«Амон устроил все земли, устроенные им. Но землю египетскую — раньше других. И искусство вышло из нее, и учение вышло из нее». Так говорил правитель финикийского города Библос более трех тысяч лет назад. Папирус с этим первым свидетельством иностранцев о стране фараонов был найден и прочитан основоположником русской египтологии Владимиром Голенищевым.
Туристский теплоход «Осирис», совершающий рейсы между Каиром и Асуаном, обязательно делает остановку в Луксоре. Луксор — слово арабское. Означает оно «дворцы». На этом месте стоял древнеегипетский город Тибис — столица Нового царства. Греки называли этот город Фивы. И слава о его храмах была широко распространена в античном мире.
Я приехал к Луксор по железной дороге и увидел на месте «стовратных Фив» маленький захолустный городок. На вокзальной площади поезд встречала вереница извозчиков. Среди них были два-три владельца щегольских пролеток, отделанных красной кожей и яркой медью. Но у большинства были потрепанные брички с черным верхом, который тут поднимают не от дождя, а от солнца. «Зимний дворец» — один из старейших отелей города — стоит на берегу Нила возле колоннад Луксорского храма. Позади здания среди магнолий и пальм голубеет бассейн. Рядом — пустующий теннисный корт. Ближневосточный конфликт нанес туристскому бизнесу Египта тяжелый удар.
Величественные пилоны и колоннады Луксорского храма стоят словно в котловине. Ведь они открылись взорам лишь благодаря раскопкам. Современный Луксор как бы нависает над древними Фивами. Набережная, обсаженная фикусами — не цветами в горшках, как у нас, а большими деревьями, — тянется на несколько километров вниз по реке до храмов Карнака. Когда-то здесь пролегала аллея сфинксов. Ее раскопанная часть упирается прямо в городские трущобы, полные черных коз, собак и пыли. Стучат молотками медники. На мангалах жарят кукурузу. Посетители кофеен курят кальян и играют в нарды. Бесшумно движутся египтянки, придерживая зубами накинутые на головы черные меланьи.
В Луксоре на каждом шагу видишь, как варварски относились к своим предшественникам представители различных цивилизаций и особенно религий. Перед святилищем Луксорского храма римляне поставили пару колонн и возвели над нишей столь чуждую египетскому искусству арку. Не лучше римлян вели себя впоследствии и христиане. Они оштукатурили нишу, чтобы нарисовать на ней изображение Девы Марии, и изувечили статую фараона Тутмоса, сделав из человеческой фигуры крест. В одном из двориков Луксорского храма можно увидеть дверь, находящуюся на высоте около шести метров над землей. Когда-то эта дверь, украшенная изразцами, вела в мечеть. Во время раскопок выяснилось, что мечеть стоит на камнях, составлявших перекрытие древнеегипетского храма. В храмах Луксора и Карнака нашли наиболее законченное выражение архитектурные тенденции эпохи Нового царства (XVI–XI века до нашей эры). Колоннады эти, стало быть, на тысячу с лишним лет моложе пирамид.
Архитектуру этого периода отличает грандиозность пространственной композиции, ее развитие по продольной оси, широкое использование колонн. В Луксоре невольно вспоминаешь Персеполь. Древнеперсидские архитекторы, несомненно, знали о творениях их древнеегипетских предшественников и многое у них переняли. Ну а влияние Древнего Египта на греко-римскую античную цивилизацию тем более очевидно. Взаимное проникновение и взаимное обогащение различных культур стало общечеловеческой традицией гораздо раньше, чем появились современные средства передвижения и сообщения.
На мой взгляд, наиболее впечатляющим примером архитектуры Нового царства могут служить храмы Карнака. В сущности, это целый каменный комплекс храмов, составлявших в то время главное государственное святилище. От Луксорского храма сюда ведет аллея сфинксов. Каждый сфинкс — лев с головой барана, то есть соединение силы и доброты, которое воплощает собой бог солнца Амон-Ра. Карнак дает наглядное представление о всех главных элементах древнеегипетского храма в период Нового царства. Во-первых, это пилон, стена с входным проемом. Во-вторых, открытый двор, украшенный двумя рядами сфинксов. В-третьих, многоколонный зал. В-четвертых, святилище. Это членение было связано с общественной иерархией. Двор предназначался для черни, многоколонный зал — для знати, а святилище — только для жрецов и фараонов.
Самое потрясающее в храме Амона-Ра в Карнаке — это многоколонный зал, или гипостиль. Говорят, что эти сто тридцать четыре величественные колонны, выстроившиеся в шестнадцать рядов, символизируют собой мифический лес, где по преданию обитал бог солнца Амон-Ра. Впрочем, бесполезно говорить о числе и высоте этих колонн. Те тридцать из них, что составляют более высокий, центральный ряд, увенчаны капителями в виде открытого папируса. Остальные — капителями в виде закрытого папируса. Главное в том, что сама форма этих колонн, само их расположение создают такую игру света, такое ощущение пространства, что основоположник египтологии француз Жан Франсуа Шампольон когда-то сказал: «Подобное творение останется непревзойденным для архитекторов всех времен и народов». Строительство многоколонного зала было закончено при Рамзесе II. Центральный ряд более высоких колонн предназначался для того, чтобы при перекрытии зала сохранить проемы для освещения. Но сейчас, когда эти колонны подпирают собой лишь небо, они производят еще более грандиозное впечатление.
Кое-где на каменных плитах, лежащих на капителях колонн, еще сохранились остатки старинной цветной росписи. Что же касается резных украшений на самих колоннах, то они остались в целости до наших дней. Должен признаться, что на меня храм Амона-Ра в Карнаке произвел даже более неизгладимое впечатление, чем пирамиды. Возможно, потому, что его величие как-то осязаемее и нагляднее. А может быть, дело в том, что лаконичностью своих форм, своими линиями и пропорциями, своим подходом к материалу творения древнеегипетских строителей как-то более близки к современности, чем считающаяся у нас классической греко-римская архитектура.
В Луксоре я впервые увидел в своем изначальном окружении древнеегипетский обелиск. В первый момент он показался мне неуместным штрихом современности среди неподдельной архаики луксорских колоннад. С тех пор как Мухаммед Али послал в подарок французскому королю Луи-Филиппу один из луксорских обелисков (он поныне украшает собой площадь Согласия в Париже), эти каменные столбы из четырех сужающихся кверху граней стали традиционным видом западной монументальной скульптуры. Форма обелиска кажется нам столь привычной и современной, что мы редко связываем ее с древней, давно умершей цивилизацией. А между тем обелиск символизирует собой первый луч восходящего солнца, сверкнувший на горизонте. Эта гранитная игла кажется тонкой и легкой. Только увидев вблизи верхушку одного разрушенного обелиска, на орнаментах которого хорошо видны папирус и лотос, то есть символы Нижнего и Верхнего Египта, я по-настоящему осознал его гигантские размеры.
Неподалеку от Асуанских порогов мне показали кусок камня, который древние египтяне вырубили из скального монолита, подготовили для транспортировки, но потом почему-то бросили. Это асуанское чудо представляет собой цельный кусок гранита длиной сорок метров при ширине и высоте почти три метра. Достаточно несложного умножения, чтобы убедиться, что такой монолит весит по крайней мере четыре тысячи тонн. Вырубка подобного камня иногда занимала лет десять, то есть почти столько же времени, сколько продолжалось строительство Асуанской плотины. Найдя подходящую скалу, из которой можно было вырубить монолит нужного размера, египтяне обтесывали камень с трех сторон — так, чтобы его оставалось отделить от скалы только снизу. После этого на определенном расстоянии друг от друга выдалбливали горизонтальные скважины. В каждую из них загоняли сухой ствол сикомора. Затем это дерево, способное интенсивно впитывать влагу, поливали водой. Наступал момент, когда разбухшие стволы одновременным гидравлическим усилием откалывали монолит от скалы. Трудно представить себе, как подобный монолит (для которого даже сейчас вряд ли удалось бы найти подъемные краны достаточной мощности) транспортировали до Нила, а затем сплавляли до Луксора, который лежит на 243 километра ниже по течению, чем Асуан.
Не менее сложные задачи решали египетские строители и при установке монолита подобной высоты. Делалось это следующим образом. Нижнюю половину обелиска втаскивали на край замкнутой каменной чаши, заполненной песком. После этого в дне чаши открывали заслонку. По мере того как песок высыпался наружу, устремлялось все дальше вниз и основание обелиска. Верхнюю же его часть, закрепленную канатами, одновременно тянули в сторону до тех пор, пока собственный вес каменного столба не придавал ему вертикального положения.
Нил делит Луксор на две части. На правом берегу находится город живых, на левом издавна был город мертвых, то есть место захоронения фараонов. Там никому не разрешалось жить, кроме строителей подземных склепов. Им, наоборот, не было дозволено возвращаться в город живых, ибо они должны были хранить секреты захоронений.
Как и пирамиды на плато в Гизе, «Долина царей» расположена на западном берегу Нила. По представлению древних египтян страна мертвых лежит именно на западе. Ладья бога солнца завершает там свое дневное путешествие, чтобы утром вновь появиться на востоке. Следуя египетской мифологии, я решил тоже направиться в страну мертвых на ладье, то есть, как и в Асуане, нанять парусную фелюгу. За рекой виднелись плантации сахарного тростника, огороженные невысокими дувалами. Плосковерхие домики из саманного кирпича почти сливались с окружающей равниной. Кроме финиковых пальм, на ней почти не было видно зелени. Обратил внимание на нескольких крестьян, которые неторопливо ковыряли землю у самой воды. Лодочник пояснил, что феллахи пропалывают арбузы. Их ростки едва появились из земли, а через два месяца, по словам лодочника, уже можно будет снимать урожай. Здешнее солнце дает растениям огромную силу, была бы лишь вода.
Селения в Верхнем Египте, как правило, стоят в пустыне. Каждый клочок плодородной земли в долине драгоценен. Поэтому феллах живет среди песков и спускается к полям у реки. В Египте преобладают северные ветры. Они особенно радуют лодочников, ибо помогают им подниматься вверх по течению Нила. На сей раз, однако, когда мы были примерно на середине реки, ветер неожиданно стих. Владельцам фелюги — старику и мальчику — пришлось усиленно работать веслами. Тем не менее течение снесло нас довольно далеко в сторону. И тут мне представилась возможность убедиться, что бурлаки издавна существовали не только на Волге. Мальчуган соскочил на отмель, надел себе на плечо лямку и, нагибаясь вперед всем телом, зашагал вверх по течению, таща и лодку, и старика, и меня. Работа эта, видимо, была не из легких, потому что он трижды останавливался, черпал горстями воду из реки, чтобы ополоснуть разгоряченное лицо.
«Долина царей» — это безжизненная каменная чаша, на дне которой царит застывший, неподвижный зной. Рыжеватые скалы почти не расчленены. Было время, когда фараоны создавали себе заупокойные храмы в виде пирамид. Но ограбления, начавшиеся еще в глубокой древности, заставили их искать другие способы захоронения собственных останков. Было решено отделить заупокойный храм от гробницы. Этот новый тип захоронения возобладал в период Нового царства. Так, в ущелье Дейр-эль-Бахри возникла «Долина царей». Мне довелось посетить самую знаменитую из шестидесяти четырех раскрытых там гробниц — гробницу Тутанхамона. Именно сокровища этого захоронения впоследствии экспонировались в Москве. Поэтому пересказывать свои впечатления вряд ли имеет смысл. Хочется лишь заметить, что в гробницах «Долины царей» особенно поражает свежесть фресок, совершенно не потускневших за тысячелетия. Древнеегипетские художники пользовались несколькими цветами: красным, голубым, желтым, зеленым, белым и черным. Они не применяли оттенков и полутонов. Их мазки доныне сохраняют свою контрастность.
Роспись наносилась или по известняку, в котором вырубались подземные склепы, или по штукатурке, которая впоследствии обрабатывалась резчиками и лишь затем раскрашивалась. Благодаря сухости здешнего климата и стойкости минеральных красок фрески отлично сохранились до наших дней. Росписи в «Долине царей» напоминают о том, что древнеегипетское искусство оптимистично по своей природе. На фресках и барельефах не увидишь ни больных, ни стариков. Боги, фараоны, труженики изображены в расцвете сил. Если догмы христианства побуждали художников воспевать страдания, бессилие человека перед Богом, то в искусстве Древнего Египта люди исполнены бодрости и жизненной силы.
Гробница императора Сети I имеет несколько ложных камер, предназначенных обмануть грабителей. Расписывать одну из них было, видимо, поручено подмастерьям. Красными грифелями они наносили на оштукатуренные стены контуры рисунков. Потом их работу уже черным грифелем корректировал мастер. В одном месте он подправил положение руки, в другом иначе развернул плечи, в третьем слегка изменил выражения лиц. И мы, как изумленные ученики много веков назад, наглядно видим, как ремесленная поделка превращалась в художественное произведение.
Наружная часть многих храмов в «Долине царей» выглядит весьма современно, даже конструктивистски. Да и колоннады не такие, как в Луксоре, а больше похожи на дорические. Правда, такое сравнение обидело нашего гида.
— Совсем наоборот! Это дорические колонны похожи на здешние! — воскликнул он.
Характерным примером может служить полупещерный храм царицы Хатшепсут. Построенный в XV веке до нашей эры, он представляет собой два яруса террас, обнесенный колоннадой двор и вырубленное в скалах святилище.
Неподалеку от храма царицы Хатшепсут на склоне лепилось селение. Крестьяне занимались обжигом кирпича. На крыше сушились сахарный тростник, кукуруза. Да, страна мертвых населена. И здесь поневоле думаешь о том, как живучи бедность и нужда. Тягостное чувство вызывают эти люди, вынужденные клянчить подаяние у туристов, любующихся величественными памятниками древности. Пока идешь от одной гробницы к другой, тебя то преследует старик, пытающийся всучить какого-то жука-скарабея, то чумазая девчушка протягивает самодельную куклу. Стоит сделать снимок крестьянского дома, как со всех сторон налетают люди и, показывая на фотоаппарат, кричат: «Бакшиш, бакшиш!» Не успеет группа туристов приблизиться к входу в гробницу, как к ней тут же устремляются «поводыри». Один несет фонарь, другой какую-то палку, третий — кусок картона, обклеенный фольгой, — нехитрый прибор, с помощью которого солнечные лучи направляют в глубь гробницы, чтобы разглядывать фрески. И каждый, разумеется, рассчитывает получить за это пиастр. А поскольку у туристов обычно не бывает мелких монет, кое-кому перепадает и по пять пиастров.
Возвращаясь поездом из Луксора в Каир, я думал о том, что европейцы, основавшие египтологию, как бы вернули прошлое египетскому народу. Вряд ли это произошло случайно. Египтология родилась в те годы, когда мысль о единстве человечества, об общих корнях цивилизации, мирового искусства уже начинала овладевать умами.
Как раз в последний день моего пребывания в Египте Министерство информации дало разрешение на поездку в Суэц, ставший прифронтовым городом с «шестидневной войны» 1967 года.
Машина мчится среди безбрежной песчаной равнины. Ее однообразие нарушают лишь стальные опоры линии электропередачи, которая тянется сюда от самого Асуана. Присмотревшись внимательнее, убеждаюсь, что пустыня обитаема. Тут и там пылят грузовики, на барханах видны следы гусениц. То, что я поначалу принял за кустики перекати-поле, на самом деле оказались закопанными в песок зенитками.
От Каира до Суэца немногим более 120 километров. То и дело на горизонте показываются озера. Всякий раз приходится удивляться тому, что это мираж. Да и на асфальте шоссе то и дело видятся лужи, которые по мере приближения к ним исчезают. Немногим больше часа езды, и линия электропередачи уходит куда-то вправо к горному кряжу. Перед этими незаметно выдвинувшимися из-за горизонта горами возникает отчетливое серебряное сияние. Сначала кажется, что это тоже мираж, но потом на этом серебристом фоне все яснее проступают минареты, пальмы, городские здания. Это и есть Суэц. А горное плато, обозначившееся справа, — это Синай, где Азиатский континент смыкается с Африкой.
Город непривычно пуст. Почти не видно автомашин. Нет уличной толпы. После перенаселенных египетских городов этот контраст особенно разителен. От бомб и снарядов пострадало почти две трети зданий Суэца. На стене мечети — следы осколков. Угол многоэтажного дома снесен фугасной бомбой. В заливе торчат из воды мачты затопленных на фарватере судов.
С офицером из штаба египетской бригады едем в порт Тауфик — поселок, выросший возле устья Суэцкого канала. К нему ведет насыпная дамба. Во время перемирия по краю ее сделали земляную насыпь. Так что движущиеся по дамбе машины теперь с противоположного берега не просматриваются. Порт почти полностью разрушен. Под ногами хрустит стекло, улицы засыпаны обломками, деревья искалечены снарядами. На крыше шестиэтажного здания размещается наблюдательный пост войск ООН. Подходим ближе к каналу, где в чьем-то роскошном особняке с мраморной лестницей размещается наблюдательный пункт египетской роты. Все вокруг разрушено, но каким-то чудом в холле уцелел паркет.
Итак, я смотрю из Африки на Азию. Смотрю с той точки, где берет свое начало Суэцкий канал. Вилла стоит у самой воды. Ширина канала здесь не превышает ста пятидесяти метров. Поэтому хорошо видны израильские позиции. Они тоже расположены на узкой косе. Дамба эта предназначалась для таможенного досмотра судов, входящих в канал с юга. На этой узкой полоске земли израильтяне тоже не могут иметь сколько-нибудь значительных сил. Потому что позади них снова вода. Лишь дальше виден голый берег, примерно в полукилометре от которого на возвышенности расположены артиллерийские позиции. По берегам канала и на египетской, и на израильской стороне тянутся траншеи, видны брустверы, сложенные из мешков с песком. Командир роты водит меня по своему участку обороны. Ловлю себя на мысли о том, что почему-то особенно жалко видеть проломы в стенах новых, недавно построенных домов. Сколько бессмысленных разрушений! А справа, со стороны Суэца, узким заливом подходит сюда Красное море. Выглядит оно, впрочем, точно так же, как и Черное. Во всяком случае, в этот солнечный январский день.
Пора возвращаться. На обратном пути в Каир мне посчастливилось увидеть очень редкое зрелище: проливной дождь в пустыне. Сплошная стена воды обрушилась на машину. Она мчалась, словно глиссер, рассекая широкие волны. Лицезреть пустыню, сплошь покрытую лужами, — действительно чудо!
И вот снова перед глазами Нил, одна из самых длинных рек на нашей планете наряду с Амазонкой и Миссисипи-Миссури. Прав был Геродот, сказавший об этой реке, которая протянулась на шесть с лишним тысяч километров, не принимая ни одного притока: Египет — дар Нила.
В разгар необычно жаркого для Подмосковья лета узнал, что предстоит лететь в Сомали.
— Вам не позавидуешь: на июль — да в Экваториальную Африку! — говорил, склонив потное лицо к вентилятору, сотрудник консульского управления МИДа, когда оформлял мой паспорт.
Но как трудно судить из Москвы о других странах! Оказывается, июль в столице Сомали, городе Могадишо, — лучшее время года.
С океана все время дует освежающий бриз. В гостинице нет нужды включать кондиционер. Распахнул дверь на балкон — шторы колышутся от ветра. Даже сюда, за добрые полкилометра, доносится шум прибоя с того места, где Индийский океан встречается с волнорезом порта. Небо покрыто низкими, быстро мчащимися тучами. Другая неожиданность: перелет до Могадишо занимает тринадцать часов, а время в столице Сомали — московское. Дело в том, что мы все время летели на юг. Первая посадка в Симферополе, вторая в Луксоре (вот уж никогда не думал, что вновь окажусь в столице Верхнего Египта!). Потом еще один почти пятичасовой перелет над Нубийской пустыней.
Я знал, что большую часть территории Сомали занимают такие же пески. Но после полета над безжизненным оранжевым маревом мы увидели облака, а в их разрывах — пусть редкую, но все же зелень. Близость Индийского океана сказывалась тугим, могучим ветром, внезапно налетающими ливнями. Никак не предполагал, что в Экваториальной Африке в июле можно преспокойно выйти из гостиницы прогуляться по городу в послеполуденные часы. Среднемесячная температура июля колеблется на побережье от 29 до 31 градуса. Как явствует из справочников, климат в Сомали экваториально-муссонный, пустынный или полупустынный. Ну а на собственном опыте хочу засвидетельствовать, что в Могадишо чувствуешь себя куда комфортнее, чем во влажной духоте Сингапура, который лежит примерно на той же широте, только на противоположной стороне Индийского океана.
Могадишо — захолустный, но опрятный город. Причем чистоплотность присуща его жителям и в моральном смысле. Никто не попрошайничает, как в Дели или в Каире. Видимо, сказывается то обостренное чувство собственного достоинства, которое является характерной чертой кочевников-скотоводов. На базаре торгуют бананами, арбузами, папайей. Все эти фрукты выращивают на юге страны, в заболоченной пойме реки Джуба.
Запомнились чайные Могадишо. В тени деревьев расставлены табуретки. Люди сидят у вынесенного на улицу репродуктора, часами слушая радио. Газеты еще не получили в стране широкого распространения. Сомалийская письменность была введена лишь несколько лет назад. Телевидения нет и в помине. Да и радиоприемник пока еще роскошь, доступная немногим. И вот люди собираются в харчевнях, чтобы за кружкой чая с верблюжьим молоком послушать новости из репродуктора.
Сомалийцы высоки ростом, пожалуй, даже долговязы. Говорят, что в этой стране самые красивые женщины в Африке. Хотя мои познания континента ограничиваются лишь Египтом, хочется поддержать эту точку зрения. Сомалийки действительно очень красивы. За статность и грациозную ловкость движений их сравнивают с быстроногими газелями. Держатся эти смуглые восточные красавицы с горделивым достоинством. Пожалуй, тип сомалийца больше всего отвечает нашему представлению о том, как мог выглядеть арап Петра Великого. То есть это человек смуглый, темнокожий, но скорее с арабскими, чем с негритянскими чертами.
Словом, сомалийцы весьма отличаются от жителей Западной Африки. В их внешнем облике чувствуется соседство Аравийского полуострова, близость Индии. Большинство городов на восточном побережье Африки, вплоть до Занзибара, возникли как центры арабского мореплавания и торговли. Они издавна имели связи с индийским штатом Керала. В XV веке на обратном пути из Индии в Могадишо побывал русский купец Афанасий Никитин.
Очертания Сомали на карте напоминают голову жирафа. Длинная шея животного наклонена к Индийскому океану, а голова резко повернута к Красному морю. Берег у Африканского рога — так можно назвать эту страну. В Древнем Египте восточный выступ Африканского континента называли страной Пунт. Мыс Гвардафуй, отделяющий Аденский залив от Индийского океана, еще в глубокой древности был прозван мысом ароматов. Здесь издавна торговали благовониями — ладаном и миррой. Особенно славился этим порт Бербера на севере Сомали.
Возле него и сейчас можно видеть неказистые карликовые деревья или кусты, дающие ароматические смолы. В сильную жару эти эфироносные растения способны самовозгораться. И здесь разгадка одного из библейских чудес — притчи о том, как пророк Моисей благодаря заветному кусту, который вспыхивал голубым пламенем в пустыне, узнавал, что его призывает к себе всемогущий бог Яхве.
Лавочники в Могадишо заговаривают с иностранцем по-итальянски. Это — наследие истории. В конце XIX века южную часть страны захватила Италия, северную — Англия и Франция. В начале Второй мировой войны фашистская Италия оккупировала весь Сомалийский полуостров. Потом англичанам удалось разгромить войска Муссолини, вернуть свои колониальные владения и захватить итальянские. В 1960 году на месте итальянского и британского Сомали была создана независимая Сомалийская Республика.
Летим из Могадишо на юг, в город Кисимайо. Там, у границ Кении, в океан впадает река Джуба. Лишь на ее берегах возможно тропическое земледелие. Именно там создали в свое время банановые плантации итальянские-колонизаторы.
Самолет плывет над бутылочной гладью Индийского океана. Берег Африки прочерчен как по линейке. Вот море, а вот суша. Причем слово «суша» здесь ближе, чем где-либо, к своему первоначальному значению. Это рыжевато-бурая прокаленная солнцем пустыня, которая вдруг обрывается кромкой морского прибоя. Нигде ни островка, ни бухты. Дальше на юг пустыня сменяется саванной. Растительность проступает зеленовато-бурыми пятнами. Пилот объявляет: «Пересекли экватор». Совершаем посадку в Кисимайо. Осматриваем и фабрику, где упаковывают на экспорт сомалийские бананы. Лента транспортера медленно передвигает огромные гроздья. Мужчины ножами срезают бананы, бросают их в мойку, а потом упаковывают в целлофановые мешки и коробки.
Назавтра еще в сумерках отправляемся на север «пощупать рукой» линию экватора. Едем на английском «лендровере», специально приспособленном для любителей сафари — африканской охоты. Примерно час мчимся по саванне. Очень колоритны зонтичные акации. Их листочки имеют такую же форму, что и у обычной акации, но по размерам в несколько раз меньше. Но еще интереснее форма кроны. На мой взгляд, она скорее похожа не на зонт, а на шляпку плоского гриба. Дерево старается защитить своей тенью побольше земли вокруг ствола, чтобы солнце не испаряло оттуда влагу. Пожалуй, все своеобразие африканской саванны связано с силуэтом этих деревьев. На творения художников-сюрреалистов похожи толстые баобабы с короткими ветками и редкими листочками. У нас так иногда выглядят липы на бульварах, после того как им только что обпилили кроны. Неправдоподобно толстые стволы баобабов напоминают каких-то гигантских раздувшихся червей. Своеобразный вид придает саванне и пальма дум-дум. Немного поднявшись над землей, ее ствол делится надвое, а затем каждое из этих ответвлений снова раздваивается. В результате — удивительная по геометрической правильности четырехкронная пальма.
Рассвет мы встретили на экваторе. Увидели кабана с длинными пожелтевшими клыками и торчащим вверх хвостом, похожим на антенну. Сомалийцы утверждают, что, передвигаясь в глубокой траве, кабан кончиком хвоста чувствует приближение опасности. Попадались нам стада антилоп и обезьян, аисты и пеликаны. Водятся тут также зебры, львы, гиены, шакалы, а в прибрежных зарослях — носороги.
Сама по себе линия экватора не представляла собой ничего примечательного. На шоссе стоял аляповатый столб. Рядом валялись расколотые бетонные блоки. Говорят, что здесь в свое время был установлен бюст Муссолини. Но когда англичане прогнали отсюда итальянских колонизаторов, статую диктатора тут же взорвали.
На обратном пути произошел забавный диалог с представителем Министерства информации.