Грот захлопал, гик со скрипом пошел от борта, потом назад, потом опять от борта. Ветер снова стих. Еще несколько минут «Краб» скользил вперед, потом бушприт его начал отворачиваться от «Дерзкого».
— Не могу держать курс, сэр, — доложил рулевой.
Хорнблоуэр оглядел горизонт: ветра ждать неоткуда. Наступил решающий миг. Он со стуком сложил подзорную трубу.
— Я спущусь в шлюпку, мистер Харкорт.
— Дозвольте и мне, милорд, — произнес Джерард с ноткой протеста в голосе.
— Нет, — отрезал Хорнблоуэр. Он не хотел утяжелять шлюпку на случай, если в следующие полчаса поднимется ветер.
— Навались, что есть мочи, — приказал Хорнблоуэр гребцам, едва шлюпка отвалила от «Краба». Весла погрузились в синюю-пресинюю воду, засверкали золотом на синеве. Шлюпка, провожаемая тревожными взглядами, обогнула корму; Хорнблоуэр повернул румпель и взял курс на «Дерзкого». Шлюпка закачалась на мелкой зыби — вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым подъемом на волне «Краб» заметно убывал в размере, «Дерзкий» — пребывал. Он был удивительно хорош в этот золотой вечер, в эти последние (говорил себе Хорнблоуэр) часы его военной карьеры. «Дерзкий» все приближался, и наконец в нагретом воздухе раздалось:
— Эй, на шлюпке!
— Иду к вам! — прокричал Хорнблоуэр в ответ. Он стоял, чтобы виден был расшитый золотом адмиральский мундир.
— Не приближайтесь! — предупредил голос, но Хорнблоуэр по-прежнему правил на корабль. Из этого международного скандала не выйдет — маленькая шлюпка с безоружной командой доставила одного адмирала на застигнутый штилем корабль. Хорнблоуэр направил шлюпку к бизань-русленю.
— Не приближайтесь, — повторил голос с американским выговором. Хорнблоуэр развернул шлюпку.
— Шабаш! — приказал он. По инерции шлюпка скользнула к кораблю; Хорнблоуэр, зная свою неловкость, постарался, как мог, рассчитать движение. Он прыгнул на руслень, черпнул башмаком воду, но удержался и подтянулся.
— Отойдите от судна и ждите меня, — приказал он гребцам и перевалился через борт. Высокий худой человек с сигарой во рту — должно быть, американский шкипер. Рядом с ним дюжий помощник. С пушек, хотя и не выдвинутых, сняты найтовы. Подле них американские матросы, готовые открыть огонь.
— Не слыхали, что ли, я велел не приближаться, мистер? — буркнул шкипер.
— Извините за вторжение, сэр, — отвечал Хорнблоуэр. — Я — контр-адмирал лорд Хорнблоуэр на службе Его Британского Величества по неотложному делу к графу Камброну. Секунду они стояли на залитой солнцем палубе, глядя один на другого. Тут подошел Камброн.
— А, граф, — сказал Хорнблоуэр и с усилием перешел на французский. — Рад снова видеть мсье le compte. — Он снял треуголку и, прижав ее к животу, склонился в поклоне. Он знал, что кланяется неуклюже.
— Чему обязан этим удовольствием? — спросил Камброн. Он стоял напряженно, его пушистые усы топорщились.
— К величайшему моему огорчению должен сообщить вам прискорбные новости, — сказал Хорнблоуэр. Долгими бессонными ночами он повторял про себя эти слова. Теперь надо было произнести их естественно. — А также оказать вам услугу, граф.
— Что вы хотите сообщить мне, милорд?
— Дурные вести.
— Какие?
— С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.
— Нет!
— Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.
— Не может быть!
— Уверяю вас, граф.
Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.
— Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, — сказал Хорнблоуэр, — и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.
Камброн не догадается, что «Краб» не поспел бы так быстро.
— Я вам не верю, — тем не менее ответил он. Именно такой ложью можно было бы остановить «Дерзкого».
— Сударь! — запальчиво воскликнул Хорнблоуэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.
— Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, — произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблоуэр знал и страшился: — Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное — правда?
— Честное слово джентльмена, — ответил Хорнблоуэр.
Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью. Это — последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека — небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим — честью. Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблоуэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна — адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:
— Ваше честное слово, милорд?
— Мое честное слово, — повторил Хорнблоуэр так же твердо, с тем же видом честного человека. Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:
— Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.
Камброн слушал, но весть так сразила его, что он ни чем другом говорить не мог.
— Император мертв! — повторил он.
— Я уже выразил вам свои соболезнования, граф, — сказал Хорнблоуэр. — Повторяю их этим господам. Мои глубочайшие соболезнования.
Приглушенные перешептывания французов перебил голос шкипера-американца.
— Надвигается порыв ветра, — сказал он. — Через пять минут мы двинемся. Отправляетесь с нами, мистер, или за борт?
— Подождите, — сказал Камброн (видимо, он немного понимал по-английски) и обернулся к своим офицерам. Все заговорили разом. Хорнблоуэр уже не разбирал слов. Однако он видел, что убедил их. Это порадовало бы его, если бы он мог радоваться. Кто-то пробежал по палубе; в следующий миг из люка высыпала императорская гвардия. Старая гвардия Бонапарта — все в мундирах, видимо, готовые отразить абордаж, если команда «Краба» решится на такую глупость. Пятьсот человек в увенчанных султанами киверах, с ружьями. По команде они выстроились в шеренги, исхудалые, уставшие — в свое время они с победой входили во все столицы Европы, за исключением одного Лондона. Так, с ружьями, застыли они навытяжку — лишь немногие бросали любопытные взгляды на британского адмирала, остальные смотрели прямо перед собой. По впалым щекам Камброна текли слезы. Срывающимся голосом он сообщил новость — он едва мог говорить. Они взвыли, как звери. Они думали о своем императоре, замученном английскими тюремщиками — теперь в обращенных к Хорнблоуэру взглядов горело не любопытство, а ненависть. Камброн заговорил вновь: он говорил о будущем и о Франции.
— Император мертв! — повторил он так, будто возвещал о конце света. Ряды французов смешались — горе пересилило даже железную дисциплину старой гвардии. Камброн вытащил шпагу и легко поднес рукоять к губам в прекрасном жесте прощания — сталь блеснула в свете заходящего солнца.
— Я обнажал шпагу за императора, — сказал Камброн. — Я никогда ее больше не обнажу.
Он взял шпагу двумя руками и ударил о колено, судорожным движением худощавого, жилистого тела переломил клинок и бросил обломки в море. Старая гвардия протяжно застонала. Кто-то взял ружье за дуло, взмахнул прикладом над головой и с треском ударил о палубу, переломив в узком месте приклада. Другие последовали его примеру. Ружья полетели за борт. Американский шкипер наблюдал за ними с видом человека, которого ничем на свете не удивишь, однако незажженная сигара у него во рту стала значительно короче — он сжевал ее чуть не наполовину. Шкипер двинулся было к Хорнблоуэру, очевидно, желая потребовать объяснений, но французский адъютант его опередил.
— Франция, — сказал он. — Мы направляемся во Францию.
— Во Францию? — переспросил шкипер. — Не на…
Он не мог сказать «Святую Елену», но явно подразумевал.