- Зачем это?
- Ну, известно, зачем туда вызывают, не на пироги...неохотно словно бы рассказывала старушка. - Работу предлагал.
- Какую еще работу? Убираться?
- Как же, убираться. Своих у них уборщиц, поди, хватает, Марья Васильевна посмотрела исподлобья.
- Ну, ну...
- Фискалить предлагал.
- Тебе?!
- А то кому же?
- Да ну, перестань, баба Маня.
- Вот те крест! Знаешь, какой ласковый поначалу был. Ты, говорит, обязана понимать, Марья Васильевна - трудное у нас нынче время. Враги, мол, кругом. А ты у нас в какие только двери не вхожа. И разговаривать при тебе никто не стесняется. Ты только, говорит, слушай повнимательней, о чем разговаривают, наматывай на ус. Я потом к тебе загляну - расскажешь.
- Ну и что же ты?
- Отказалась, конечно. Виданное ли дело - к людям прибираться ходить, да потом на них же фискалить.
- А он?
- Ну, уговаривал поначалу. То да се. А потом разошелся. Кричать на меня стал, сапожищами топать. Боялась я тогда, что заарестует. Не пара он тебе совсем.
- Ну, вот, не пара. Ты скажи лучше, многим ты про это уже разболтала?
- Да никому почти.
- Ладно уж, рассказывай - "почти". Он тебе бумагу давал подписывать, что никому об этом не скажешь?
- Может и давал, не помню уж. Да я ведь только своим.
- Ты, баба Маня, за свой язык, - покачала головой Вера Андреевна, - когда-нибудь погоришь.
Старушка посмотрела на нее кротко-кротко.
- Погорать-то мне поздновато уж будет, Верочка. И без того я, почитай, давно как свечка перед Богом стою. Дунет - и нет меня. Нешто мне на старости лет еще из-за бумажки беспокоиться.
- Ладно, ладно, не прибедняйся.
Марья Васильевна вздохнула, подняла ведро и пошла прибираться в хранилище. Вера Андреевна вернулась было к картотеке. Но тут же та снова появилась в открытой двери.
- А еще старушки сказывали, - добавила она серьезно, - что у усатого этого мать блаженненькая. Так будто он ее дома, как собачонку, держит. В комнате запирает и сутками есть не дает.
- Ты слушай их больше, - сказала Вера Андреевна, не отрываясь. - Старушки твои и не то расскажут.
Через несколько минут вернувшись из хранилища, Марья Васильевна вид имела задумчивый. Отжатую тряпку она перекинула поверх ведра, ведро и швабру поставила у входной двери. Пройдясь по комнате, она остановилась у шкафов, пару раз вздохнула, соскоблила пятнышко со стекла.
- Слышь, Верочка, - позвала она как-то не очень уверенно. - Дала бы ты и мне что ли какую-нибудь книжицу почитать.
- Тебе какую? - спросила Вера Андреевна. - Про любовь?
- Ну, полно тебе, про любовь... - старушка отерла лоб рукавом, подумала. - А вот дала бы ты мне книжку - такую, чтоб не шибко толстая, большими буквами и чтобы растолковано было понятливо: есть ли, значит, Бог на свете или, может, вправду Его нету.
Вера Андреевна откинулась на спинку стула и некоторое время молчала, внимательно разглядывая Марью Васильевну, и, видимо, опасаясь рассмеяться.
- Так тебе какую, - спросила она, наконец, - чтобы растолковано было, что есть Бог, или - что вправду нету?
- А у тебя и такие, и сякие есть?
- Всякие есть.
Старушка подумала.
- А какие поумнее люди писали?
- Ну, так не скажешь, Марья Васильевна. Все не дураки.
- Значит, и грамотеи того промеж себя решить не могут, сообразила старушка. - Тогда чего и гадать.
Она посмотрела серьезно - сначала на Веру Андреевну, потом на портрет, висевший над ней.
- Иосиф Виссарионович говорит - нету Бога? - кивнула она на портрет.
- Нету.
- И Ленин то же говорил?
- И Ленин.
- И Маркс?
- И Маркс.
- Ну, ладно, - сказала Марья Васильевна. - Пойду я наверх мести.
- Так ничего не возьмешь что ли?
- После как-нибудь.
Старушка взяла ведро, швабру и шагнула к двери. Отворив ее, она остановилась на секунду.
- Я все же думаю, не может так быть, - сказала она, чтобы уж совсем ничего не было. Что-нибудь должно быть... Дверь я, может, открытой оставлю? Пускай воздух идет.