Обратимся теперь к стране, которая еще так мало известна у нас, но которая занимает ныне столь важное место в промышленном мире. — Я говорю о Калифорнии.
Первое заселение, где остановился корабль наш, было Вербобойно. Вербобойно или Новая Миссия, состоит из небольших домиков, расположенных, в разных направлениях, при Сан-Франциском заливе, воды которого во время больших приливов, подступают довольно близко к строениям.
Здесь нет пристани и гребные суда подходят всегда к тому месту, где берег несколько круче, по сравнению с другими берегами; однако все-таки неудобно выходить из ялботов без выкидных трапов, не говоря уже о других больших судах, который, по причине встречающихся тут отмелей, должны оставаться на довольно далеком расстоянии от берега.
Первое строение, которое бросилось нам в глаза, когда, при выходе на берег, мы поднялись на холм, был шинок. Содержатель его — Француз, служивший некогда в войсках Наполеона. Очень не кстати он начал рассказывать нам про победоносные походы свои в Россию.
— А это что такое? — спросил один из нас, рассматривая Московского произведения лубочную картинку, прилепленную на стене и изображавшую, в карикатурном виде, выход Французов из Москвы. — Сослуживец Наполеона, украсил ею небольшую комнатку своего знаменитого шинка, как будто в обличение наклонности своей к хвастовству. Как ни забавен был этот случай, а я унесся грустными мыслями далеко, далеко, за моря, за снежные степи, в белокаменную Москву. Двадцать тысяч верст отделяли меня от неё…. и гордо Русский Флаг развевался у отдаленных берегов Калифорнии!
Спустившись с холма в небольшую лощину, мы встретили другой шинок, гораздо обширнее первого. В нем хозяйствовал Швед, который, как сам рассказывал, покинул свою родину от злой жены. Теперь он доволен своей судьбой, дела его в цветущем состоянии, звон стаканов и рюмок не умолкает с утра до глубокой ночи. Избрав местом пребывания эту ложбину, как будто для того, чтоб и здесь не возмутила его спокойствия докучливая подруга его жизни, — Швед имел в виду свою цель, состоявшую собственно в том, чтоб иметь возможность к званию шинкаря присоединить и занятие контрабандиста, потому что матросы, съезжающие с судов на берег, первым долгом поставляют посетить шинок, и именно этот самый, как скрытый от взоров судового начальства и предоставляющей им полную свободу — производить продажу товаров, привозимых ими с своих судов.
Через небольшую луговину, по прямой линии, от Шведского шинка, стоит красиво выстроенный домик, с галереею, обнесенный небольшим палисадником. Тут живут двое товарищей, и оба Немца. Они служили никогда матросами на китоловном Американском судне, но кочующая морская жизнь, слишком тревожная для оседлых их наклонностей надоела пыль, и они решились навсегда поселиться в Калифорнии, женились на Испанках, наплодили детей, развели уток, кур, гусей и живут в полном довольствии. Избрав самое выгодное в той стороне мастерство, именно портное, они сделались известными во всех окружных поместьях, а так как их только двое и есть посреди довольно большего количества жителей, то Немцы наши завалены работою по-горло и берут за нее цену очень значительную. Так напр. за шитье брюк на Испанский фасон, надо заплатить им 10 пиастров, не говоря уже об сукне, которое там в большой цене. — Я однажды видел, и именно в шинке у Шведа, как один матрос продал ярд темно-синего сукна по 5 пиастров; сукно было довольно грубо, и у нас стоило бы не более 6 руб. асс. за аршин. Такое повышение цены ни мало не покажется удивительным, судя по тому, как бедна Калифорния мануфактурными произведениями.
Неподалеку от домика портных строится мельница одним переселенцем Англичанином. Он избрал предмет в промышленности, самый выгодный в тех странах, потому что у Калифорнцев нет ни водяных, ни ветреных мельниц с большими жерновами. У некоторых, и то весьма у немногих, имеются небольшие ручные мельницы; по большей же части, жители Калифорнии трут муку посредством двух плоских камней. Представьте же себе, много ли может натереть муки в продолжение целых суток один человек? — не больше, сколько нужно на один присест одному Русскому Коломенскому извозчику, По этой причине в Калифорнии, при почти баснословном произрастании пшеницы, мука дорога. Там булка, величиною в половину нашего Французского хлеба, стоит 1 реал, то есть, на пиастр дают 8 булок, и то с трудом вы можете раздобыться этим продуктом.
Здесь нельзя не упомянуть еще про одного Американца. Он пришел в калифорнию с 5 пиастрами, был простым работником, теперь же имеет богатый магазин, наполненный разными товарами, по-крайней-мере на 20 т. пиастров, покупает контрабандный груз с приходящих судов, входит в разные политические суждения, и в недавнее время получил титул Американского консула!
Мне случилось однажды иметь с ним небольшое дело. Я продал ему 50 ар. Фламского белого полотна за 20 пиастров, 2 пуда листового Виргинского табаку за 40 пиастр, и 5 пар выростковых сапогов за 25 пиастр.
Кстати об табаке и кожах.
Курительный табак в Калифорнии в таком же употреблении, как у нас чай. — От малого и до большого, не исключая и женского пола, там все курят табак, за-то и наложена на него самая большая пошлина. Некоторые из жителей Калифорнии старались разводить табак в своих поместьях; он рос, но по качествам своим, вероятно от физических каких-либо причин, никак не мог сравниться с табаком, растущим по восточным берегам Северной Америки.
Что касается до кож, то хотя они, по причине изобилия в них, и составляют главную и общую промышленность в Калифорнии, но только в сыром виде. Калифорнцы не имеют кожевенных заводов и не могут обрабатывать сырые кожи в таком совершенстве, в каком обрабатываются они у нас, а потому кожи нашей выделки в большом уважении в Калифорнии, особенно если из них что-нибудь сшито, как напр. сапоги, башмаки, чепраки и т. п. Причиною тому можно почесть и недостаток в сапожных мастерах. Во время моего пребывания в Вербобойно, Сан-Франциско и других окружных местах, мне не случалось встречать ни одного сапожного мастера, в полном смысле этого слова. Видал иногда в некоторых домах кой-кого, занимающегося шитьем сапогов пли башмаков, и то как будто для себя только, довольно непрочно, грубо, копотно; прибавьте к тому и вечного врага всех возможных на свете занятий — леность.
Возле магазина Американского консула, выстроен дом красивее всех прочих. В нем живет английский консул, человек пунктуальный, до пес plus ultra, серьёзный, гордый и не находящий никого себе равного во всем этом новом заселении. Позади его дома выходит род площадки. Посредине её стоят длинные, низенькие, деревянные и никем незанятые казармы, а у дверей их лежат на лафетах две небольшие позеленевшие медные пушки. — Вот охранное место селения Вербобойно, на котором никогда не встретите вы ни одного солдата.
По левую сторону от казарм строится большой каменный торговый дом одной Английской компанией. Нельзя не удивляться неусыпной и деятельной предприимчивости этого народа. Англичанин готов поселиться везде, где только торговая промышленность представляет ему выгоды. Загляните в любой из лучших портов в целом море, и вы непременно встретите там англичанина. Вот, например, Англичане заселяются теперь в Калифорнии. Что влечет их сюда из-за далеких морей и стран? Не предчувствие ли, что Калифорния рано пли поздно сделается самою цветущею и богатейшею страною. В самом деле, давно ли местечко Вербобойно было безлюдною пустынею, где только бродил дикий скот, да привольно разгуливали гуси, — а теперь здесь слишком до 60 красиво-выстроенных домиков, и заселение увеличивается все более и более, и с каждым годом неминуемо должно расширяться, судя но теперешнему стечению народа, который, в надежде скорого обогащения, стремится почти со всех сторон Европы к берегам калифорнии. В бытность мою в Вербобойно, число жителей селения простиралось до 300 человек обоего пола, состоявших по большой части из переселенцев, навсегда покинувших родину и избравших здесь каждый свою промышленность, какая кому казалась прибыльнее и способнее.
Здесь нет ни садов, ни больших огородов, которые бы служили предметом постоянной промышленности для жителей Вербобойно. Только немногие из них занимаются садоводством или огородничеством; по большой же части Фрукты и огородные овощи привозятся сюда, как в портовое местечко, на судах из ближайших поместьев.
В — окружности Вербобойно очень много раньж, или поместьев, изобилующих всеми дарами природы. — Самая ближайшая раньжа находится в расстоянии не более полумили от заселения. В ней живет семейный Испанец, сыровар, содержатель довольно большего количества коров и первый поставщик молока, которое привозит в Вербобойно для продажи стоящим в гавани судам. Это давнишний, коренной житель Калифорнии. Поместье его представляет картину самую живописную. Посреди гладкой зеленой долины возвышается жилище хозяина; с одной стороны оно обнесено плетняком, служащим загоном для лошадей, а с другой ограничивается огородом, на котором насажены арбузы, тыквы и кой-где возвышаются яблони да груши; далее простираются пашни, засеянные пшеницею, ячменем, кукурузою и горохом. И все это, благоухает, цветет и зреет в полном, даже можно сказать, в баснословном изобилии. Многие ли поверят, что в Калифорнии 1 Фанега (3 1/2 пуд.) пшеницы дает от 80 и до 100 Фанег крупного и полного зерна. Но это нимало неудивительно в Калифорнии, где человеку нет надобности трудиться в поте лица над удобрением полей, где сама природа щедрою рукою раскрывает перед ним все сокровищницы растительного царства. Дожди, столь необходимые для посевов, редко посещают эту страну; за-то их заменяют почти каждодневные росы, которые бывают так сильны, что образуют на земле лужи, и если простоят с четверть часа на открытом месте, то можно промокнуть до костей. С восходом солнца все это исчезает в испарениях, однако утренники бывают довольно холодны; за-то и Испанец, верный природной своей склонности к лени, до тех пор не покажется из своего жилища, пока солнечные лучи не разогреют холодной атмосферы. Тогда выходит он на свои, нивы, в сарапе [3] и в соломенной шляпе с широкими полями за ним следуют жена и дети; между тем работник разводит у своей хижины огонек и начинает заниматься приготовлением завтрака, т. е. трет кукурузу и печет из этой муки что-то в роде лепешек, или лучше сказать, что-то похожее на наши Русские блины, варит скотское мелко изрубленное мясо в котлике, кладет туда масла, соли и такое безмерное количество стручкового перцу, что без привычки невозможно проглотить одного куска без сильной горечи. Печей вы тут не найдете; разве только встретите их у весьма немногих, — причиною тому недостаток кирпича в Калифорнии, а потому жители этой благословенной страны рассудили за лучшее приготовлять пищу под открытым небом. После завтрака, Испанец берет любимый инструмент обоего пола — гитару, и отправляется под древесную тень, на зеленое бархатистое ложе, или садится верхом на лошадь и едет на свои пашни — посмотреть, как работают наемные Индийцы. — Этот ловкий народ довольствуется ниткою черного, белого или красного бисера, длиною в сажень. Бисер служит у них главным украшением как для мужчин, так и для женщин, и потому в Калифорнии он находится в значительной ценности. Так один матрос продал там 5 ливров бисеру за 10 пиастров, тогда как у нас в России такое количество стоило бы не более 5 руб. ас. В — прибавок к упомянутой плате бисером, Индийца; нужно накормить еще пареной пшеницей, без всяких приправ, не потому чтобы он не желал пли бы не мог есть лучше, а потому, что Испанец не дает ему ничего другого получше, говоря, что он и этого не стоит за свою работу. Впрочем, Индиец не требует пищи более вкусной, и если вздумается ему полакомиться, то постарается поймать полевую мышь, проткнет ее на палочку, изжарит на огне и съест с наслаждением. Они выжигают иногда большие поля для того, чтоб удобнее можно было ловить полевых мышей.
Есть между ними много таких, которые уже привыкли жить при домах, и исправляют все работы касательно домашнего быта. Калифорнцы платят им жалованье, или одевают и кормят их приличною пищею. Если Индийцу надоедает эта подначальственная жизнь, он имеет право удалиться в родные горы, где нож и лук со стрелами составляют все его богатство. Они хорошо умеют стрелять из ружей и винтовок, но немногие пользуются этими оружиями, требующими дорогих в той стороне припасов, именно, свинцу и пороху. Последний служить Индийцам, как мужчинам, так и женщинам, для украшения тела. Они накалывают грудь, лицо, руки и спину разными фигурами и затирают порохом; от чего наколотые фигуры получают синий цвет и явственно изображаются на теле. Это у них своего рода щегольство.
Но обратимся к нашему почтенному Испанцу; заглянем во внутренность его дома, посмотрим на его семейную жизнь и познакомимся нисколько с ежедневным бытом жителей Калифорнии.
Войдя в первую комнату его жилища, не встретишь ничего любопытного. Сухой глинистый пол, простой деревянный стол, обставленный такими же скамейками, и голые стены, из которых на одной висят чепраки, шпоры и вообще вся конская сбруя. Это приемная комната для приезжающих. Направо другая комната, такой же величины, но гораздо интереснее первой. Здесь прежде всего бросится в глаза большая двуспальная кровать, убранная с такою тщательностью и богатством, что и любая из наших Европейских красавиц позавидовала бы ей, — а между тем пол такой же, как и в первой комнате. В одном углу стоить бочонок с ромом для продажи. Сундуки, расставленные вдоль степ, служат скамейками для посетителей, которых собирается здесь иногда очень много, особенно в праздничные дни, по прекращена корабельных работ. Тогда вы встретите тут Англичанина с серьезным видом, с бутылкой, Француза с его хвастливыми Фразами, и тоже с бутылкою, и Русского, с его открытой, замысловатой Физиономией, и с двумя бутылками. Есть еще третья комната, может быть, интереснее всех прочих, но вход в нее задернут занавескою и опа доступна не для всех любопытных взоров. В ней живет дочь почтенного Испанца, гостеприимная, живая, ловкая, прелестная, и, что однако же довольно редко встречается вместе, очень умная девушка.
Таким образом раньжа эта, снабженная всеми вышеупомянутыми удобствами, привлекает к себе множество посетителей, ищущих/в развлечения в долинах калифорнии.
Вам нужна верховая лошадь — заплатите пиастр, и катайтесь целый день где угодно. Вы хотите рому в перед вами тотчас же явится целая бутылка, тоже за один пиастр. Наслаждайтесь ею где вам только вздумается: за большим ли столом, или на вольном воздух!;, под древесного тенью. Вам приятно утолить жажду густым, ароматным молоком — пейте за один реал хоть до отвалу. Быть может, вы любите помечтать — перед вашими глазами и течение волн залива, и туманная даль, все, над чем только может разыграться воображение мечтателя. Но вы моряк, вы видите лишь небо, да море, да привычные лица своих товарищей; вам желалось бы унести с землею на влажную стихию воспоминание о чем-ни. будь прекрасном, — ступайте, займитесь разговором с милою дочерью испанца, и невольный вздох вылетит из груди вашей, когда долг службы опять позовет вас на корабль, готовый к отилытию от этого блаженного берега..
Одним словом, тут и глаза и сердце а желудок равно найдут для себя и пищу в упоение. — Мне памятна эта раньжа еще по одному рассказу о происшествии, которого был я очевидным свидетелем издали. Один матрос с нашего корабля пришел к дочери Испанца и просил отпустить ему молока. Он объясняла ей просьбу свою разными знаками, но та не понимала его, или, может быть, для шутки притворилась, что ничего не понимает. Что было делать бедняку? Переводчика нет, a приехать на корабль без молока — значило бы прогневить команду. Вдруг в голове его блеснула счастливая мысль. Матрос стал на четвереньки, приставил к голове руку в виде рогов и заревел по коровьему. Испанка расхохоталась и вынесла матросу 2 бутылки молока, не взяв с него в уплату денег.
Верно, ей очень понравилась сметливость Русского. Впрочем, надо заметить, что Русские в тех краях пользуются особенным уважением, по сравнению с другими иностранцами, за свое ласковое обращение с туземцами; имя Русского в отдаленных пределах Восточного океана служит эмблемою добродушие, приветливости, сметливости и находчивости.
По левую сторону от описанной мною раньжи подымается по небольшой песчаной горе дорога в Сан-Франциско.
В одно прекрасное утро я нанял у хозяина раньжи лошадь и отправился осмотреть Сан-Франциско, этот последний северный городок калифорнии. Дорога довольно гориста и по большей части песчана; временем попадаются ровные, покрытия мелким кустарником пространства, по которым бродят табуны диких лошадей пли стада быков. Последнего рода животных здесь неимоверное множество^ они составляют главную промышленность калифорнцев. Самый крупный бык или корова, величиною с нашего вола, стоит здесь 8 пиастров, средней величины 6 пиастр. вместе со шкурою; без шкуры же сбрасывается по 2 пиастра. Цена эта постоянна, и никогда ни повышается, ни понижается.
Каждое стадо имеет своего хозяина, и где бы оно ни бродило, он непременно отыщет его, если понадобится ему скот. Ежегодно отправляются бокеры [4] в блуждающие табуны и кладут метки на вновь родившихся телят выжиганием клейма, разрезыванием ушей или подпиливанием рогов; поэтому бокер сразу видит, чья щетка и кому принадлежишь скот.
Мне не однажды случалось видеть ловлю диких быков смелыми и опытными бокерами.
Два смельчака, на привычных конях, помахивая в воздухе жиловыми или волосяными арканами, стремглав бросаются в рогатый табун. Животные, как бы предчувствуя приближающуюся к ним смерть, озираются вокруг испуганными взорами, испускают дикий рев, и в надежде, спастись от неумолимых своих преследователей бегетвом, рассыпаются в разные стороны. Но напрасно. Бокеры еще издали выбирают свою жертву; в одно мгновение меткий аркан падает на заднюю ногу животного, другой аркан обхватывает переднюю, и животное, не имея более возможности бежать, упадают на землю всею тяжестью своей массы. (Лошади в прямую линию растягивают арканы и ни на вершок не трогаются с места). Бокеры завертывают конец аркана на седельную луку, спрыгивают на землю и преспокойно отрезывают голову разъяренному, но бессильному в злобе своей дикому животному. В продолжение всего этого действия, лошади стоят как вкопанные, до тех пор, пока не развяжут арканов. Есть еще другой род ловли быков, и он показался мне любопытнее первого. — Здесь один бокер, с помощью ученого быка (для этой дели всегда выбирается самый большой и сильный бык), смело отправляется на ловлю диких. Он также с одним арканом несется на быстром коне в стадо быков, закидывает аркан на переднюю ногу быка, дает разбежаться последнему, потом вдруг останавливает его; бык непременно спотыкается и падает. Тогда бокер проворно соскакивает с лошади (которая между тем не дает ослабнуть аркану, тянет его вперед и таким образом препятствует быку встать), подходит к животному, также спокойно как и во время ловли первого рода, связывает ему ноги и делает совершенно неподвижным; потом подводит к дикарю ученого быка, связывает их вместе рог с рогом и наконец развязывает дикому быку ноги. Последний встает, и не в силах будучи оторваться от своего товарища, поневоле следует за ученым быком, который, по указанию бокера, исполински тянет обреченную жертву на место убиения. — Ученый бык служат более для перевозки мяса. Иногда случается бокеру поймать быка так далеко от селения, что одной лошади бывает трудно везти целую тушу, весом пудов до 20; тащить же быка живьем на аркане одному весьма неудобно, потому что он беспрестанно будет путаться в больших кустарниках. — Ученый бык гуляет иногда вместе с дикими быками, и они между собою не ссорятся. Завидев вдали едущего верхом человека, дикие быки разбегаются, а ученый стоит, не трогаясь с места. Он знает, что его не станут ловить для убоя. Но если быки встретят пешего человека, то непременно забодают; особливо трудно найти от них спасение, попавшись им где-нибудь на ровном месте, а потому в Калифорнии, как мужчины, так и женщины, никогда никуда не ходят пешком.
В Калифорнии быки употребляются также для перевоза. У некоторых миссионеров есть повозки, в которых перевозят они разные съестные припасы. Повозки эти скорее похожи на курятник; они имеют плоскую деревянную крышку, и с задней стороны сделано в них отверстие, в которое влезают пассажиры; вместо колес им служат толстые, неровно округленные обрубки, которые во время езды производят ужасный скрип. В эту снасть запрягают пару быков, которые тихим и медленным шагом пробираются с продуктами из одной миссии в другую.
Во время проезда моего из Вербобойно по Сан-Францисской дороге, мне попался навстречу одни из этих смешных экипажей; в нем однако же не было никаких припасов, кроме одной очень миловидной Испанки и её матери. Последняя вязала чулок, а первая, казалось, о чем-то мечтала. Спереди сидел Испанец и беспрестанно погонял быков, которые чуть-чуть передвигали ноги.
Я уже находился на половине дороги в Сан-Франциско. Окруженный великолепною, могучею растительностью, я шагом поднялся на зеленую, отлогую гору, покрытую мелким лесом. Вокруг все было тихо; лишь по временам легкий ветерок шелестил листьями дерев, да кой-где кузнечик заводил свою однозвучною песню, и опять все смолкало.
Вдруг с правой стороны дороги мне послышался треск сухих сучьев и шорох падающих листьев. Любопытство подстрекнуло меня своротить с дороги; я заглянул в лесок…. и что же? передо мною стояла молодая Индианка. На пей не было ни лоскутка одежды, она не тронулась с места, и с робостью, но без стыда, смотрела прямо мне в глаза.
«Вот дитя природы!» подумал я про себя, и подъехал к ней ближе.
Индианка молчала и по-прежнему стояла на одном месте. Мне стало ее жаль; я дал ей платок; она взяла его, но ни полслова, ни поклона в ответ. И когда, отъехав от неё на довольное расстояние, я оглянулся назад, дикарки уже не было.
Опустясь под гору и миновав кустарники, я очутился на обширной пустой поляне; тут вздумалось мне попробовать бег моего коня. Я пустил повода, задал шпоры и резвый бегун понес меня по ровному пространству, с быстротою стрелы, пущенной сальною рукою из туго-натянутого лука. Не прошло и пяти минут, как она была уже позади меня, и я находился у подошвы высокой песчаной горы. Разгоряченный конь галопом взбежал на её вершину…. Тут я остановил его…. притом это это была последняя гора по дороге в Сан-Франциско. — С высоты её представлялся глазам весь город, состояний из одного монастыря и не более двадцати низеньких, обмазанных белою глиною домов, расположенных в разных направлениях.
При спуске вниз, у подошвы горы течет небольшой проток; по другую его сторону вырыт ров в виде заливчика для скопления воды. Тут мне встретились три женщины; они мыли белье, а неподалеку от них мальчишка ловил арканом петуха. Далее стоял длинный дом, у дверей которого сидел Испанец, с гитарою и руках. — Увидав меня, он встал, поздоровался со мною пожатием руки, и просил садиться на его место, беспрестанно повторяя по-Испански: «славный народ Русские! славный народ!» Это радушие незнакомца чрезвычайно мне понравилось.
Я вошел к нему в комнату; она была темновата, простиралась во всю длину дома, походя как бы на коридор, и освещалась двумя дверьми. В одном углу, по обыкновенно, стояла кровать, задернутая шелковою занавескою, а на противоположной стене висела бурая медвежатина. Более ничего не было видно.
— Где же ваше семейство? спросил я Испанца.
— У меня нет семейства.
— Чем же вы занимаетесь?
— Ничем.
— Ведь этак можно умереть с голоду, сеньор.
Он улыбнулся и сказала:
— У меня есть лошадь и крепкий аркан. Странный человек! подумал я, надо по-подробнее узнать его жизнь. — Но разведывать об этом мне было теперь некогда, потому что я должен был в скором времени вернуться в обратный путь; притом же любопытство влекло меня далее, мне хотелось повнимательнее осмотреть Сан-Франциско. И так, оставив нового знакомца, я продолжал путь мой дальше.
Прямо передо мною стоял другой дом, в котором, по-видимому, было несравненно более движения и жизни, чем в первом. Неподалеку от него лежали на сарапах два Испанца (должно быть, хозяева дома). Один из них курил папироску; а другой играл на гитаре. Они тоже поздоровались со мной, и предлагали лечь на разостланный сарап. Я поблагодарил их и попросил напиться воды.
Они указали, мне на дверь дома.
Я вошел в дом. Он состоял из одной комнаты с перегородкой; пол был глиняный, чисто выметенный; в углу, по обыкновению, красовалась кровать, убранная с наивозможною изысканностью; вдоль стены стоял большой сундук; на нем сидела толстая Испанка и курила папироску. Я объяснил ей свою жажду, и сеньора с заботливостью исполнила мою просьбу. За эту услугу я предложил ей маленькую сигару, она взяла ее, поблагодарила меня, и сказала, как и первый мой знакомец:
«Русские славный народ!»
При выходе из дома, я заметил из боковой двери двор, обнесенный плетнем. Посреди двора устроены были вешалки. «Верно, какая-нибудь промышленность,» подумал я, и не ошибся. Два Индийца резали скотское мясо тонкими лентами, слегка солили его и вешали на жердочки, приготовляя таким образом сухое мясо, которое в Калифорнии составляет немаловажный предмет торговли. Преимущественно заготовляют сухое мясо по миссиям, где представляется более удобства в отношении места. В Вербобойно и в Сан-Франциско этою промышленностью занимаются немногие, и то для себя.
На противоположной стороне от описанного дома, через небольшую площадку, стояло длинное, низкое, каменное строение, с большими рамами; к концу его пристроен монастырь, с высокою колокольнею, во имя св. Франциска.
Мне очень желалось осмотреть внутренность монастыря, но, к несчастью, он был заперт, и я нашелся в необходимости опять вернуться к толстой сеньоре и узнать от неё, когда отпирается монастырь и кто этим делом заведует.
Когда я проходил через площадку, мне попался навстречу тот самый мальчишка, который ловил на аркан петуха Я обратился к нему, в надежде, не может ли он объяснить мне того, о чем я хотел просить толстую сеньору, охотницу до папиросок. Шалун, действительно, проводил меня к дому с большими окнами и сказал, что тут живет отец его, занимающий должность монастырского сторожа, и что теперь нет его дома, потому что он уехал к пастору в миссию. Делать нечего; дай войду хоть сюда; посмотрю, как живет сторож. — Я отворил дверь и нога моя ступила на кирпичный пол. Обширная комната очень походила на манеж; вокруг неё по стенам стояли длинные скамейки, a посредине один стол, поперек всего здания. Все это было покрыто толстым слоем пыли. По правую сторону комнаты висела небольшая занавеска, сквозь которую выглядывала человеческая фигура, и на одном окне лежала связка ключей, обращавших на себя особенное внимание своею огромностью. Я взял их в руки и начал вертеть. Тут из-за занавески вышла ко мне женщина и сказала, что это ключи от монастыря.
— Вы, должно быть, жена сторожа? спросил я ее.
— Точно так, — отвечала она.
— Где же ваш муж?
— Уехал к пастору. — На что он вам?
— Мне бы хотелось посмотреть внутренность монастыря.
— Извольте, я покажу вам, муж мой, может быть, долго еще не приедет, пойдемте. Я отопру вам монастырские двери.
Она взяла ключи, и мы отправились в монастырь.
— Вы, должно быть, Русский — спросила она.
Я отвечал утвердительно.
— Славный народ! — заметила супруга почтенного сторожа.
Подходя к дверям, я заметил небольшую медную пушку; она стояла на дурном лафете и находилась в совершенном небрежении.
— Зачем стоить здесь это орудие? спросил я.
— А когда приезжает сюда губернатор из Монтерео, отвечала моя проводница, так ему делают встречу выстрелом из этой пушки.
Наконец, железная дверь заскрипела на петлях и мы вошли под высокие монастырские своды. При входе, по левую сторону, прежде всего бросилась в глаза небольшая комната; в ней стоял гроб с младенцем; по левую было пробито в стене что-то в роде чулана, за железною решеткою. Это исповедальница, в которую входит пастор во время совершения исповедей. — Богатый алтарь составляет главное украшение монастырской церкви; живопись в ней довольно старая; Евангелисты, стоящие на высоких пьедесталах, отличаются отчетливою резьбою; весь иконостас покрыт золотом и серебром, a кафедра для проповедников обнесена вызолоченными перилами, хоры для пения и музыки устроены под самыми сводами. — За неимением органа, здесь играют на скрипках. Венецианские окна, отстоящие аршин на шесть от пола, сообщают мрачный вид всему зданию, который наводит на душу какое-то болезненно-тягостное чувство.
— А что, часто бывает здесь служба? спросил я мою провожатую.
— Нет, только по праздникам, отвечала она.
Кроме этого монастыря, который один только и может еще привлечь к себе внимание путешественника, я ничего не нашел особенно любопытного в Сан-Франциско, разве того только, что там такое множество собак, что на каждого из жителей непременно придется по одной собаке, если только не по две.
Неподалеку от монастыря, по дороге в Монтерео, я не мог не заметить одного домика. Он был красивее прочих и служил жилищем одной вдове, занимавшейся продажей рома и джина. Вокруг него росли оливковые деревья; под одним из них сидела Индианка, вероятно, работница хозяйки, и ощипывала перья катарнизов. — Это небольшие птички, дикого цвета, с черненьким высоким хохолком, не более каш. в три пера; они имеют белое, вкусное и несколько сладкое мясо, часто встречаются в Калифорнии и употребляются тамошними жителями в пищу.
Сзади селения видны были местами пашни, засеянные пшеницею и ячменем, с правой стороны расстилалась зеркальная поверхность небольшого озера, а за ним раскинута была роща.
Время клонилось к полудню, и почти у каждого домика показался дымок Это было знаком приготовления к обеду.
По Монтерейской дороге скакали во весь опор два всадника. Когда подъехали они ближе к селению, я мог удобно рассмотреть их. Это были Испанские солдаты. Они везли известие о приезде губернатора в Сан-Франциско. Одежда их состояла из темно-синей суконной куртки с красными обшлагами, и из брюк такого же цвета, с красными лампасами и разрезами внизу. Я не говорю об огромных шпорах, которые составляют принадлежность каждого Испанца. Черная лаковая шляпа с широкими полями довершала наряд. Длинная пика с красным флажком прикреплена была к ноге, и пара пистолетов виднелась из-под чепрака.
Жители селения, услышав о приезде; губернатора Калифорнии, засуетились. Некоторые из граждан обратились к монастырской пушке, и стали заряжать ее с такою нерасторопностью и вместе с таким шумом, что, глядя на них, я не мог удержаться от смеха. Мало-помалу народ скоплялся в этом месте, пушка была наготове, и толпы любопытных стояли в ожидании своего начальника. Вот на конце поляны показалась труппа верховых, постепенно приближавшаяся к Сан-Франциско.
Раздавшиеся пушечный выстрел возвестил о приближении губернатора. Тогда можно было ясно рассмотреть всю эту кавалькаду, приближавшуюся легкой рысью. Она состояла человек из тридцати. Упных из Офицеров кивера походили на уланские, но только были гораздо неуклюжее, у других имели они круглую Форму, с шишечкою наверху. Темно-синие и темно-зеленые суконные мундиры, с Фалдами, отличались красными или желтыми отворотами, а брюки широкими лампасами. Светлая сабля составляла все оружие Офицера.
Сам губернатор находившийся среди своей воинственной свиты, ехал в длинном голубом бархатном плаще, с маленьким такого же цвета воротничком, похожим на женскую пелеринку и обшитым шелковою бахромою; под плащом виден был казакин, или, лучше сказать, ахалук из зеленого бархата, подпоясанный шелковым кушаком, из-за которого виднелся красивый кинжал. Черная лаковая шляпа и длинные черные усы придавали лицу его воинственно-суровое выражение.
Это был дон-Кастро, губернатор Калифорнии.
Увидав меня, стоявшего верхом посреди зевающей толпы, он спросил, кто я.
«Русский, с корабля Наследник,» отвечал я.
Губернатор поздоровался со мною пожатием руки, и мы вместе с ним отправились в комнату монастырского сторожа. Там уже накрыт был стол белою скатертью; на нем стояли стаканы, 2 бутылки рому, несколько графинов воды.
Я-было хотел откланяться губернатору, но он попросил меня сесть и выпить стакан грогу.
Я исполнил его просьбу и выпил за здоровье всех присутствующих.
Губернатор потрепал меня по плечу, и мы расстались.
Время было еще довольно раннее, и я поехал на раньжу, находящуюся в четверти мили от Сан-Франциско, близ самого залива. Она принадлежит одному недавно поселившемуся здесь Немцу, сыну Рижского купца, служившему некогда в Российско-Американской Компании. Прослужив законтрактованное время в Компании, он женился в Ситхе на креолке, поселился здесь для приращения своего капитала, и слывет под именем Русского, чрез что и пользуется общим уважением от Испанцев. Раньжа его очень красива местностью, но обработана для пашни. Он деятелен и предприимчив, — следовательно, соединяет в себе два важнейшие качества, указующие самый верный путь к скорейшему обогащению в расцветающей Калифорнии.
Дом его построен в небольшом размере, с трубою и русскою печью, и обнесен огородом, на котором растет капуста, репа, лук и картофель.
В комнатах у него светло и чисто; по стенам развешаны картины хорошей гравировки, мебель красного дерева; но внимание путешественника более всего останавливается здесь на одном предмете, именно на Фортепиано. Господин Геппенер (так фамилия хозяина раньжи) прекрасно играет на этом инструменте и привлекает к себе много слушателей, в-особенности некоторых из туземцев, не имевших еще случая видеть этот музыкальный инструмента. Иногда в торжественные дни Фортепиано его носят в монастырь, чрез что Г-н Геппенер делается все более и более известным в тех местах. Сам губернатор, при посещении Сан-Франциско, первым долгом поставляет посетить артиста, во-первых для того, чтоб оказать ему свою благосклонность, как Русскому поселенцу, а во-вторых и для того, чтоб послушать его игру на фортепиано. Скота и пашней он еще не имеет по причине недавнего заселения; но, со временем, эти две статьи составят главный предмет его промышленности, и Г-н Геппенер принесет большую услугу Российско-Американской Компании, а, может быть, и краю гораздо отдаленнейшему, доставкою пшеницы, где она в высшей степени облегчит нужду в хлебе.
В бытность мою в раньже, или поместье Г. Геппенера, мы часто рассуждали с ним о плодоносной, богатой Калифорнии, в высшей степени способной к произращению произведений природы, необходимых человеку, m мысленно переносились в знакомые нам места Восточной Сибири. Какая разительная противоположность! Огромные пространства, покрытый снегом, — вечно зеленеющие и роскошные долины, — человек, почти оледенелый от холода, угрюмый, нелюдимый, недеятельный, потому что сама природа полагает границы его деятельности, — и человек, вечно согретый лучами солнца, спокойный, веселый и коснеющий в лени, на лоне природы, предлагающей ему лучшие дары свои, без всякого за то возмездия, — и посреди этих двух столь различных Сфер жизни, жадная, кипучая деятельность промышленности — все это составляет картину самую оживленную и сильно возбуждающую любопытство мыслителя.
Далекое пространство разделяет жителей того и другого края, и они чужды друг другу, между тем как могли бы делиться плодами трудов своих и способностей, и выгодно обмениваться произведениями родных стран.
Пробыв на раньже Г-на Геппенера несколько времени, я хотел возвратиться в Вербобойно на свой корабль, но он предложил мне ехать в шлюпке в Сан-Пауло, небольшое селение, расположенное на другом берегу Сан-Францисского залива, в расстоянии 2 миль от берега. Оставив свою лошадь у Геппенера, я отправился с ним по его приглашению.
В Сан-Пауло живет не более семи семейств, каждое в особенном домике, окруженном палисадниками и огородами и увешанном по стенам стручковым красным перцем, который сушатся для продажи, а также и для собственного употребления в пищу. Испанцы страстные охотника до перцу. В одном доме делали мыло, довольно крепкое и хорошей доброты. В других домах вялили мясо, топили скотское сало и наливали в бычачьи, сшитые мешком, шкуры. Лучшее мозговое сало наливают в бычачьи пузыри; оно называется монтеко и очень приятно на вкус. Все это составляет немаловажный предмет торговли Калифорнцев. Неподалеку от селения устроена загородка: там молотили пшеницу. Два Индийца гоняли неподкованных лошадей по разостланных на голой, но твердой земле снопам. От этой дурной молотьбы очень много пропадает зерен, ибо одни втаптываются глубоко в землю, а другие остаются в колосе. Можно положить, что от десяти Фанег чистой пшеницы пропадает по крайней мере 1/5 часть. Далее тянулись обширные зеленые долины, ничем незасеянные. Прекрасное местоположение, открывавшееся перед моими глазами, долго удерживало меня на одном месте; мне не хотелось расстаться с этими очаровательными видами, но время клонилось уже к вечеру, и я принужден был отправиться обратно к Г-ну Геппенеру, где, взяв оставленную мною лошадь, поехал в Вербобойно.
Прибыв на свой корабль, я узнал, что чрез два дня будет на нем Фанданго. И действительно, на другой день были разосланы поутру приглашения к некоторым лицам, живущим в окружности Вербобойно, особенно семейным.
Настал тот день, в который назначена была вечеринка. Шканец корабля невозможно было узнать; нельзя было подумать, что по этой палубе, по которой скользят грозные валы океана, будут скользить нежные, маленькие ножки Испанок. Тент был растянут до половины судна, т. е. с гак-борта до грот-мачты, а бока его дотянуты до фальшбортов, которые, начиная с палубы в до самого тента, вокруг всех шканочных бортов, обшили полосатым тиком. Пушки поставили вдоль судна, положили на них доски, обтянутые сукном, и устроили таким образом диваны для гостей Штульц занавесили Флагом с изображением двуглавого орла, с борту и до борта сняли капы, растянули над ними сетки, штаги и мачты обвили флавдугом, и осветили эту подвижную корабельную залу тридцатью фонарями.
Матросы в красных рубашках сидели в катерах, шлгоиках, и яликах, готовых для перевоза гостей. Все дышало весельем, этим редким гостем на корабле, все приняло какой-то праздничный вид, необыкновенный для незнакомца.
Вот показались на берегу званые гости, и гребные суда отправились Припять пассажи ров. В первом катере, приставшем к парадному корабельному трапу, находился капитана порта с двумя дочерьми, сыровар тоже с дочерью, и некоторые другие семейные лица. Время от времени стекались гости с разных сторон, как верхом, по берегу, так и в лодках, заливом. Многие из Испанцев были с гитарами, и сверх того два скрипача довершали оркестр. Под звуки этой довольно приятной гармонии стройно начался танец, известный под названием Фанданго. Как грациозно вся эта пестрая группа двигалась взад и вперед, как миловидны были Испанки в национальных своих костюмах! В это время какое-то чувство, вместе и грустное и радостное, овладело мною; казалось, будто веселилась вокруг родная семья, но все было чуждо и глазам, и слуху, и сердцу, привыкшим видеть, слышать и любить иное, более им близкое, но отдаленное неизмеримыми пространствами.
В каюте и кают-компании были накрыты столы, уставленные ягодами и бутылками. Испанки не застенчиво пили легкие вина, а Испанцы крепкие. Около полуночи на шканцах раздались Русские плясовые песни матросов; некоторые из гостей скинули свои сараны, курточки, и расположились как дома. Нечего греха таить, и мы на некоторое время забыли дисциплину, не выходя однако ж из границ приличия. Со стороны прекрасного пола, вместо капризов, встречал нас дружески, радушный смех. Наконец сон мало помалу начал одолевать нас, и почти на самом рассвете гости разъехались, с чувствами непритворной благодарности за приветствие и угощение Русских.
Российско — Американские компанейские суда ежегодно посещают Калифорнию для покупки съестных припасов, и всегда, во время стоянки, командир каждого Русского судна считает почти долгом сделать вечеринку, или по-тамошнему Фанданго. Несколько раз мне приходилось бывать в Калифорнии, и я никогда не видал, чтоб которое-нибудь из стоящих там иностранных судов вздумало сделать для Испанцев вечер; за-то и Калифорнцы, с своей стороны, не удостаивала этой чести никого из иностранцев, кроме Русских, которые умели возбудить к себе их доверенность и уважение. Никогда не забыть мне вечера, когда Испанцы, в благодарность за наше угощение, сделали Фанданго собственно для Русских, в селении Вербобойно, в самых тех казармах, о которых я уже говорил. Казармы. были прекрасно освещены и умебелированы. Испанских вин и Фруктов было вдоволь; пушки, дотоле стоявшие в забвении, не умолкали от выстрелов% Испанцы, в излиянии дружеских чувства, качали нас на руках и кричали по-русски ура! Не знаю, какое Русское сердце не забилось бы от радости при этом родном приветствии из уст иностранцев!
Прибыв на наш корабль после вечера, который давали в честь нам Испанцы, я мысленно долго еще не мог расстаться с обществом радушных Калифорнцев; шум минувшего пира еще раздавался в моих ушах; наконец сон мало-помалу одолел меня, и я проснулся уже поздно утром.
Нам нужны были огородные овощи и в том числе Фрукты, как для собственного употребления, так для главного правителя Российско-Американских колоний в Ситхе; поэтому мне поручено было сделать упомянутые закупки в местечке Сан-Кларо, находящемся при Сан-Франциском заливе, в расстоянии 26 миль от Вербобойно.
Время и служба не терпели отлагательства, и я почти с сонными глазами отправился за покупками, в баркасе, с 8 человеками матросов. Ветер был попутный, и мы под косыми парусами пустились вдоль залива, мимо Геппенеровой раньжи, и чрез пять часов достигли селения Сан-Кларо.
Оно тоже состоит из немногих домов, расположенных невдалеке от залива. Каждый домик отстоит один от другого на довольно далекое расстояние; в промежутках разведены огороды, с капустою, репою, луком, огурцами, горчицею; находятся также пустые, ничем незасеянные участки земли; сзади селения тянутся сады с яблонями, грушами, дулями, оливками, сливами, вишнями и виноградом; есть также грецкие орехи и чернильные; за садами расстилаются поляны или бахчи с тыквами, дынями и арбузами. — Селение Сан-Кларо красивее всех прочих по своему местоположению. Взор останавливается то на небольших зеленых холмиках, поросших кустарником, то на густых рощах, где растут дубы и исполинские чаги, то на ровных долинах, которые далеко сливаются с горизонтом, или упираются в синие горы, чуть видимые вдали; светлый залив довершает картину; вокруг глубокая тишина, и везде та же беспечность, которою отличаются вообще все жители этих благословенных стран.
Загорелый Испанец, с папироскою во рту, с откинутою гитарой, лежал у палисадника своего дома и смотрел, как наемный Индиец собирал огурцы в его огороде и укладывал их в скрипучий возок, запряженный двумя волами Эта экспедиция отправлялась чрез Сан-Франциско в Вербобойно. Жена Испанца, подсев к смирной корове, доила в стакан молоко, которым хотела утолить свою жажду; здесь погребов нет и негде держать молоко долгое время. Утренние удои молока употребляются на сыр, если нет продажи; если же кому вздумается напиться, то прямо отправляются к корове и доят в стакан, или во что нибудь другое, парное молоко, которое пьют как воду.
Я подошел к Испанцу, поздоровался с ним и объяснил ему свою надобность.
— У меня есть все, что вам нужно, отвечал он; прикажите вашим людям рвать в корзины сколько чего вам потребуется, а после мы увидим, что это будет стоить. — Вероятно, продолжал Испанец, вы здесь ночуете по причине позднего времени, к тому же ветер вам противный для отъезда на корабль, и так можно приняться за работу завтра поутру, а теперь напьемся чаю.
И он приказал Индианке греть чайник. Самоваров в этой стране нет, и их заменяют медные чайники.
Матросы разбрелись кому куда вздумалось, а я с Испанцем пошел к нему в дом. Дом Испанца не так был красив, по сравнению с другими, но за-то в нем всего было изобильно; уже много значило и то, что Дон Хосе (имя хозяина) пил чай, которым в Калифорнии пользуются не многие, по дороговизне его. Здесь один Фунт чаю стоит 3 1/2 пиастра (17 руб. 50 коп.), следовательно, напиток этот составляет в Калифорнии особенную роскошь.
Дон-Хосе имеет пятерых детей; из них самой старшей дочери лет 17. К сожалению, она была больна и не пользовалась никакими медицинскими пособиями, потому что медики в Калифорнии очень редки, и жители, в случае болезни, по большей части предаются произволу судьбы.
Хозяйка начала приготовлять ужин: месить дартии и варить рубленое мясо, приправленное красным стручковым перцем, как необходимым почти во всех Испанских кушаньях. Двое маленьких сыновей принесли яблоко в, груш, арбузов. Тут пришли другие Испанцы; между ними составился кружок и завязался довольно любопытный разговор.
Из числа собеседников, один, довольно пожилых лет, удивил меня своими познаниями. С виду он походил на Испанца, но впоследствии я узнал, что это был Английский капитан, навсегда оставивший родину и поселившийся по соседству с домом Дон Хосе. Он рассуждал о начинающейся войне Американцев с Мексиканцами, и говорил, что первый нужна калифорния; что они, как народ предприимчивый, завладев ею, значительно заселят западные берега Америки, заведут свой флот на Восточном океане, сблизятся с Сандвичевыми островами, с Китаем, расширят свои торговые сношения, и даже, можно полагать, обратят внимание и на Японию: тогда оба океана, Восточный и Атлантический, будут наполнять Северную Америку богатствами с берегов Восточной Азии и Западной Европы. — Посмотрите, продолжал он, как ускорятся тогда торговые сношения берегов Восточного океана с берегами Атлантического. Американцы непременно устроят кладочные места в Акапулко или Массатлане. Тогда корабли их, находящиеся на Восточном океане, не будут ходить в Атлантический, а будут складывать товары в означенных портах; из них сухим путем чрез Мексику товары перевезутся в порт Веракруц, при Мексиканском заливе, и который в таком случае сделается складочным местом; из Веракруца груз переправится в Европу на кораблях, находящихся в Атлантическом океане. Таким же образом и обратно, груз из Европы пли из восточных стран Америки будет доставляться тоже через Мексику на западные берега Америки, в Массатлан или Акапулко, или чрез океан на восточную сторону Азии.
Все эти предположения Англичанина весьма были вероятны и согласовались также и с моим мнением. Прочие собеседники внимательно слушали рассказ своего селянина, и хотя многого не понимали, но чувствовали, что калифорния недолго будет находиться в спокойном состоянии, рано или поздно изменит Мексиканские законы и сделается рабынею сильнейших.
— Американцы, — говорил далее Англичанин, — имея под своим владением калифорнию, могут служить также и России доставкою хлеба в Камчатку, или Охотск, если только Русские примут их услуги и не захотят сами пользоваться этими выгодами, т. е. посылать свои суда, из Охотского порта в Калифорнию за пшеницею, горохом и ячменем. Тогда Американцы значительно понизят цены на жизненные припасы, которые в пределах Охотского моря, как я слышал, очень велики.
— Да, — заметил я, — ржаная мука, привезенная из Якутска в Охотск постоянно бывает от 8 до 10 руб. за пуд; крупа от 10 до 12 руб. за пуд.
— Почему же так дорого? — с удивлением спросил Англичанин.
— Потому что мука и крупа, привозимые из Иркутских окружных мест в Якутск, продаются там от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 50 коп., за пуд; из Якутска доставляют продукты эти караваном на вьючных лошадях в Охотск, с платою за провоз на каждую лошадь, от 30 до 40 рублей, а так как на лошадь навьючивают муки или крупы не более 5 пудов, то сложив провоз с покупкою; мы ясно увидим, что хлеба нельзя продавать ниже означенных цен, притом, при отправке провианта из Якутска в Охотск, набивают его в сыромятные сумы, и чрез пространство слишком 1,000 верст везут иногда по целому месяцу; на этом отдаленность пути, от частых переправок через реки бродом, хлеб, набитый в сумы, часто промокает; к тому же от верховой перевозки он пропахивает лошадиным потом, теряет первобытную свежесть.
— Видите ли, какие неудобства, — сказал англичанин. Отчего же Охотские купцы не заведут своих судов, чтоб ходить в Калифорнию за хлебом, который бы принес им значительные выгоды?
— Оттого, что Охотские купцы, — отвечал я, — хотя и имеют достаточные капиталы для заведения собственного судна, но они еще не так коротко ознакомились с Калифорнией, чтоб могли вступить с большою самоуверенностью в торговые сношения с этой страной.
— Судя по всем этим обстоятельствам— продолжал Англичанин, — жители восточного края России будут рады, если Американцы станут доставлять им съестные припасы свежие, безвредные, здоровые, — к тому же за половинную цену, сравнительно с теперешней ценой, как существуешь она в пределах Охотского моря. Жители же калифорнии, рассчитывая на большую потребность своих произведений, без сомнения, приложат большее старание к разведению в принадлежащих им почестях пшеницы и других припасов.
— Но Американцы, — сказал я, — могут вывозить пушные товары, если дозволят нм ходить в пределы Охотского моря.
— Противу этого надлежит принять меры, между которыми самою лучшею почитаю я строгий таможенный осмотр.
— Теперь калифорнцы сбывают свои произведения только Российско-Американской Компании, заметил Дон-Хосе.
— Почему же, — возразил я, — мы с затруднением собираем количество припасов, потребное нам, и случается иногда, что встречаем в них недостаток?
— Это потому, — продолжал Англичанин, что — Российско-Американская Компания передала Стахин на аренду Англичанам, с тем, чтобы Гудзонбайская английская Компания доставляла в Российские колонии на своих судах кругом света разный груз, в том числе пшеницу, горох и другие припасы. Между тем количество жизненных припасов, доставляемое англичанами из Колумбии, оказалось недостаточным для Российско-Американской Компании, в особенности, когда она открыла торговлю с Камчаткою разными товарами, в том числе и мукой. Эта причина понудила Компанию ходить еще своими судами в Калифорнию, и покупать пшеницу от Калифорнцев, которые, не быв приучены к большим посевам, не обращают и поныне внимания на засевы своих полей, запродаваемые иногда ими в определенном количества, приходящим торговым судам. — Вот почему вам предстоит теперь затруднительный сбор пшеницы, гороху, ячменю и других припасов; но по всему можно предполагать, что со временем пшеница составит первую промышленность жителей Калифорнии.
Но вот принесли чайник и вместе с ним ужин. Испанцы во время разговора сидели в шляпах; сев за стол, они также не снимали их. Семейство Дон-Хосе поместилось за одним столом, который был уставлен разными кушаньями; но хлеба не было; его заменяли дартии. Первое блюдо, приготовленное из рубленого мяса, начала хозяйка; по её примеру потянулись и мы с ложками на средину стола. В этом кушанье было так много перцу, что у меня с двух кусков ободрало рот, между тем как Испанцы ели его с удовольствием. Когда оно было съедено, хозяйка принялась за другое блюдо, состоявшее из жареной баранины, резаной большими узенькими ломтями; за ним следовала вареная с бараньим салом фриголь (маленькие бобы), тоже сильно приправленная перцем; потом поджаренный молодой сыр, изрезанный ломтиками и похожими на творожные пряжепчики, наконец печеные яблоки, и в заключено ужина чай.
Испанцы, встав из-за стола, закурили сигары и отправились полежать на чистый воздух, приглашая с собою и меня. Жена Дон Хосе и дети, которые были побольше, тоже закурили сигары и остались дома.
Отказавшись от предложения Испанцев и пожелав им насладиться отдыхом на чистом воздухе, я пошел один смотреть селение Сан-Кларо. В некоторых домах выходил маленький дымок, означавший время приготовления ужина; вокруг царствовало глубокое безмолвие, даже слышно было, как что-нибудь жарится; изредка меж домов бродили куры, овцы щипали траву, кой-где мычали коровы или фыркали кони; неподалеку от берега мальчишки босиком бегали в-запуски; у одного дома Индиец делал себе постилку, в роде ковра, перевязывая солому и обрубая краешка для ровности; далее — вправо тянулись сады, огороженные жердочками; там паши матросы насыщались, лакомилась плодами. Не встретив ничего любопытного, я пошел обратно в дом Хосе, где уже была приготовлена для меня постель. Вдруг в некоторых местах собаки, дотоле лежавшие смирно, подняли лай и побежали из селения, а за ними и мальчишки. Эта тревога возбудила мое любопытство, и я пошел в ту сторону, куда сбегались собаки. Пройдя дома четыре, я увидел перед собою долину; по ней двое бокеров, верхом, вели на арканах в растяжку медведя. Они поймали его в дубовой роще, и для потехи привели живого в селение. Он быль бурого цвета и вышиною не менее аршина. Свирепое животное злобно посматривало на лающих вокруг него собак и на мальчишек, которые смело поколачивали его палочками, зная, что зверь, затянутый за переднюю и заднюю йоги, не в состоянии сделать им ни малейшего вреда. Бокеры уверяли, что они пустят его по долине и опять поймают арканами; любопытно было бы посмотреть на эту отважную ловлю, но ее нельзя было допустить, ибо медведь мог бы броситься на собравшуюся толпу народа. Испанцы принудили бокеров убить животное тут же на месте. Один бокер вынул из-за голенища широкий нож. и твердою рукою вонзил его в затылок зверю. Медведь зашатался на ногах и с ужасным ревом упал на землю. Бокеры отвязала арканы и заставили Индийцев сдирать с него кожу. Я отправился спать в дом Хосе. Усталость в прошедший вечер скоро усыпила меня, и я непробудно проспал до рассвета; но тут я уже не мог сомкнуть глаз; каеты (род шакалов), бегая вокруг селения, беспрестанно беспокоили меня своим воем. Их ужасное множество по всей Калифорнии. В ночную тишину они сбегаются к селениям на добычу, таскают овец, если они не в загоне, но при появлении человека разбегаются в леса. — Одевшись наскоро, я велел матросам рвать в корзины и мешки фрукты и огородные овощи, сколько чего было нужно, и сам пошел с ними в сад. Проходя мимо того места, где накануне убили медведя, я не нашел и следов его внутренностей, который были кинуты Индийцами и ночью растасканы каётами.
Мне никогда не случалось видеть, чтоб Испанцы ели медвежье мясо. Они пользуются только шкурою и салом этого животного, которые продают на торговый суда. Индийцы же с удовольствием едят медвежатину.
Матросы в короткое время наполнили плодами и овощами все корзины и мешки, взятые нами с корабля. Оставалось только рассчитаться с хозяином и ехать обратно на свой корабль.
Мы были готовы, но жители Сан-Кларо еще покоились сном и двери домов были заперты, ибо утренний туман не совсем очистился, и атмосфера была холодна. Не желая беспокоить Хосе, я стал дожидаться его пробуждения. Наконец солнце довольно высоко поднялось на голубом небе, туман исчез, воздух сделался теплее; в некоторых домах отворились двери; из домов стали показываться люди; из загонов выгонялся домашний Скот; Индийцы и Индианки пошли доить коров; потом у домиков показался дымок; начались приготовления к завтраку таким же порядком, как и к ужину.
Наконец и Дон-Хосе вышел из дому заняться хозяйственными распоряжениями по своему поместью. Увидев нас готовыми в путь, он поздоровался со мною и просил меня остаться с ним завтракать. Я, боясь встретить противный ветер, и желая воспользоваться тихою погодою, отговорился тем, то люди, находящиеся при мне, нужны для работ на корабле, заплатил ему за Фрукты и овощи товаром, который в Калифорнии нужнее денег, именно: бисером, чаем и миткалем, и распростился с ним и с его семейством. По дороге я зашел к Англичанину, который тоже старался удержать меня, по я отблагодарил его и отправился на свой корабль.
К 2-м часам пополудни мы уже были на корабле; но нем перетягивали такелаж, который ослабил от сильных жаров, а с слабым такелажем легко можно потерять стеньги, в особенности при сильной качке судна.
По приезде из Сан Кларо, мне предстояла совершенная свобода до самого нашего выхода из Сан-Францисского залива. Я решился воспользоваться этим временем и нашел случай побывать в Монтерео, столице Калифорнии, находящейся от селения Вербобойно в расстоянии 250 миль.
Рано утром пустился я в путь по Сан-Францисской дороге, взяв с собою в проводники бокера, с ружьем и неразлучным арканом. миновав Сан-Франциско, мы очутились на широкой зеленой равнине, пересекаемой тропинками, едва заметными от редкой по пей верховой езды. Проехав равниною миль около 10, мы встретили три домика, огороженные жердочками. В них, жили два Испанца с своими семьями. Позади жилищ лежали коровы, лошади, и местами росла пшеница. Кругом никого не было видно, лишь слышен был лани собак. Когда мы подъехали и одному из домиков, к нам навстречу вышел Испанец и приглашал к себе; время не позволяло мне долго оставаться здесь. Переменив лошадей, мы опять с бокером пустились по долине к Монтерео. Резвые кони мигом донесли нас до другого небольшого селеньица при Монтерейской дороге. В каждом из встречавшихся нам селений можно было переменить лошадей за умеренную плату. — На пути в Монтерео встречается множество живописных мест. Беспрестанно приходилось нам проезжать небольшими рощицами; в них росли дуб, липа, бук, чаги ужасной толщины, ольха, изредка тополь и дикий виноградник. Встречались также и большие леса лавровника, во мы старались как можно скорее проезжать их, боясь головное боли, которая могла произойти от сильного запаху лаврового листа. Вдали виднелись различной величины горы и пригорки, покрытые и непокрытые лесом и кустарником; озера, по которым плавали дикие утка и гуси, ручейки а небольшие речки, вытекающие из гор пли озер и бегущие по песчаному и, может быть, золотоносному грунту. В стороне от дороги часто вился дымок, дававший знать о близости Индийских селений.
В одном месте, у подошвы небольшой горы, в довольно далеком расстоянии от дороги, я заметил более дыму.
Вероятно, тут большое Индийское селение, подумал я, и, никогда еще не видав внутреннего быта Индийцев, решился посмотреть на их шалаши, и для того, своротив с дороги, поехал с проводником моим прямо к селению.
Приближаясь к селению, я увидел, что оно состояло из 12 шалашей, расположенных в разном направлении; некоторые из них были покрыты кожами лошадей, зебр, лосей, a другие древесной кожей или тростником. У первого шалаша сидел Индиец и делал ножом стрелу. Увидев нас, он оставил свою работу, и не вставая с места, с ножом в руках, смотрел на нас. Лицо его, с небольшими острыми глазами (общими всем Индийцам)» было зверски-безобразно. Я дал ему сигару и попросил посмотреть на его работу. Он быстро вскочил, как будто хотел броситься на меня, побежал в свой шалаш и принес мне совсем отделанную стрелу с луком. — Стрела, сделанная из чажного дерева, имела в длину 2 1/2 фута; на одном конце её была насажена зубчатая стрелка из крепкой кости, дюймов в 9, а на другом были врезаны вдоль палочки, или стержня, три пера, для того чтоб стрела ровно летела к цели. На лук была чрезвычайно туго натянута воловья жила, длиною Футов в пять. Желая полюбопытствовать, как высоко поднимается стрела, я через бокера, знавшего по-Индийски, попросил Индийца пустить ее вверх. Индиец исполнил мою просьбу; стрела взвилась в высоту, в одно мгновение ока исчезла из глаз, потом упала неподалеку от меня, врезавшись вершков на пять в землю. Вскоре окружило нас множество Индийцев. Все они отличались одинаково зверскими, загорелыми от жару лицами, на которых наколоты были разные Фигуры, что составляет у них щегольство; черные, грубые, длинные волосы завязывались назади пучком; одежда состояла более из лоскутов тонкой кожи; на некоторых были бумажные, пли шерстяные ткани, добытые, вероятно, от Испанцев за работы, а может быть, и крадены я, потому что Индийцы, как и все вообще дикие народы, очень склонны к воровству.
В собравшейся толпе не находилось ни одной женщины. — Женщины у индийцев исправляют почти все работы, между тем как мужья их покоятся в лености. В этом селении я много встретил женщин, и все они были чем- нибудь заняты, а мужчины лежали пли сидели, ничего не делал. Весьма немногие из них работали что-нибудь, напр. точили ножи пли делали стрелы. Вот у одного шалаша женщина тесала топором кол для своего шалаша, a Индиец, должно быть муж её, жарил на палочке мясо. В иных шалашах женщины жали сок из дикого винограда (служащий для приготовления вина), плели из древесных корней ишкаты — плотные, крепкие и очень красивые корзинки, заступающая у них место посуды, или делали повязки из разноцветных птичьих перьев, которые как мужчинами, так и женщинами употребляются на головное украшение. В средине самого селения три женщины сдирали кожу с быка. Бык наверно был краденый. Бокер хотел посмотреть, нет ли на нем какой заметки, но я удержал его, боясь, чтоб не навлечь на себя подозрения, за которое, может быть, дорого бы пришлось нам расплачиваться. В селении господствовала в высшей степени неопрятность, отвратительная для взгляда; более же всего зверский вид Индийцев наводил какой-то страх, — к тому же день уже вечерело, и я поспешил выехать из индийского селения на Монтерейскую дорогу.
До Монтерео оставалось еще более половины пути, и нам нужно было найти себе ночлег в какой нибудь раньже. Вот показались вдали крыши Испанского селения. В нем я расположился ночевать. Оно состояло п. и четырех домов с разными пристройками. В селении росло множество оливковых деревьев и местами виднелись яблони и груш. Тут я не встретил ничего любопытного, потому что все Испанские селения почти походят одно на другое. Я остановился у одного семейного Испанца, который принял меня очень ласково. Усталость от верховой езды клонила меня ко сну, и я крепко заснул на разостланной зебровой шкуре. Поутру, переменив лошадей, приготовленных для нас еще вечером, мы, несмотря на холодный туман, поспешили продолжать путь. По дороге, кроме живописной местности, не встречалось нам ни одного предмета, достойного любопытства. Иногда попадались в лесах дикие кошки, но они убегали от нас, и нам не удалось застрелить ни одной из них.
В лошадях для перемены мы не имели препятствий, и потому вскоре достигли Монтерео. — Мы поднялись на гору, с вершины которой показался крест Монтерейского монастыря. Наконец, миновав мелкий кустарник, въехали в город, расположенный на отлогом берегу Монтерейского залива. Дома в нем расположены с некоторою правильностью; во многих из них были лавки и магазины, в которых товары очень дороги, ибо правительство, не имея никаких особенно значительных доходов с городков калифорнии, налагает большие пошлины на ввозимые туда товары.
Дом губернаторский находился в средине города. Наружность его была красивее прочих. Неподалеку от него находились казармы — длинное одноэтажное строение с небольшими окошками и во многих местах ветхое. Стоявшие перед казармами пушки были несколько по-исправнее тех, которые видел я в Вербобойно. Возле казарм устроена ратуша, а сзади нее тюрьма. Подойдя к последней, я увидел сидящего за железной решеткою Индийца, осужденного на расстрелянье, лицо преступника, и без того уже обезображенное татуированием, было еще ужаснее от диких, свирепых взглядов, которые бросал он вокруг себя. Вот в чем состояло его преступление. Он украл быка у одного Испанца, владетеля раньжи, в то время, как похититель вел животное к себе в селение, с ним встретился бокер. Узнав по по метке, кому принадлежит бык, он поймал на аркан Индийца, который хотел было спастись от него бегством, и привел в вора вместе с быком к обкраденному хозяину раньжи. Последний жестоко высек индийца и отпустил его на волю. C злобою и мщением в сердце он в вышел из дому, и прежде осмотрел в подробности всю местность. На следующую ночь он осторожно подкрался к дому, и, заметив отворенное окно, пробрался в спальню Испанца и зарезал его вместе с женою. Сын их, спавший в ближней комнате, пробужденный шумом, громко закричал; Индиец бросился к нему, но на крик сбежались люди; Индиец с ловкостью дикого зверя, опять выскочил в окно, думая спастись бегством, но его нагнали и схватили.
В Монтерео устроен кожевенный завод возле небольшой реки; я заходил в него и смотрел там кожи, которые достоинством были гораздо хуже наших. Ближе к заливу лежала огромная куча раковин, которые, как узнал я, обжигают, и они служат вместо извести для обмазки домов. Обширный залив был уставлен купеческими судами, пришедшими для продажи товаров или покупки тамошних произведений. Между ними находилось много китоловных судов, которые пристают для починок или для запаса воды. Одно Французское судно было подтянуто к самой пристани. Оно пришло за живым скотом для Сандвичевых островов. Более я ничего не нашел замечательного в городе, и поспешил в обратный путь к своему кораблю.
Спустя три недели после нашей стоянки в Вербобойно, пришли из колоний в Сан-Францисский залив еще два судна: Константин и Байкал, для нагрузки пшеницею и мясом; нам же прислан был от главного правителя колоний пакет, с приказанием идти за солью на остров Кармин, лежащий в Калифорнском заливе, или Багряном» море.
Так-как на покупку соли и для платы за якорные места, нужны были наличные пиастры, которых мы не имели в достаточном количестве, кроме векселя Российско-Американской Компании, суммою в 5 т. пиастров (по тамошнему 25 т. руб. асс), то нам и предстояло непременно зайти в какой-нибудь ближайший к нашему пути порт, где бы можно было без затруднения разменять вексель. В тех местах, где надлежало нам брать соль а вообще по всем окружным местам Калифорнского залива, мы бы никак не могли сделать размена векселя в такую сумму; ибо у тамошних жителей нет больших денег, а если и есть, то весьма у немногих; притом же, они не имеют значительных торговых сношений с конторами богатых портов, куда бы могли перевести вексель. Европейские суда бывают здесь очень редко, и то по какому-нибудь особенному случаю, напр. по надобности налиться водою, или что-либо починить в судне; за солью же приходят в Калифорнский залив очень редко, даже и самая Российско-Американская Компания посылает за этим продуктом на Кармин через три года, и всегда снаряжает для подобной экспедиции судно, имеющее в себе вместимости более прочих.
Так как корабль Наследник, на котором находились мы, есть самый большой, сравнительно с прочими компанейскими судами, годными к плаванию, то нам и было предписано не грузить пшеницы в Калифорнии, а идти за солью; пшеницу же долженствовали доставить в колонии пришедшие бриги, Константин и Байкал.
Что могло быть приятнее этого известия? Угрюмая Ситха, с её беспрестанными дождями и туманами, наскучила каждому из нас, каждому хотелось подолее повеселиться в чужих портах, понежиться в благоухающем климате.
Теперь надлежало найти порт, в котором бы наверно и выгодно можно бы разменять вексель. Атлас указал нам на Массатлан, лежащий при Восточном, океане, на западном в берегу Северной Америки.
Опытность командира и привычная ловкость матросов не заставили долго медлить и выжидать времени попутного ветра. Сделав необходимые запасы провизии и налившись водою, мы, несмотря на большие труды при вытаскивании якоря из пловатого грунта Сан-Францисского залива, в 3 часа, с песнями вышли в океан, и к 8-ми часам вечера отдалились от берегов на 70 миль.
Чем ближе подходили мы к югу, тем ощутительнее становился жар; океан как бы утихал постепенно, ветер дул ровнее, а вплоть до самого места якорной стоянки брамсели постоянно была растянуты. Иногда, и то очень редко, пробегало небольшое облачко по голубому небу, или ударял крупный теплый дождь, но через десять минут, вся эта приятная влага исчезала от лучей солнечных, не оставляя по себе и следа. Корабль наш все ближе подходил к тропику; смола на вантах прилипала к рукам, и мы должны была беспрестанно смачивать водою палубу, чтоб не рассыхались доски. — Рубашка, белые брюки, башмаки и соломенная шляпа составляли всю одежду каждого из служителей корабля. Мы постепенно привыкали к жаркому югу, и только как природные жители севера, вспоминали о наших глубоких снегах и трескучих морозах. — Красивые рыбки, блистая на солнце то золотою, то серебряною чешуею, плакали вокруг нашего корабля. Много раз случалось нам ловить на удочку банит. Рыба эта величиною в аршин. её красивая кожа отражается в воде розовыми, зелеными и голубыми полосками, мясо белое, вкусное и довольно жирное. Однажды трое суток не отставала от нас известная и зоологии молоток-рыба. Как мы ни старались поймать ее гарпуном или петлей, но все труды наши были напрасны: она как будто играла с нами, и скрылась потом в глубине океана. Более всех встречались нам летучие рыбки: они иногда сами попадали к нам на палубу; впрочем, мясо их не годно ни к какому употреблению.
За кормой нашего корабля постоянно висела веревочка с крючком, на который была надета солонина, служившая приманкою для жителей тропического океана. Многие из них, схватывая ее, попадали на крючок, и эта забава была для нас некоторым развлечением в скучные часы нашего однообразного плавания. Раз на крючок попался шарк, величиною в 5 четвертей. Едва подняли его на палубу и вытащили крючок из его рта, он начал делать чрезвычайно высокие прыжки и укусил одному матросу ногу так, что тот был потом две недели болен, и потерял охоту забавляться подобною ловлею, которая прежде очень ему нравилась. Вот еще один случай: матрос был спущен на беседке за борт и поправлял краскою белую полосу; он находился по крайней мере аршина на два от воды и спокойно продолжал свою работу, размахивая спущенными с беседки ногами. Вдруг шарк вынырнул из воды и схватил с ноги матроса башмак; вероятно, он целил на всю ногу, по вышина не позволила ему исполнить этого намерения. Случай этот заставил нас быть поосторожнее с шарками, которых очень много водится в тропических морях, и потому под тропиками весьма опасно купаться с корабля.
Но вот с левой стороны открылась земля; это был мыс Лукас, составляющий оконечность Калифорнского полуострова. Тут попадалось к нам на корабль много разных мелких птичек. Относимые от берега ветрами, они делались постоянными нашими пассажирами и плыли вместе с нами к земле.
Так-как цель нашего прибытия состояла единственно в размене векселя, требовавшей весьма непродолжительного времени, то капитан заблагорассудил съездить в катере на берег, и сделать там размен векселя, а корабль оставить лавировать близ берегов: во-первых для того, чтоб вследствие предписания главного правителя колоний, не платить за якорное место (хотя впрочем корабль наш был военный, под вымпелом, а по морскому уложению, военные суда не платят за стоянки в иностранных портах), — а во-вторых, и еще более, для того чтоб не тратить лишних трудов и времени на отдание и вытаскивание якоря.
Это распоряжение, известное до того времени лишь одному капитану, опечалило почти всех служителей корабля, поточу что каждый думал повеселиться по-своему в богатом иностранном порте, — и теперь все планы будущих удовольствий должны были рушиться; но делать было ничего: служба требовала покорности.
Достигнув рейда, капитан приказал привести судно в дрейф и спустить четырнадцати-весельный катер; гребцам велено было надеть мундиры и взять с собой на всякий случай ружья. — Командир, я и второй штурман сели и катер и отправились к берегу; между тем корабль наш, порученный старшему штурману, сделал в море поворот, чтобы безопаснее можно было лавировать в ожидании возвращения катера. На корме нашего катера развевался флаг Российско-Американской Компании, с двуглавым орлом; боцман-ман (помощник боцмана) правил рулем и командовал матросами в свисток; в гребцы нарочно были выбраны рослые, здоровые матросы.
По обширному рейду стояли военные фрегаты: 3 Американских, 60-пушечные, 2 Английских, тоже 60-пушечные, и один Мексиканский транспорт. Борта упомянутых судов были унизаны зрителями, смотревшими на наш катер и на лавирующий корабль; каждому хотелось знать причину прихода Русского военного корабля в порт, который никогда еще не посещало ни одно Русское судно.
Проехав рейд, мы вошли в гавань, в которой стояло много купеческих разных наций судов 3-х-мачтовых и 2-х-мачтовых. На пристани также было большое стечение любопытных зрителей, собравшихся посмотреть на Русских, еще небывалых гостей в Массатлане. Действительно, многие из тамошних жителей, зная об Русских, только по слуху, почитали их каким-то особенным народом, и вот причина, по которой они с таким любопытством смотрели на Русский катер, еще в первый раз приближавшийся к пристани Массатлана.
Когда мы вышли из катера на пристань, нас встретил комендант порта, и дружески поздоровавшись с нами, спросил нас о причине нашего прихода, и почему мы не становимся на якорь.
Капитан объяснил свою надобность и упомянул также, что, может быть, за якорь потребуется плата.
— Нам очень приятно видеть Русских, — отвечал капитан, — и вы хорошо бы сделали, если б стали на якорь и погостили в нашем далеком городке подольше. О плате не беспокойтесь: корабль ваш военный, и вы имеете право стать где вам угодно, не платя ни реала; между тем вы разменяете вексель, на что потребуется вам времени более, нежели как вы полагаете.
Мы поблагодарили коменданта за его ласковое предложение и внутренне радовались случаю пробыть подолее в этом порте, который понравился нам с первого раза.
Командир, желая ответить учтивостью на учтивость, попросил у коменданта позволения отсалютовать крепости. Комендант не отказался от этой чести, и наш катер отправился с штурманом на корабль Наследник с приказанием командира стать на якорь и отсалютовать крепости семью выстрелами. Комендант пригласил нас к себе обедать.
Пройдя небольшую, но длинную каменную пристань, на конце которой построена таможня, мы встретили человека в синем мундира, с красным воротником, и с палочкою в руке. Набалдашник палочки изображал одноглавого орла. Это был таможенный чиновник. Он раскланялся с нами, и не взирая на главного своего начальника, шедшего с нами, спокойно курил папироску. Мы вступили на широкую набережную, вымощенную камнем улицу Перед нами тянулись по левую сторону белые двух и трех-этажные дома, довольно красивой архитектуры. В нижнем этаже почти каждого дома видны были погребки, уставленные тесными рядами бутылок и бутылей; в некоторых из домов раздавался стук бильярдных шаров и по временам слышались звуки фортепиано.
По набережной мы достигли комендантского дома и взошли на парадное каменное крыльцо. Араб, служивший за швейцара, отворил нам стеклянную дверь в галерею, уставленную цветами и разными деревьями; два зеленые попугая, сидевшие на лимонных деревьях, что-то говорили нам вслед. Галерея кончалась аркой, которая вела в богатый зал, тоже обставленный Фруктовыми деревьями. Огромный зеркальные цветные стекла окоп бросали радужный свет на мягкие ковры, разостланные на гладко вышлифованном каменном полу. Кресла тянулись вокруг всей залы, посредине которой стоял круглый стол с блюдами для обеда. Тут мы встретили жену коменданта с двумя маленькими детьми. Казалось, она от души была рада посещению Русских, и дети резвились вокруг пас, таскали спои игрушки и показывали нам. Мне попалась в руки книжка с картинками, изображавшими солдат разных наций; тут Русский солдат представлен был в огромном размере, по сравнению с прочими: огромные усы и бакенбарды закрывали у него почти все лицо. Картинка эта оправдала мое мнение, что Массатланцы, не видав Русских, но только наслышавшись об них, представляли их себе народом совершенно отличным от других.
Раздался пушечный выстрел, которым салютовали крепости с нашего корабля. Комендант повел в нас в другую комнату; откуда был виден весь рейд Массатлана. Наследник стоял уже на якоре, мили на три от берега. Комендант в зрительную трубу любовался чистотою нашего корабля и проворством, ст которым матросы убирали паруса.
На наш салют ответили с крепости тоже семью выстрелами. Народ псе еще толпился на пристани, в ожидании Русского катера, возвращавшегося с корабля. Комендант послал звать к себе обедать второго штурмана, и когда тот явился, мы отправились на сытный обед.
Во время обеда пришел банкир и предложил свои услуги насчет размена векселя. Капитан спросил его, что это будет стоить?
— Помилуйте, — отвечал банкир, — это такая маловажная сумма, что не стоит брать с нее процентов, Если б вам угодно было разменять не 5, а 100 т. пиастров, то и тогда бы мы ничего не взяли с вас за промен, потому что вас, Русских, мы здесь видим в первый раз, и нам было бы очень приятно, если б вы посещали нас почаще.
Мы поблагодарили банкира за его бескорыстное предложение и заметили, в свою очередь, что проценты, которые нужно заплатить за размен, для нас тоже незначительны, и мы не хотим пользоваться ничем даром, особенно в чужом порте, где приняли нас так радушно.
— Я знаю Русских, г-н капитан, — отвечал банкир, они все любят поставить на своем, но если вы не хотите пользоваться беспроцентным разменом, то позвольте мне заметить, что вам не разменять здесь векселя; я уверен, что ни один торговый дом не возьмет с вас ни процента за размен. Следовательно, вы должны будете во всяком случае принять мою услугу. Когда вам угодно взять пиастры?
— Если можно, то нельзя ли сегодня, отвечал командир.
— Нет, сегодня нельзя, — сказал банкир, — потому что у меня будет вечер, на котором вы должны быть первым моим гостем, а завтра нужная вам сумма вся сполна к вашим услугам.
Дружественное пожатие рук было знаком согласия со стороны капитана, и банкир отправился домой.
Комендант во время обеда расспрашивал нас о России, о тамошних снегах и очень удивлялся, когда мы говорили ему, что у нас есть места, где глубина снега доходит до 4-х аршин, а холод до 49°, как напр. в Якутске, где живут такие же люди как и мы.
Жена коменданта, вероятно, не поверила бы нашим рассказам, если б знала, что такое значит стужа в 49°. Едва ли когда случалось ей ощущать холод и в 2°, и потому она не могла составить себе понятия о всей жестокости Русских морозов.
По окончании обеда, комендант предложил нам верховых лошадей для прогулки по городу, но мы отказались, сказав, что после беспрерывной езды по морям на кораблях, нам приятно будет прогуляться по земле пешком.
Было около 4-х часов, и жар начинал мало-помалу спадать. Мы отправились внутрь города. Перед нами открылась площадь; посредине её стоял столб с двумя глаголями, на которых висели веревки с петлями. Это была виселица для преступников. За три дня до нашего прихода, на этой самой виселице был повешен один молодой человек за убийство Американского штурмана, который имел связь с его женою и был им замечен.
Прошед площадь, мы вошли в небольшую улицу. Апельсины, лимоны, фиги, бананы и разные фрукты кучами лежали тут для продажи на камышовой траве. Я видел здесь сахарный тростник, который имел в диаметре до 10 дюймов, а в вышину до 6 аршин. Все эти фрукты растут в долинах Массатлана сами-собою, по требуя никакого присмотра.
Я спросил из любопытства, что стоит сотня апельсинов?
— 1 пиастр, отвечал загоревший от солнца капаг.
— Что ж так, дорого? — заметил я шутливо.
— Ведь за ними нужно ходить целые полдня, а здесь за деннную работу платится 2 пиастра; следовательно, цена самая обыкновенная.
Капитан приказал капагу отсчитать 200 апельсинов, для матросов и дал ему 4 пиастра.
Капаг очень был благодарен щедрости Русских
Тут мы вошли в огромный гостиный двор, обнесенный толстыми колоннами. Богатые магазины тянулись прямыми рядами по правую и по левую сторону; ловкие, отлично одетые торговцы прохаживались взад и вперед, в ожидании покупателей.
Капитану вздумалось купить шаль, и мы вошли в один Китайский магазин, который увешан был богатыми шалями Китайской работы.
— Что стоит? — спросил командир, указывая на одну из висевших шалей.
— 1000 пиастров, — отвечал купец.
— А эта?
— 800 пиастров.
— Покажите мне шали не очень дорогие.
— У нас нет шалей дешевле 200 пиастров.
И купец развернул перед нами отличные шали; капитан выбрал одну из них и приказал отложить до другого дня.
— А самые дорогие шали в какую у вас цену?
Купец открыл коробку и вынул огромную шелковую белую шаль с черными цветами и с такою же бахромою. Он сжал ее в комок и распустил опять; шаль нисколько не измялась; потом скинул с пальца кольцо и протащил сквозь него.
— Сколько стоит эта шаль?
— 5000 пиастров.
— И здешние жители покупают у вас подобные вещи?
— Очень часто, — отвечал купец, — торговля наша постоянно в хорошем состоянии.
Судя по богатству товаров и по обширности зданий, жители Массатлана должны быть или очень богаты, или очень расточительны, подумал я.
Мы распростились с купцом и пошли далее по рядам, которые казались один другого лучше, как по убранству своему, так и по изяществу находившихся в них товаров.
В одном из магазинов заметил я парусину под Русской фирмой. Любопытство понудило меня спросить, каким образом могло зайти сюда изделие Русских фабрик.
— Парусину доставляют к нам Английские купеческие суда из Бразилии, — отвечал купец.
— Да ведь там нет Русских фабрик, — сказал я,
Купец, по-видимому, был знаток в торговых делах, и объяснил мне, что Англичане каждогодно привозят в Америку парусины слишком на 12 миллионов и продают ее под Русской фирмой.
— Значит, Русские произведения уважаются в Американских портах?
— Все равно, как у вас в России иностранные изделия.
— А сколько стоит здесь кусок Русской парусины?
— 20 пиастров.
Да, подумал я, очень было бы выгодно, если б Русские промышленники сами привозили сюда свои произведения.
Мы пошли далее внутрь гостиного двора. Во многих магазинах красовались богатые вазы. Широкие блонды, узорчатые ковры, разноцветные шелковые, шерстяные и бумажные ткани, хрустальный, серебряные и золотые изделия, все это ослепляло взоры и давало высокое понятие о торговой промышленности Массатланского порта.
Внутри гостиного двора устроены конторы разных иностранных торговых домов. Не так широкая улица перерезывает его на две половины. Мы отправились к концу этой улицы, в надежде пройти к пристани, где ожидал нас катер. — По дороге случилось с нами довольно забавное происшествие. На одной стороне улицы стоял лоток с фруктами; возле него сидела обезьяна и ела бананы, a более никого не было. Вероятно, хозяин ушел и оставил обезьяну караулить лоток; штурман, шедший с нами, вздумал поверить на деле нашу догадку. Он подошел к лотку и взял один лимон. Обезьяна бросила банан, схватила штурмана за фалды, подняла крик и не отпускала от себя своего пленника. Противиться ей было бы безрассудно: она могла бы оторвать фалды, или, и того хуже, исцарапать лицо. Командир хотел-было схватить ее за шею; но она оскалила на него зубы; и так, мы смиренно стояли перед обезьяною до прихода хозяина. Увидев его, она тотчас отпустила штурмана и опять принялась за банан. Мы объяснили хозяину в чем было дело, и дали ему пиастр. Он благодарил нас, а обезьяна все-таки злобно посматривала на штурмана.
В конце гостиной улицы возвышался огромный 3-х этажный дом. Это была гостинца, при входе на широкую чугунную лестницу стояли по обеим сторонам на задних лапах два льва с бронзовыми фонарями. Мы вошли во 2 этаж, прямо в огромную залу, но средине которой стояла толстая шлифованная под мрамор колонна, упиравшаяся в потолок. Вокруг неё возвышались ступеньки, уставленные цветами. Стулья, кресла, диваны были обиты какою-то прекрасною материей.
Фруктовые деревья, стоявшие вокруг залы, разливали по ней прохладу и свежесть; над столиками, в промежутках? окон, висели зеркала в больших бронзовых овальных рамах, отражая в себе зелень, корабли и волны залива. Из залы другая лестница вела в сад, с темными лавровыми аллеями и высокими кокосовыми деревьями. В средине сада находился довольно большой пруд с двумя пристанями; по его зеркальной поверхности носилась красивая шлюпка с косыми парусами; в ней сидело несколько мужчин и дам.
В гостинице вместо служителей прислуживали молодые девушки миловидной наружности. Хозяин, старик почтенного вида, расхаживал по зале, куря папироску, и молча раскланиваясь с гостями. Мы спросили мороженого, и служанка подала нам три раковинки с мороженым. — Съев порции, мы позвонили в колокольчик. К нам подошла тоже девушка.
— Что вам нужно заплатить за мороженое? — спросил капитан.
— 6 пиастров.
— Что ж так в дорого? — заметил он шутя.
— Здесь очень дорог лед, — отвечала девушка, — его достают с высоких гор и с большим трудом.
— С нами нет денег, — в шутку сказал капитан. — Поверь нам эту сумму.
— Извольте, — отвечала с улыбкою прислужница.
Мы поблагодарили ее за доверие, отдали 6 пиастров за мороженое и один подарили ей.
Зала была наполнена гостями, в особенности офицерами стоявших на рейде Английских и Американских Фрегатов. Тут много было и дам с мужьями, или с знакомыми. Некоторые из них курили папироски, другие пили кофе, пли смотрели, как мужья их играли в лото,»ли в домино. Здесь дамы не считают за неприличие посещать подобные заведения даже без кавалеров.
По правую и по левую сторону залы видны были другие комнаты, меньшего размера. В них стояли бильярды и шахматные столики.
Когда мы вошли в одну из упомянутых комнат, какой-то жирный Англичанин предложил нашему капитану съиграть с ним одну игру в шахматы. Капитан хорошо умел играть в эту игру, но не был до нее охотник; однако же сел, чтоб потешить Англичанина. Любопытные собрались вокруг столика смотреть, на чьей стороне будет победа.
Англичанин первый выдвинул двух солдат: одного от короля, другого от крепости.
Капитан выдвинул с своей стороны тоже двух солдат: одного от короля, другого от дамы.
Следовало ходить Англичанину. Не знаю, почему, он сделал второй выход конем. Ошибка была непростительная. Капитан воспользовался этим случаем, отдал солдата, а дамой сделал шах и мат королю.
Англичанин, увидев, что проиграл игру, слегка нахмурил брови, потом громко захохотал (кажется, более от досады) и велел подать дюжину шампанского. Учтивость требовала со стороны капитана выпить с англичанином хотя одну бутылку. Последний заплатил за поданное шампанское деньги и распил с капитаном одну бутылку; остальные же одиннадцать, до которых чудак не хотел и дотронуться, кажется, все пошли в пользу хозяина.
Мы пошли в сад. Там иные пили чай под тенью дерев, за маленькими столиками, другие отдыхали в китайских беседках, из которых виден был океан, и корабли с развевающимися флагами.
Солнышко почти уже скрылось. Наступил вечер. Жалко нам было расстаться с таким веселым местом, но делать было нечего: на рейде нас ждал корабль.
Выйдя из гостиницы и прошед прямую улицу, ведущую к самой пристани, мы встретили наших матросов слишком навеселе. Боцман-ман, с расстегнутым мундиром и надвинутою набекрень фуражкою, стоял посреди пристани с бутылкою в руках и угощал какого-то Французского разносчика (он служил на военном Французском корабле и был в действии при Наваринской битве).
Увидев нас, боцман-ман отдал бутылку Французу, кивнул ему головой и крикнул матросам:
— Эй, ребята! копись!
Матросы, услышав этот призыв, собрались в катер кто как мог.
— Эк вы нализались, — сказал капитан, приняв на себя строгий вид, между тем как штурман и я внутренне радовались этому случаю, по которому можно было остаться на берегу.
— Виноваты, ваше благородие, — сказал боцман-ман, — немножко промочили душу.
— Это что за родню угощал ты? — продолжал капитан, садясь в катер.
— Земляк, ваше благородие!
— Да ты разве Француз?
— Нет, ваше благородие: сами знаете, что я христианин. Земляком я называю его потому, что он был на Французском корабле при Наварине и пособлял нам бить Турок, когда еще мы служили с вами на Азове…. Отваливай! скомандовал боцман-ман, забыв о свистке.
Гребки ударили в воду и катер медленно стал подвигаться к кораблю.
Когда мы отвалили от берега, в то время на берегу военная музыка заиграла зорю. Мы молча продолжали путь, но мысли паши уносились на берег.
Вот уже 1/4 часа, как мы плыли по рейду, а отплыли от пристани не более как на полмили.
— Что-то мы слишком тихо подвигаемся, — заметил штурман.
— Навались, дружки! — кричал матросам боцман-ман. — Эх какое проклятое течение, так и валит к берегу. — Нет, верно, ром валит вас в катер, — сказал капитан. — Эдак с вами и к утру не попасть на корабль. Поворачивай назад.
От радости боцман-ман сам себе скомандовал: «слева на борт!» и катер стрелою понесся к пристани.
— Ай-да молодцы! хорошо, проводи дружней! — продолжал боцман-ман.
— Вот я вас завтра всех перепорю, так вы и узнаете, как надо ездить, — сказал капитан с притворно-сердитым видом.
Кажется, мы ходко идем, — заметил боцман.
Не прошло 10 минут, и мы достигли пристани. По выходе из катера, капитан отдал приказание матросам никуда не расходиться, караулить катер и быть воздержными.
— Слушаем, ваше благородие! — отвечали матросы в один голос.
Музыка еще не переставала играть, и мы трое, капитан, штурман и я, отправились в город, который быль освещен фонарями. В Массатлани нет бульваров, но широкие тротуары, освещаемые частыми Фонарями, служат местом прогулки для публики. Постоянный дневной жар не позволяет публике прогуливаться днем; по когда солнышко скроется и настанет прохладный вечер, тогда тротуары наполняются прогуливающимися дамами и кавалерами.
Мы прогуливались довольно долго. Роскошная природа, благорастворенный воздух, который мы с жадностью впивали в себя, при мысли о скором возвращении в дождливую Ситху, приятное образованное общество, в котором так давно уже мы не были и с которым на другой же день должны были расстаться, лестное преимущество, быть предметом внимания и уважения всех этих нарядных и блестящих групп, одним словом, все способствовало к тому, чтоб вечер этот на долго остался в нашем воспоминании.
На повороте одного тротуара нам встретился комендант, прогуливавшийся с женою, Он, по-видимому, очень рад был этой встрече и желал разделить с нами время прогулки. Между нами завязался разговор, и мы, незаметно прошед улицу, вышли на площадь, где вешают преступников. В средине её было темно, а по сторонам горели фонари от этой площади шла прямая улица к пристани. До слуха нашего доносились Русские песни
— Это ваши поют, — сказал комендант.
Мы прямо пошли к пристани. Там увидали мы густую толпу народа; неподалеку от пристани стояли пирамидою ружья, вокруг них сидели наши матросы, и пели любимую песню:
Место это было ярко освещено фонарями; свет падал, также и из отворенных окон ближних домов. Матросы не старались забираться в глубину города: им нужна была водка, и они нашли ее здесь, и в-добавок даровую, потому-что многие из слушателей подносили им ром, джин и разные вина. Жители Массатлана хотя и не понимали Русских песен, но им очень нравился напев их.
Комендант подошел к веселому кружку, вынул дублон, дал боцман-ману, и хотел идти, но жена упросила его подождать; ей очень понравились Русские песни; потом, обратясь к нам, она сказала:
— Вы, кажется, дали обещание быть сегодня на вечере у банкира. Так мы отправимся вместе.
И мы через полчаса уже были у банкира.
Обширный двор внутри дома банкира наполнен был верховыми лошадьми. Надобно заметить, что в Массатлане нет экипажей, и туземцы обоего пола вообще ездят верхом. Во втором ярко освещенном этаже дома гремела музыка. Мы вошли в залу, наполненную гостями, еще до окончания кавалерского танца, привлекшего наше любопытство. Хотя нам не удалось застать его начала, но я узнал от других, в чем он состоит.
По предварительному условию, собирается известное число кавалеров и дам; первые со шпагами, а вторые с венками из искусственных, или натуральных цветов. Пары разделяются на две равные части и устанавливаются в шеренгу так, чтобы кавалеры, со шпагами в руках, находились впереди один против другого, а дамы сзади их, с поднятыми кверху венками. Под такт музыки кавалеры начинают приближаться друг к другу и Фехтуют шпагами. Каждый старается достать концом своей шпаги венок у дамы своего vis-à-vis. Дама должна бросить на шпагу венок, и кавалер, которому противник не успел отпарировать, выходит из шеренги, берет даму, имеет полное право поцеловать ее и провертеться с нею в быстром вальсе. Кавалер, который не успел схватить венок, также берет даму, но не имеет права поцеловать ее, а только вальсирует с нею. Танец этот, по живости и быстроте его движении, очень нам понравился; он хорош еще и тем, что приучает к военным упражнениям молодых людей, которые в случае надобности могут служить дополнением к гарнизону. После кавалерского следовали бурро, хотто, качуча, и прочие известные и неизвестные у нас танцы. Обращение с нами хозяина, хозяйки и гостей было самое радушное; казалось, они с особенным удовольствием видели в кругу своем Русскихь посетивших еще в первый раз столь отдаленную страну.
Я зашел в одну из боковых комнат. Там за открытым столом сидели пять Мексиканцев и играли в карты. Весь стол был покрыт высокими кучками дублонов; судя по спокойным лицам играющих, можно было подумать, что из них никто не страшился проигрыша, хотя бы и довольно огромного.
Стало рассветать. Гости начали разъезжаться один за другим, кроме некоторых запоздалых игроков.
Мы хотели также распроститься с банкиром и ехать на свое судно, но он остановил нас, сказав:
— Господа, лучше переночуйте у меня, а завтра получите свои деньги.
Мы с удовольствием приняли предложение услужливого банкира, и нам отвели комнату для ночлега. Сон что-то бежал от глаз моих, воображение было еще полно воспоминаний минувшего вечера. На востоке заиграла заря; я видел, как солнце всходило из-за высоких гор, подернутых легким утренним туманом, как будто прозрачною дымкою. Оно было уже довольно высоко, но жители Массатлана все еще покоились сном; улицы были пусты; лишь время от времени проходил по ним патруль, состоявшие из семи человек. У каждого в рук было ружье. Одежда их состояла из белых парусинных брюк и из такой же куртки с красным воротником, из черной портупеи с сумкой и низенького клинообразного кожаного кивера с медным одноглавым орлом Судя по неровному шагу Мексиканских солдат, нельзя предположить, чтоб они могли сравниться с Европейскими солдатами, не говоря уже о Русских.
В конце улицы я заметил трех человек. Один из них, в черное мантии, шел впереди с книгою в руках, двое других, в белых куртках и шляпах с большими полями, следовали за ним с длинными пиками.
— Что это за люди? — спросил я у служителя, находившегося в нашей комнате.
— Это, — отвечал он, — пастор с своими телохранителями; он верно идет куда-нибудь с требою.
На крепостной башне пробило шесть часов; на улицах стали появляться люди. Так как дом банкира находился в прямой линии набережной, то из комнаты, отведенной нам накануне для ночлега, видна была вся пристань. Лишь только отворились погребки, матросы были первыми их посетителями; вероятно, они с большим нетерпением дожидались этого блаженного часа, потому что еще задолго до наступления его стучались в двери и окна погребков.
После матросов, открывших раннее заседание свое в погребке, на улице явились водовозы. Любопытен их способ возки воды. Бочка вмещает в себе по-крайней мере ведер до 15. К обоим днам её центрально прикреплены оси и продеты в длинные оглобли, в который запрягается один человек и с легкостью катят бочку по гладким улицам. Улицы постепенно наполнялись разносчиками, разносчицами и торговцами гостиного двора. Капитан наш еще спал, я же и штурман вышли из дому и пошли прогуляться по городу. Пройдя несколько каменных строении, мы встретили театр — очень красивое здание, украшенное с переднего фасада колоннами коринфского ордена; неподалеку от него находилась довольно обширная больница; далее следовал конный двор с казармами; влево был рынок, заваленный разными плодами и огородною зеленью. Тут мы вышли на другую сторону города, которую также омывал залив, следовательно город расположен на большом мысу. Перед нами тянулся длинный ряд лачужек, сколоченных кое-как из тонких досок и покрытых банановыми листьями; вокруг была всякая нечистота и лежали груды сору. Это жилища канаг, полунагих, загорелых от жару. Занятия их состоят в поденных работах; они переносить и перевозят тяжести, копают землю, употребляются для посылок, одним словом, исправляют все так называемые черные работы. Жены некоторых из них занимаются продажей плодов, за которыми сама ходят в лес, или собирают по-найму сахарный тростник, или дома плетут из трав и кореньев мешки, корзинки, тонкие рогожки и т. п. Пройдя эти лачужки, мы взошли на гористый мыс; с вершины его видны были весь город и залив, с судами. Семь колоколен возвышались в разных сторонах города; до тысячи домов, по большой части каменных, тесно были расположены на обширном мысу; ко многим из них примыкали сады с пальмами, кокосами, банановыми и лавровыми деревьями. На восток простиралась роскошная долина, упиравшаяся далеко в гору и покрытая мелкими лимонными; померанцевыми и апельсинными деревцами; по ней широкой полосой пролегала дорога в Мексику. Долго любовались мы разнообразными видами Массатлана. Но нам было уже время воротиться в дом банкира. Пришед туда, мы застали капитана за кофеем в кругу банкирова семейства, которое пригласило и нас разделить с ним завтрак; после чего принесли пять мешков пиастров.
— Вот извольте сосчитать, — сказал банкира.
— Вероятно, они сосчитаны, — отвечал капитан.
— Да, здесь 5000 пиастров.
— Следовательно, их нечего считать; прикажите придти нашим матросам, взять эти мешки и снести в катер, — сказал капитан, обратясь к штурману, который через несколько времени привел пятерых матросов.
Таким образом мы дружески расстались с банкиром и его семейством. Штурман отправился на катер, а капитан пошел со, мною в гостиный двор взять выбранную накануне шаль, и закупить для освежения команды несколько провизии. К полудню мы уже готовы был отваливать, простились с Массатланом, и катер наш отплыл от пристани.
Грустно нам было расставаться с этим роскошным берегом, и мы молча продолжали путь; наконец достигли корабля, который с развевающимся от легкого ветерка вымпелом медленно переваливался на волнах океана; вокруг корабля стояло множество небольших лодочек, приехавших с фруктами и разными мелкими галантерейными вещами. Несмотря на далекое расстояние корабля от берега, торговцы не страшились встретить на пути своем опасность, которая могла бы произойти от внезапного ветра. Они плыли на верный сбыть своих произведено, и действительно, по приезде пашем к кораблю, лодки были уже пусты и готовились в обратный путь.
По выходе капитана из катера на корабль, старший штурман отрапортовала, ему о благосостоянии судна и команды, потом доложил, что в то время, как отвалили мы от корабля, с Английского фрегата приезжала шлюпка с лейтенантом, узнать о причине нашего прихода в Массатлан.
— Что же вы отвечали лейтенанту? — спросил капитан.
— Я сказал ему, — отвечал штурман, — что причина прихода мне неизвестна, и что капитан уехал на берег.
Выслушав рапорт штурмана, капитан приказал готовиться к выходу.
Раздался — свисток боцмана и вызвал матросов, бывших внутри корабля, на палубу, чтоб подымать катер в ростры и выкатывать цепь. Когда корабль стал на нангер, матросы рассыпались по реям для отдачи парусов. Все эти работы производились чрезвычайно быстро; с стоявших на рейде фрегатов были наведены на наш корабль зрительные трубы. Вероятно, иностранцы с любопытством наблюдали за стройными и проворными движениями Русских матросов. Отдав паруса, мы сделали поворот в море; тут с нашего корабля раздался салют крепости последний, седьмой выстрел быль самый громкий, потому что в пушку положили двойной заряд с тугим пыжом, натертым солью. С крепости также ответили равным числом выстрелов. С последним из них весь рейд покрылся дымом от выстрелов с иностранных фрегатов. Иностранцы также пожелали проститься с нами семивыстрельным салютом, на который, в благодарность за их дружеское расположение, мы ответили девятью выстрелами, и направили путь к NNW в Калифорнский залив или Багряное море. Молча смотрели мы на постепенно исчезающие здания Массатлана и мысленно переносились к очаровательному берегу и его гостеприимным жителям, которые так ласково приняли нас, пришельцев с далекого Севера.
На баке составился кружок из матросов, бывших и не бывших на берегу. Между ними находился и боцман-ман. Первые рассказывали свои приключения, последние им завидовали.
— Ну, — сказал один из бывших на берегу, — напали же мы на местечко; вот как попили, что, право, кажется, и отродясь из нас никто так не пивал.
— Что ж, на рубахи что ли пили вы? — спросил матрос из небывших на берегу, — ведь денег-то у вас был грош.
— Эх, голова; да у нас денег-то было столько, что скупому в полгода не прожить.
— Где ж вы раздобылись?
— Еще бы не раздобыться! Нам так давали деньги, только лишь бери. Когда мы приехали на пристань, народу столько собралось смотреть на нас, как будто на какое чудо. Во второй наш приезд капитан был у коменданта. Мы остались одни. Тут какой-то барин с двумя барынями подошел к нам, и они что-то долго меж собой толковали; потом барин дал одному из береговых денег, и тот принес две бутылки рому с большим стаканом. Барин взял стаканналил его полнехонек и дал выпить первому мне. — Что за клад, подумал я, да и смекнул, верно, он хочет показать барыням, как Русские пьют. Я снял фуражку, сделал ему почтение и выпил залпом, даже не поморщившись. Барыня так и ахнула. Потом он угостил другого, третьего, купил еще бутылок пять и подал всем. Барыни, глядя на нас, только пожимали плечами. Тут еще какой-то принес нам джину, и мы так подпили ловко….
— Что даже не могли и ехать, — подхватил боцман.
— Как не могли! — сказали человека три почти в один голос. — Мы были уж на половине дороги, да капитан приказал поворотить назад. Вишь, будто нас утащит в море, если будем так грести.
— Оно и значит, что была очень пьяны, — заметил боцман.
— На брасы! — раздалась команда вахтенного штурмана.
— Есть! — был ответ боцмана, и матросы рассеялись по палубе. Ветер отошел к SSO и сделался полным фордевиндом. Струя зашипела под кораблем и мы, при самой малой качке, плыли по семи узлов.
Расстояние, которое надлежало нам переплыть от Массатлана до Лоретто, простиралось на 280 миль. К вечеру на другой день нашего выхода показался вторично мыс Лукас с левой стороны. Мы шли в параллель берегу восточной стороны Калифорнии, не теряя его из виду. Он казался то высоким, то низменным, то исчезал из глаз, вероятно, от больших заливов, далеко простиравшихся внутрь калифорнского полуострова. Погода стояла самая благоприятная. С берегов доносился до нашего корабля запах душистых дерев и полевых цветов.
На третий день мы увидели вход в залив Эскандито. Высокие утесы разделялись в разных направлениях проливали, и издала трудно было распознать, где находится настоящий проход в Эскандитскую бухту. Ветер был тих, и мы почти одним течением приближались к месту своего назначения; наконец вступили в неширокий пролив, окруженный высокими берегами. Здесь мы встретили совершенный штиль. К 8-ми часам течение переменилось, сделавшись противным, и постепенно усиливалось. Бросаемые лоты не доставали грунту; бросили лотлинь; глубина оказалась 49 сажень, и так, по невозможности отдать якорь, нам оставалось или идти вперед в бухту, или поворотить в море. Последний выбор, сопряженный с удалением от берегов, конечно никакому моряку не может нравиться. И так, не разбирая чинов, мы стали всеми силами буксироваться до якорного места, спустили катер и шлюпки; вся команда перешла на гребные суда. Капитан стал править рулем, а мы пошли на реи убирать паруса, которые, от безветрия, хлопали о стеньги. Луна освещала перед нами дикие утесы, и окружающая нас тишина нарушалась только взмахами весел, дружно ударявшихся о сонные воды. К полуночи мы достигли мыса, у которого можно было бросить якорь. Отсюда нам уже недалеко оставалось до Эскандитской бухты, где предстояла нам продолжительная стоянка. Капитан, чтоб дождаться попутного течения и между тем временем дать отдохнуть команде, заблагоразсудил стать на якорь, в глубине восемнадцати саженей. Мы простояли тут пять часов; наконец дождались попутного течения, и с рассветом, выкатив якорь, потянулись в бухту, подобную Камчатской. Она отовсюду защищена от ветров, берег её с обеих сторон сливается с долиною, покрытой мелким кустарником и не представляющей никакого заметного строения, кроме одного развалившегося от времени каменного дома. В прежние годы, когда свирепствовала в Лоретто повальная болезнь, Испанцы, боясь заразиться, привозили в этот дом больных и оставляли в нем на-произвол судьбы. Некоторые из страдальцев исцелялись от болезни и возвращались в свои семейства, большая же часть умирали и предавались земле с потребными обрядами религии. Ошвартовав судно, командир и я подъехали в шлюпке к самым развалинам и вышли на берег; возле него лежала огромная куча жемчужных раковин, собранных для пережигания из них извести. Далее расстилалась равнина, поросшая кустарником. Множество столетника, толщиною обхвата в два, возвышалось на ней. На большом числе деревьев видны были ягоды алого цвета; мне удалось сорвать несколько из них, и они показались мне очень приятного вкуса.
Извилистые тропинки далеко тянулись кустарниками, между которыми пробирались мы, в надежде увидеть какое-либо селение; но отойдя более полумили от берега, ничего подобного не встретили. Твердый грунт земли местами был покрыт пробелинами: это выступала от солнечного зноя на поверхность земли соль. Вдруг послышался конский топот.
Чрез непродолжительное время показался из-за кустов всадник, в синей куртке с красными обшлагами, в парусинных белых брюках и в соломенной шляпе. Это был комендант из Лоретто. Поздоровавшись с нами, он почтительно спросил о причине вашего прибытия.
— Нам нужно соли, — отвечал капитан.
— Сколько тонн в вашем корабле? — продолжал комендант. — Я должен донести об этом своему правительству в Ваймос; там назначат цену за тонну, и тогда вы можете брать соль с Кармена.
Капитан сказал меньшее число тонн, чем действительно подымал наш корабль, ибо никому не было нужды мерить наше судно; притом же, судя по самому коменданту, как лицу, долженствующему занимать первое место в Лоретто, вероятно, не нашлось бы в целом городе такого человека, который умел бы вычислить кубически пространство нашего корабля.
Мы все трое продолжали путь. По дороге встретилось нам очень красивое растение, подобное вьющемуся перлиню. Я хотел отломить частичку растения, чтоб посмотреть его сердцевину, но едва дотронулся до него, как почувствовал в руке колотье и пальцы начали у меня пухнуть. По счастью, что комендант был с нами. Как жителю здешних мест, ему знакомо было свойство этого растения, и он научил меня, чтоб я потер ладонь и пальцы об волоса моей головы. Я воспользовался этим простым средством, и действительно, опухоль и колотье у меня исчезли.
Вот, показалась загородка довольно большего огорода или сала. Там росли разные огородные овощи и садовые плоды; посреди их увидел я перец, виноград и множество деревьев хлопчатой бумаги. Далее была площадка; и посреди её стояла хижина, с небольшой пристройкой. Вот вам и все селение Эскандито. Тут живет один Испанец (дон-Хуан). Внутренность дома его показывает пустоту; кроме одного стола, с скамейками вокруг, а в другой комнате кровати с несколькими сундуками, в доме почтенного дона напрасно бы вы стали искать другой мебели. Все семейство его состоит из жены и четверых детей. По правую сторону дома устроен был колодезь, из которого два мула посменно вытаскивали воду в чан для пойла скота. Богатство дон-Хуана заключается в табунах лошадей, в рогатом скоте, в овцах, с которых собирает он шерсть, и в нескольких слугах. Тут мы расстались с комендантом, который спешил в Лоретто, чтоб написать донесение в Ваймос о приходе Русского корабля за солью. Мне кажется, трудно найти жизнь спокойнее и уединеннее дон Хуановой. Осмотрев поместье дон-Хуана, мы отправились на корабль. На другой день командир и я, взяв лошадей у дон-Хуана, отправилась с проводником, в Лоретто. — Эскандито отстоит от Лоретто на 20 миль. Привычные кони быстро понесли нас по высоким каменистым горам. Небольшие озера простирались вдали; их спокойная, зеркальная поверхность манила наша взоры. Дорога была гориста только до половины, потом раскрылись перед нами прелестные долины, покрытые роскошною растительностью. По лесам встречалось нам множество попугаев; они как будто шутили с нами; близко подпускали к себе и потом отлетали далее. — Вдали показался монастырь, обнесенный зубчатою стеной со многими башнями; местами он был разрушен но судя по его величественной наружности, вероятно, отличался великолепием. он стоял один посреди площади; далеко от него виднелись небольшие каменные домики, раскиданные вдоль залива. Посреди города протекал извилистый ручей, по берегам которого росли кокосовые и банановые деревья. Близ ручья стоял дом несколько получше других. Мы въехали на его широкий двор. Дом принадлежал одной вдове, жене бывшего коменданта, но, кажется, и поныне сохранившей власть свою и влияние на весь Лоретто, потому что, как заметил я, жители этого бедного городка с особенным почтением являлись к ней. Она имеет очень зажиточное состояние, а по необыкновенной толщине своей, вероятно, в целом городе не находит никого равного себе. Мы остановились на ночлег в её доме. Поутру нам подали чай, что очень редко можно встретить у других жителей Лоретто. Завтрак также был очень вкусный и изобильный; про Фрукты же и говорить нечего, — они здесь нипочем. Фиги составляют, в Лоретто предмет торговли; их рвут, набивают в кожаные мешки и продают по 3 пиастра за кинтал. В прежние годы здесь много добывали жемчугу, но ныне стало его очень мало. У некоторых из жителей мне случалось видеть добытый в Калифорнском заливе жемчуг превосходной доброты, чистой воды и величиною с каленый орех; только такого очень мало. Я купил у двух канаг золотника три жемчугу; он был величиною с конопляное семя, в том числе находилось несколько жемчужин в горошину; за все заплатил я пять витушек виргинского табаку.
В Лоретто водятся в большом изобилии черепахи. Нам удалось самим ловить их. Для этого мы спускали бревешко, черепахи сами всползали на него, мы притягивали его к мелкому берегу и просто брали черепах руками. Верхняя чешуя Калифорнских черепах очень красива, а вкусное мясо служить в пищу.
В Лоретто приходят суда из Массатлана, и берут у жителей па-мену или на деньги их произведения, заключающиеся в жемчуге (в маюм количества), черепахах, фигах, апельсинах, лимонах, померанцах и кокосах.
В трех домах торговали вином своего изделия, но оно было очень лурпо, по неумению приготовлять его.
После завтрака у бывшей комендантши, мы пошли во внутренность монастыря. Огромный железные двери были отворены; через них мы прошли на один двор, перейдя который, увидели каменную лестницу, ведущую в храм, и поднялись по ней на паперть. Направо, сквозь стеклянную дверь, виден был алтарь, в котором уже давно не совершалось службы, потому что пастор, имея постоянное пребывание в Ваймосе, очень редко приезжает в Лоретте. По карнизам лежали толстые слои пыли и местами пауки плели длинные нити паутины. По левую сторону находилась большая комната с огромными книгами; некоторые из них были длиною аршина в полтора, а толщиною по крайней-мере четверти в две. Любопытно было заглянуть в содержание этих исполинских книг, но без пастора мы не хотели нарушать их спокойствия, которым наслаждаются они, вероятно, очень с давнего времени, — чему служит доказательством и покрывающая их пыль. Монастырь внутри разделяется на несколько дворов, перегороженных толстыми стопами, заросшими мхом.
Наводнение разрешило Лоретто, и в нем считается не более 200 жителей обоего пола. Здесь все показывало отсутствие прежнего народонаселения. В иных местах мальчишки совершенно нагие валялись по песку, или бегали на четвереньках вперегонку. Все наводило скуку. Мы зашли к коменданту, у которого дом был ничем не лучше других, как снаружи, так и внутри. При входе нашем в комнату, комендант сидел на сундуке и читал черновое донесение о приходе нашего корабля. Он сказал нам, что еще вчера послал нарочного с донесением в Ваймос, и что нам надо дожидаться ответа дня через четыре.
Капитан подарил ему десяток сигар, за которые он очень благодарил пас, признавшись, что у них уже давно нет табаку. Капитан обещался еще прислать пять фунтов курительного табаку. Начальник города Лоретте не находил слов как отблагодарить щедро Русского капитана.
Прибыв на корабль, капитан, не дожидаясь ответа из Вапмоса на донесение коменданта, отправил 10 человек команды на остров Кармен, находящийся в тридцати милях от Эскандито и изобилующий солью. Посланные снабжены были провизией на три недели и отправлены на баркасе. Им дали также палатки. Спустя несколько времени, поехал и я с капитаном на Кармен — осмотреть местность и узнать, нет ли на поверхности озера воды. По прибытии нашем, озеро, к удивленно, было полно воды на глубину слишком 2 1/2 аршин. Эта неудача крайне опечалила нас; оставалось или идти назад в Ситху с пустым кораблем, или дожидаться, когда обсохнет вода и соль выступит на поверхность; но касательно последнего обстоятельства мы ничего не могли сказать верного, ибо вода от дождей могла прибыть еще более прежнего. Во всяком случае, благоразумие заставляло нас подождать несколько времени и сделать наблюдение убыли воды. Прошла неделя; воды убыло лишь на один фут. Судя по подобной убыли, нам предстояло очень долго дожидаться выступления соли на поверхность озера, напрасно терять время и тратить провизию, которой достать было не откуда, а потому капитан объявил, что намерен обратно идти в Ситху.
Надобно заметить, что в прежние разы, компанейские суда, проходя с тою же целью на остров Кармен, находили озеро сухим, и соль, как лед, покрывала его толщиною на пол-аршина, так что десять человек команды, в течение 8 дней, наламывали соли на полный груз судна в 350 тонн. Соль обходилась Компании по 50 коп. за пуд и была превосходной доброты.
Мы стали приготовляться к обратному походу, дополнили балласту и запаслись дровами, Последние наделали нам много хлопот. Мы воспользовались выкидниками, состоявшими по большей части из сердцевин столетника. То были довольно толстые бревна, источенные большими дырами. они сухи и горят превосходно. Набрав таких дров баркасов до шести, мы уложили их в трюм. Дня через два на судне появились скорпионы, которые размножались все более и более. Не понимая причины появления этих гадов, мы однажды достали для кампуза из трюма сложенные там недавно набранные дрова. Фельдшер, бывший на нашем корабле, сел на кучку вынесенных дров, и вдруг, вскрикнув ужасным образом, прыгнул так высоко, что чуть не перевалился за фальшборт. Причина вскоре открылась. Когда он сел на дрова, скорпион вполз к нему на шею и впустил в нее ядовитое свое жало. Эта нестерпимая боль сопровождалась скорой опухолью, и если б вскоре не захватить рану, то страдальца ожидала неминуемая смерть. Самым спасительным средством против укушения скорпиона служит нюхательный табак с солью: надлежит присыпать этой смесью рану, и опухоль немедленно прекратится. Этот пример до того напугал нас и сделал осторожными, что мы принуждены были окуривать судно.
Совершенно приготовившись к отплытию, мы вытянулись из бухты Эскандито, вышли на простор Калифорнского залива, обогнули мыс Лукас, в последний раз взглянули в ту сторону, где стоял роскошный Массатлан, и стали постепенно приближаться к северу.
На тридцать шестой день корабль наш уже стоял в Ново-Архангельской гавани острова Ситхи.
Тут кончилось законтрактрованное время службы моей в Российско-Американской Компании, и любовь к родине манила меня выехать из Российских колоний. — Путь предстоял мне чрез Аян, с которым я хочу познакомить любознательных читателей.
Тканый узорчатый ковер в 4 арш. длиною и около 1 1/2 арш. шириною. Посредине его сделана дыра, в которую просовывают голову, и таким образом носят его вместо плаща.
Бокерами называются в Калифорнии лучшие верховые ездоки, им поручается скот, и они ловят его арканами и приводят к хозяину живьем или битого, смотря по надобности.