он предложил новую войну. Амантлан был вторым человеком на совете, которого всеобщее ликование огорчило. Он смотрел на советника, ожидая, что друг остановит это ликование, но Тлакаелель не поднимал глаз и равнодушно курил трубку. Амантлан сделал слабую попытку образумить собравшихся, но его голос не был услышан. Несколько человек открыто бросили ему, что их удивляет его неверие в военную силу страны, и им странно слышать это от военачальника.
Обсуждение закончилось решением Совета отправить на южные границы большую армию, усиленную ветеранами и опытными воинами-ягуарами из отрядов Амантлана. Руководить походом предстояло тоже Амантлану…
Сообщение, что Амантлан с ягуарами отбывает завтра к южной границе, повергло Иш-Чель в изумление, граничащее с гневом. Быстро закончив свои дела, отдав распоряжения, она решительно направилась искать мужа. Пройдя все комнаты их загородного дома, обойдя хозяйственные постройки, она наконец-то услышала голос мужа в саду, рядом с водой. Раздвинув прибрежные кусты, она увидела сына и мужа.
Ее мужчины весело плескались в теплой воде, с удовольствием поднимая со дна тину. Весь их вид показывал, что им хорошо вместе, и они полностью довольны друг другом. Едва мать появилась в поле их зрения, как мальчик радостно завизжал и протянул к ней руки.
Иш-Чель ничего не оставалось, как зайти к ним в воду.
"Одежда будет испорчена…" — мелькнула посторонняя мысль, но она не могла затенить главную, которая, и привела Иш-Чель сюда.
— Присоединяйся к нам! — широко улыбнулся Амантлан, окидывая жену ласковым взглядом. Женщина была без головной повязки, и её яркие волосы искрились от солнечных лучей. Легкий ветерок нежно шевелил выбившиеся из кос пряди. С ребенком на руках она была очень красива и необыкновенно нежна.
— Мне сказали, что завтра ты… — Иш-Чель запнулась неслучайно, она тщетно пыталась подобрать подходящие слова, но не находила их. Тогда её глаза с вызовом, разрушая мирную идиллию, дерзко взглянули на мужа. Он всё понял, с некоторой поспешностью отобрал у неё сына, и, так и не взглянув на нее, вышел на берег. Повисла тягостная тишина.
— Ты идешь убивать моих братьев!? — вопрос и утверждение прозвучали с одинаковой силой. Он не отвечал, а только ловко надел на себя набедренную повязку. Казалось, что его нагота играла какую-то роль, делала его незащищенным перед ней, но Иш-Чель поняла это по-своему. Она расценила его молчание, как некую увертку с его стороны, и уже была готова к тому, чтобы вновь сделать резкий выпад. Однако, как оказалось, вовремя не успела. Амантлан повернулся, расправляя последнюю складку на своей домашней одежде, задумчиво дотронулся до ожерелья с зубами ягуара, с которым никогда не расставался, грустно задал ей вопросы, которые быстро сбили с жены её воинственный дух:
— Разве Ицкоатль снял с меня обязанности вождя и предводителя ягуаров? Разве твой муж вдруг за одну ночь превратился в пилли?.. Разве я могу сделаться больным и немощным, когда мои воины готовы к походу? Разве ты забыла, чья ты жена?! — наконец-то взгляды их встретились, и женщина увидела в глазах мужа боль и злость, а не радость и гордость, которую встречала раньше, когда он уходил воевать с оттоми или другими племенами.
— Я не забыла.
— Да, я говорил Тлакаелелю, и Ицкоатлю, что воевать с народами майя для Анауака безумие. Но если сейчас твои и мои слова кто-то из рабов донесет Ицкоатлю, то мы не дотянем с тобой и до утра, моя дорогая! Эти слова измена непобедимому Анауаку!.. Ты забыла, что мой долг защищать, прежде всего, интересы моей страны?! Хорошо, я напомню это тебе женщина!.. — Амантлан, не бушуй, скажи мне, что произошло?!
— Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что через двадцать дней положенное количество рабов для жертвоприношения иссякнет, а богу это ущемление будет не по душе… — Иш-Чель испуганно прикрыла пальцами губы. Она впервые слышала столь крамольные вещи. Воистину с Амантланом что-то произошло. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потерли переносицу, выдавая полное смятение своего хозяина.
— Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие — воевать сейчас, еще и с ними!
— Да? Ты сомневаешься в храбрости мои ягуаров? — в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он положил свои тяжелые руки ей на плечи и легко подтолкнул к дому:
— Я все это сказал на Совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошо хоть не объявили изменником.