— Время летит… Замуж не собираешься?
— Тут, замуж? И за кого же? Или как Людмила ваша, что ли?
— А что Людмила? — не понял Иван.
— Да ничего. Ну, я пошла, — и она, забросив за спину косу, ушла домой.
— Что-то тут Дуня про Людмилу намекала? — спросил Иван у Виктора.
Во дворе было пусто. Женщины ушли, только в конюшне то заблеет коза, то захрюкает поросенок, то шумно вздохнет корова, почитай уже пять дней не видавшая хозяйки.
— Людмила как Людмила, — ответил Виктор, опять усаживаясь на лавку. — Рожать она будет. Ездила в Новосибирск — хотела аборт сделать, дак там ее уговорили. Решила рожать.
— От кого же?
— Был тут у нас один хлюст, укатил, удрал, можно сказать. Ладно, черт с ним, только Людмилу жалко: назло тебе она это сделала.
— Почему — мне?
— Ну, ты так и остался «Иван-простота»! Любит она тебя.
— Девчонка совсем, а тоже — «любит», — усмехнулся Иван.
— Вот такие и попадаются — четырнадцати да шестнадцатилетние. А твоей-то невесте сколько?
— Восемнадцатый пошел.
— И что так серьезно?
— Еще как! Жениться хотели. Вот уехала в университет в Москву.
— Надолго?
— Лет пять, наверное.
— И что же дальше?
Начало темнеть. Зажгли свет и еще долго беседовали, сидя на лавке, пока Виктор опять не вернулся к разговору о самородке.
— Так посмотришь?
— Знаешь, отец, нет у меня никакого желания сейчас с ним возиться. Давай отложим до завтра.
— Ты что, может, и впрямь сдавать придется? Неужто жизнь тебя ничему не научила? Ты только вспомни, как отец твой жил! Получается, что он сам себе приговор подписал на четырнадцать лет?! А за что? Да за то, что двух подлецов сам осудил и сам приговор исполнил. А если бы узнали? Да его бы наше государство изничтожило! А что мне оно дало? Вот я весь перед тобой: мне и надеть-то нечего, а я сорок лет проработал!
— Что ты меня агитируешь? Или я сам не понимаю?
— Так если понимаешь, скажи, что делать-то будешь. Ведь это не шутка: там миллионами пахнет. Сейчас реализовать это богатство невозможно — или убьют, или посадят, другого пути нет, поэтому я тебе советую спрятать это все, да так, чтобы никто даже из самых близких не знал. Правильно говорила Настя: золото у нас несет человеку только горе и страдания.
— Получается, как у Кузнецова, — родственник есть у нас, полковник, разведчиком в Англии работал, — так вот он золотом разбогател.
— Я тебе серьезно говорю, а ты…
— И я серьезно. Человек владельцем самого крупного ресторана в Лондоне стал, так у него задание было. А мне зачем? Конечно же, спрячу, а там видно будет. Я насчет Денисова узнавал: есть у нас один подполковник, но он моложе вашего.
— А внешне?
— Я-то его не видел.
— Надо посмотреть, этот подлец на все пойти может. Ну что, сынок, пойдем, помянем нашу мамочку… — произнес Виктор, и по дрогнувшему его голосу Иван понял, что не стал он говорить дальше, боясь заплакать.
Сели за стол в доме, собрали, что под руки попалось, выпили по стопке, вдвоем сходили к скоту, дали на ночь корм и опять вошли в комнату. Завешанные зеркала, траурные черные ленты и полотенца, горевшие свечи у образов — все это навевало страшную тоску и отрешенность. Запах плавленого воска придавал квартире постоянное ощущение смерти, поэтому о сне не заходило даже речи.
— Может, ты и прав, отец, давай завтра решим насчет переезда своим ходом, только чтобы ты ко мне и навсегда, а сюда будем приезжать на могилку. У тебя-то тоже никого тут нет.
— Яков, его семья — все же родственники, а там кто? Ты? Так говоришь — уедешь в училище.
— Ну не совсем же, на каких-то шесть месяцев. Там Николай Николаевич, вот, может, Зульфия с детьми будут — все ж не чужие люди.
— Не смогу я Настю даже мертвую оставить, — сказал Виктор и вдруг тихо, как-то беззвучно заплакал.
Иван никогда не видел его таким. На кладбище Виктор держался до последнего, даже когда наклонился к Насте, прощаясь. А тут плакал тихо, не вытирая слез, и это так не вязалось с его большой, еще довольно сильной фигурой, что Ивану стало нестерпимо жаль этого самого родного, может, самого близкого для него человека, казавшегося сейчас таким беспомощным и беззащитным. И он обнял Виктора. Так, попеременно утешая друг друга, они, не стесняясь, по-мужски плакали, вспоминая ту, кто лаской и нежностью окружала их всю свою жизнь. И как же сейчас ее не хватало им обоим!
Глава тридцать первая
Все шло своим чередом. Время делало свое дело. Сначала уехали Марина с отцом. Начала собираться Оксана.
— Так что же решать все-таки будем? — возобновила разговор Рита Ивановна. — Иван просил меня остаться до тех пор, пока он не приедет, а тут по телеграмме ясно, что он приедет в начале сентября. Тебе — на занятия, у Николая тут работа, которая ему нравится, глядишь, квартиру дадут — место неплохое.
— Знаешь, мама, пусть Николай решает, как хочет, и ты тоже, а мне еще рано решать, где жить; хватит, поспешила с замужеством!
— Что ты хочешь сказать? Николай хороший парень: не пьет, не курит, спокойный, вежливый. Чего ещё надобно?
— Да-да, еще заботливый, нежный и многое другое, но есть еще что-то, и, по-моему, это главное — любовь.
— Оксана, я тебя не неволила, ты сама решила, так теперь не ломай жизнь ни себе ни парню.
— А я и не ломаю, просто я уеду на занятия и все.
— Можно перевестись в Симферополь — тут ближе.
— Мама, слушай, я вот несколько раз у тебя спрашивала: кто мой отец? И ты каждый раз говорила мне неправду. Почему?
— Как ты со мной разговариваешь?! — вспыхнула Рита Ивановна. — Мы с Иваном Васильевичем прожили как муж и жена почти год, и если бы он не умер…
— Да ладно тебе, что ты так разволновалась? — и Оксана обняла мать за плечи. — Как же ты меня не поймешь? Знать я хочу, кто мой отец был, кто твои родители. Что же зазорного? У всех есть или были бабушки, дедушки, а у меня никого — ни дедушки, ни бабушки, ни отца.