Словно в сказке, за окном лежал незнакомый чудесный город. Спящая Света, свернувшись калачиком на своей мягкой постели, уютно посапывала. На столе красовалась огромная корзина с фруктами, принесенная в номер за время их вечернего отсутствия. Разбуженная солнечным лучом, бьющим прямо в глаза, Таня долго не могла понять, где она находится. Подаренные Верленом розы за ночь распустились в полную силу, и теперь источали дурманящий, сладкий аромат. В увесистой рукописи в малиновом переплете, лежавшей у ее изголовья, уже не было ничего угрожающего. И хотя соперница весь вечер кидала на Ивана призывные томные взоры, хотя впереди была еще неделя этого искушения, Таня теперь понимала, что зря терзалась сомнениями.
Она ошибалась, однако еще не могла знать этого.
Вчера, когда Верлен уехал домой, где тосковала его обездоленная жена, а остальные разошлись по гостиничным номерам, Иван с Таней снова украдкой спустились на первый этаж, в гостеприимную, манящую полутьму бара, где Таня стала невольной свидетельницей таинственной встречи их хозяина с его коварными друзьями из артистического мира. Ей было спокойно и уютно, как всегда в присутствии Ивана. Играла мягкая музыка. Среди нарядных, раскованных посетителей московские гости выделялись только тем, что говорили по-русски, и седой, похожий на профессора бармен, ловко орудовавший разнокалиберными бутылками, улыбался им, как старым друзьям, и даже задал два-три веждивых попроса о событиях в Москве. Все здесь, на другом берегу Атлантического океана, казалось живее, свободнее, естественнее, чем в Москве, где немногочисленные бары были убежищем иностранных туристов, да женщин легкого поведения.
- Завтра выходной, - напомнила Ивану Таня. - Почему бы нам не отдохнуть от Верлена и его компании? Ты возьмешь напрокат машину - я слышала, что в Канаде это недорого и очень легко. Поедем в Лаврентийские горы, о которых я читала в путеводителе. Кроме того, мне хочется пойти в русскую церковь. В Монреале их две. Кто знает, вдруг нам со Светой смогут сказать там что-то про нашу двоюродную бабушку. Россия столько лет была отрезана от мира, что мама слышала о ней в последний раз, когда была девочкой, а с тех пор след оборвался.
- Где она жила тогда? - спросил Иван.
- Кто-то встретил ее в Торонто, но жила она, кажется, в Нью-Йорке. Неизвестно даже, знает ли она о моем существовании. Сколько семей навеки разрушила большевистская революция! - взгляд ее затуманился. - Кроме бабушки, если она жива, у нас больше нет никаких родственников.
- Мне бы очень хотелось, - мечтательно сказал Иван. - Но, боюсь, что сам я просто обязан быть с Полем. Тебе, если хочешь, могу дать выходной.
- С Полем?
- Конечно, - недоуменно посмотрел Иван.
- Я понимаю, - протянула Таня, борясь с подступающим к горлу негодованием. - Послушай, Иван, а ты уверен, что именно Верлен подстроил нам эту встречу в ресторане?
- Кто же еще?
- Ты сам не знал о том, что Шахматова здесь?
- Знал, - неожиданно ответил Иван.
- Итак, в Москве у тебя из-за работы нет времени ни с кем видеться. И ты, при попустительстве этого старого сводника, решил использовать шанс и повидаться со своей старой подружкой за океаном. Так?
- Сейчас я сижу с тобой, Таня, - мягко ответил Иван.
- А завтра господин президент изволит предоставить своей исполнительной сотруднице выходной... избавиться от нее... и провести весь день в компании литераторов, миллионеров и кинозвезд. Видимо, этот жалкий Татаринов действительно выдающийся писатель. Я чувствую, что этот сценарий произвел на тебя ровно такое впечатление, как хотелось Шахматовой. Сколько лет вы знакомы?
- Пятнадцать лет, Таня.
Она в изумлении откинулась на мягкую спинку дивана, и розовая вишенка медленно всплыла на поверхность ее прозрачного коктейля. Так вот почему Анна делилась с Татариновым своими давними воспоминаниями! Все мгновенно стало на свои места в ее взбаламученном сознании. Анна пыталась не завоевать Ивана, а лишь вернуть его! Где же в этой сложной игре некогда охладевших, а ныне вновь пылающих взаимным огнем сердец, место ей, Тане?
- Разумеется, - сказала она хрипло, - моего лица не увидеть на афишах кинотеатров. Иван Безуглов может увлечься лишь женщиной состоятельной и знаменитой.
- Не говори глупостей, Таня, - поморщился Безуглов. - Моего состояния и известности хватит на двоих.
- Вот именно - зачем тебе еще богатство? Неужели тебе мало твоих миллионов?
- Она не богата.
- Все равно, - отмахнулась Таня, в раздражении поставив стакан с коктейлем на столик, - я по сравнению с нею деревенская простушка, со всеми своими иностранными языками, умением печатать на компьютере и вести твои скучные дела. Я не бизнесмен, не актриса, не сценарист. Таких как я ты найдешь еще сто человек. Достаточно твоей фирме дать объявление в газету - и потянутся, миловидные, квалифицированные, мечтающие о работе в фирме "Иван Безуглов". А может быть, - добавила она ожесточенно, - и об интрижке с ее президентом. Прощай!
Иван вздрогнул. Он вспомнил, как то же самое слово - "интрижка" - с пренебрежением произносила у него в кабинете кинозвезда, когда говорила о Тане. Глаза Ивана слипались после долгого путешествия. Как во сне, он увидел, что Таня осушила свой бокал, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из бара. Уже во второй раз он убеждался, что в этом самоотверженном сердце могут гнездиться гнев и ревность. Но это не отвращало его от Тани, о нет, и когда он позвал ее обратно, она вытерла слезы своим батистовым платочком и снова села с ним рядом.
- Я еще не готов для этого разговора, - Таня никогда раньше не слышала такой нежности в его голосе. - Я люблю тебя, - добавил он совсем тихо.
Тане показалось, что откуда-то доносятся звуки ее любимой сонаты Моцарта. В это мгновение, когда ее душа, казалось, обрела крылья, она, может быть, впервые полностью поняла значение слова "счастье". Как много могут преобразить в жизни человека три простых слова!
Она взяла руку Ивана в свою и посмотрела на него взглядом, исполненным невыразимой преданности. О да, какой-нибудь Верлен, какой-нибудь Татаринов - ведь не зря же подружились эти, казалось бы, противоположные во всем люди, - на своем веку, вероятно, произносили такие слова несчетное количество раз, не смущаясь тем, что завоевавший женщину берет на себя ответственность не за игрушку, не за орудие мимолетного наслаждения, а за живую человеческую душу. Иван понимал это лучше многих - вот почему признание далось ему с таким трудом. Он глядел в сторону, весь охваченный противоречивыми чувствами.
- Не торопи меня, - его сильная рука, способная, казалось, согнуть подкову, была мягкой и доброй, словно он поглаживал пальцы ребенка, - пятнадцать лет назад Анна разбила мое сердце, и мне еще нужно время, чтобы оправиться от этой трагедии.
- А как же сценарий? - недоуменно спросила Таня. - Если верить Татаринову, то холодный, циничный молодой человек, одержимый идеей богатства и власти, сам разбивает сердце героини.
- Оставь, - в улыбке Ивана сквозило презрение к незадачливому сценаристу, - таким Татариновым никогда не понять, что такое жизнь. Единственное, что они умеют - коверкать правду либо в угоду своим фантазиям, либо...
- Либо за хорошую мзду, - подсказала ему Таня. - Но знаешь, мне стало жаль его вчера. Мне показалось, что за его наигранной самоуверенностью скрывается душевная пустота, которая мучает и его самого. Разве не ужасно видеть в жизни лишь материал для литературных упражнений? Разве не страшно чувствовать, что твое сердце уже неспособно любить? Такие, как он, считают, что все искупается талантом, но и талант его сомнителен.
- Не говори так, Таня, - возразил Иван. - Кто знает, если бы наши с тобой судьбы не затрагивал этот злосчастный сценарий, мы могли бы посмотреть на него по-другому. Да и роман его, быть может, не так плох, как тебе показалось. В конце концов, я не раз видел его в Москве на книжных прилавках. Не зря же Верлен финансировал издание и даже, говорят, сейчас платит Татаринову нечто вроде постоянного жалованья.
- Должно быть, не очень щедрого, - расмеялась Таня, - он одет, как оборванец. Или это еще один способ привлечь к себе внимание? А что книга его лежит на прилавках... Иван, я не узнаю тебя. Популярность - это когда книга не лежит в магазинах, а расходится. Кому в нашей обездоленной России сейчас нужно его эстетское нытье? Ты сам говорил, что народ надо сперва накормить, а потом уже спрашивать с него добродетели. По мне, "Анжелика" - и то лучше, чем вся эта современная изящная словесность.
- Я согласен, - сказал Иван, - сам я не стал читать романа, когда он попал ко мне в руки. Но давай, правда, посмотрим кино, которое он нам предлагал... если, конечно, у меня хватит душевных сил смотреть фильм, где главную роль играет Анна...
По монреальскому времени было всего одиннадцать, а по московскому - уже раннее утро. Они вдруг посмотрели друг на друга устало и беспомощно, и Таня поднялась к себе, оставив Ивана допивать своего "Джека Дэниэлса". Она не увидела, как оставшийся в одиночестве Иван вдруг вздрогнул, едва не выронив своего стакана. В дверях бара, покачивая роскошными бедрами, появилась та самая Анна, чье имя он произнес несколько мгновений назад.
- Где же твоя верная белая мышка, Иван? - спросила она язвительно, по-хозяйски садясь с ним рядом.
- Не говори так о моем преданном друге, - Иван тоже перешел на ты, со страхом чувствуя, как от присутствия этой женщины в его душе нарастает темная волна страсти. После ужина она успела переодеться в открытую с глубоким вырезом блузку и брюки свободного покроя. Без жемчужного ожерелья ее обнаженная шея, как бы изваянная античным скульптором, казалась еще прекраснее. Вместо бриллиантовых сережек с ее ушей свисали две крошечные золотые женские фигурки.
- Ты смотришь на мои серьги, Иван? - довольно улыбнулась она. - Иногда я устаю от бриллиантов. Это скифское золото, подарок Верлена в ту пору, когда он еще любил меня. Не знаю, на каком аукционе он купил этот музейный экспонат. Он говорил мне тогда, что его любовь будет вечной, как искусство...
- Неужели он бросил тебя? - спросил Иван сочувственно.
- О нет, мы разошлись по обоюдному согласию. Зато остались добрыми друзьями. Однажды ночью в Москву мне позвонила его жена. Не помню, как я объяснялась с нею, не помню даже содержания разговора. Но этот плачущий голос за восемь тысяч километров... после него что-то навсегда треснуло между нами с Верленом. Но у меня были и другие, Иван. Пятнадцать лет - немалый срок... - Она нервно закурила. - Послушай, мы с тобой не в Москве, давай возьмем такси и отправимся на улицу Кресент. Побудь моим гостем, Иван. После съемок фильма с Татариновым я уже привыкла к этому городу и считаю его своим.
Слова любви, которые он произнес несколько минут назад, все еще обжигали его губы. Но простодушный весенний аромат "Ив Сен-Лорана", оставленный в воздухе бара целомудренной Таней, уже уступал резковатому, пьянящему, чуть ядовитому запаху "Пуазона". Он смотрел на Анну, пытаясь сравнить с той, которую он знал пятнадцать лет назад. Нет, это была другая женщина. Они были тогда слишком невинны и не думали о любви страстной. Теперь одного взгляда на полуоткрытую пышную грудь Анны, на ее трепетные ресницы и манящие огромные глаза было достаточно, чтобы пробудить в нем прежнее волнение и счастливое ожидание небесного блаженства. Он расплатился с официантом и они вышли к подъезду гостиницы.
Одиннадцать вечера в субботу - едва ли не самое прекрасное время в Монреале, особенно весной. На улицах просыхает вечная слякоть зимних месяцев, когда после всякого снегопада мостовые обильно посыпаются крупной солью, красавицы одеваются не по сезону легко, из окон доносится музыка, и едва ли пол-города высыпает на улицу Сен-Катрин, мерцающую неоновыми вывесками магазинов и баров, а по проезжей части движется нескончаемый поток машин - от разбитых стареньких "Гранад" до "Акур" и "Порше". Сияют бриллианты за пуленепробиваемыми стеклами ювелирных магазинов, безучастно глядят манекены, одетые по последней парижской моде, и тот самый конторский люд, который в будничное утро переполняет вагоны метро и отчаянно ругается, попав в автомобильную пробку, волшебным образом перевоплощается в праздничную толпу, хохочущую на всех перекрестках и переполняющую шумные бары, где царствует громовая музыка и танцы в такой тесноте, что парочкам приходится прижиматься друг к другу куда тесней, чем позволяют правила приличия. В такой толпе любой чувствует себя моложе и жизнерадостней.
- Так это и есть тот запад, который я видел только в кинофильмах, - Иван с Анной пристроились за стойкой одного из баров, где музыка была не такой оглушительной. - Я уже сбился со счета своих поездок, но вечерами я обычно сижу в номере за "Макинтошем" и работаю.
- Не знаю, как ты, но я устала от своей жизни, - сказала Анна, пригубив свой коктейль. .
- Я тоже, - ответил Иван, не думая. - Уже много лет мой рабочий день продолжается по двенадцать часов, а то и дольше. Мне всегда казалось, что в этом и есть смысл жизни, но в последние недели я стал сомневаться в своей правоте.
Сколько раз он слышал это от старушки-мамы! За своими делами Иван иной раз неделями не звонил ей, но никогда не слышал упреков. Он до сих пор оставался для нее тем спокойным, крутолобым Ваней, который, сидя на коленях у отца, уже задавал ему такие вопросы, которые сделали бы честь десятилетнему, тем подростком, который уговорил одноклассников играть на переменах в биржу, и уже через три недели нажил себе порядочное состояние в самодельных деньгах, или тем юношей, который после гибели Безуглова-старшего на долгие годы стал неразговорчив, сосредоточен, и ночами не поднимался от учебников. Наверное, она обрадовалась бы, увидав его прогуливающимся по монреальской улице в обществе женщины, на которую оборачивались прохожие, потрясенные ее вызывающей красотой.
- Тогда ты должен расстаться со своей белой мышкой, - усмехнулась Анна. - Стоит ей завладеть тобой - и она начнет выжимать из тебя все соки, лишь бы держаться на том же уровне жизни, что сейчас, или выше. Кстати, для ее жалованья у нее слишком дорогие вкусы - лишнее доказательство того, что она схватит тебя мертвой хваткой. О, женщине, привыкшей к французским духам и итальянской одежде, начинает казаться, что это ее право, что спутник жизни обязан вывернуться наизнанку, чтобы обеспечить ее...
- И ты такая же? - Иван усмехнулся.
- Я зарабатываю на хлеб сама, - гордо сказала Анна. - И не только на хлеб. Я работаю не меньше твоего, Иван. Поверь мне, что наша встреча здесь не случайна - для обоих это единственная возможность встретиться без той суеты, которая не дает нам жить в Москве. Когда я приехала к тебе в офис, у меня было полчаса свободного времени - между интервью шведской газете и пробой для следующего фильма. А что до твоей мышки...
- Не называй ее так, Анна. Между нами до сих пор ничего не было.
- Разумеется, - сказала Анна с невыразимым презрением. - Проработав с тобой два года, она понимает, что с Иваном Безугловым надо быть робкой и деликатной, что взять его можно только медленной осадой. Между тем, заметил ли ты, с каким восторгом она смотрит на Верлена? И как старик смотрит на нее? А ведь он щедрее тебя, Иван. Ты вкладываешь всю свою прибыль в расширение дела, а Верлен уже может себе позволить просто спускать заработанное. Впрочем, пустое. Сколько раз ты был влюблен за эти годы, Безуглов?
- У меня не было никого, Анна, - сказал Иван серьезно, - до самого последнего времени, до последних дней, в моем сердце безраздельно властвовала только одна женщина, когда-то растоптавшая мою юношескую любовь...
- Та самая, которая теперь пытается к тебе вернуться...
- Да. Но того Ивана, который провожал тебя до подъезда и дарил тебе мимозу на деньги, сэкономленные на школьных обедах, больше нет, Анна. Ты убила его.
- Не упрекай меня, Иван. Девичье сердце так непостоянно!
- Нет, Анна. - Вопреки всем своим привычкам он заказал себе еще двойную порцию "Джека Дэниэлса", на этот раз без льда, и залпом осушил ее. - Если б ты просто охладела ко мне, лопоухому старшекласснику, я бы все понял. Но причина была иной. Ты не выдержала испытания жизнью, и все пятнадцать лет я пытался вытравить свою любовь к тебе из своего сердца.
- Удалось ли это тебе? - она взглянула на него своими огненными очами. - Ручаюсь, что нет, Иван. Никакой белой мышке не занять моего места. Особенно теперь. Подумай, не стоит ли посмотреть на эти пятнадцать лет, как на время для испытания чувств. Если мы с тобой не сумели забыть друг друга, то теперь, наверное, уже не забудем никогда. Тем более, что вся Москва будет говорить о нашем романе. Твоя слава удвоится, Иван, а с ней и объемы твоих сделок. Неужели ты сомневаешься в том, что я была бы тебе верной подругой?
- Ты предала меня однажды, - снова начал Иван, но тут же смолк, пораженный негодованием в глазах кинозвезды.
- Неужели я всю жизнь должна нести крест своей девичьей ошибки? - оборвала она его. - Подумай, если б мы тогда поженились, меня бы вряд ли приняли в театральный институт. Я была бы не кинозвездой, а одной из бесчисленных московских барышень, вроде твоей Тани. Разумеется, я винила бы в этом тебя и свой выбор. Ты, расстроенный, мучающийся угрызениями совести, не смог бы сосредоточиться на своей карьере, и был бы сейчас не президентом процветающей фирмы, а заурядным брокером, измученным комплексами неполноценности. Нет, Иван, разлука пошла на пользу нам обоим. Теперь мы взрослые люди и можем вспомнить о том, что так связывало нас... даже мимозу, если хочешь, - она обворожительно улыбнулась. - Эти пушистые желтые шарики, которые продавались в подземных переходах. так и остались лучшими цветами, которые я получала в жизни. Кроме того, я одна из тех немногих, кто не зарится на твои капиталы. После того, как Верлен помог мне достать контракт в Голливуде, я прекрасно могу обойтись и без них... в отличие от твоей белой мышки, вся любовь которой, если она есть, сводится к желанию получить ключи от особняка и от машины. Я заметила, как она льнет к тебе, как, раскрыв рот, слушает каждое твое слово. Увы, все это - лицемерие. Ее любовь не прошла через испытания.
- Для настоящей любви испытания необязательны, - неуверенно возразил Иван.
Слова коварной кинозвезды поражали его в самое сердце. Зная аскетизм Ивана и его неопытность в любви, старушка-мама не раз говаривала ему, что такого завидного жениха не прочь подцепить на крючок любая, и что ему следует быть вдвойне осторожным. Благородный хмель кружил голову Ивану. Это нежданное признание, эти пышные черные волосы, эта соблазнительная улыбка...
- Кто бы мог догадаться, - сказал он, - что неуклюжая троечница с букетом мимозы в руках превратится в украшение мирового кинематографа?
- Мы оба за эти годы переменились в лучшую сторону, Иван, - засмеялась она. - Но ты, ворочающий миллионами предприниматель, остался в любви таким же робким, как тогда. Ты танцуешь так же скверно, как тогда? Давай проверим.
Громыхающий рок, царствовавший под низким потолком бара, вдруг, словно по заказу Анны, в голосе которой на мгновение зазвучала откровенная страсть, сменился медленной, тягучей, томной музыкой. Настало время для старомодного танца - и когда Анна обняла Ивана и положила изящную голову ему на плечо, он невольно затрепетал. Кинозвезда уверенно вела его, ее тонике пальцы как бы ненароком гладили его мужественную спину, и каждое прикосновение упругой груди словно пронзало его тело электрическим разрядом. В этот миг она обладала над ним той же властью, как в те далекие годы, и по одному ее слову он, казалось, был готов отправиться на конец света. Анна властно наклонила его голову к своей и, не смущаясь толпы, крепко поцеловала в губы. Сам не понимая, что делает, он ответил было на этот поцелуй, но тут же отстранился, с содроганием вспомнив невинную, трогательную Таню, сердце которой при виде этой сцены разорвалось бы от горя.
- Пойдем, Анна, - сказал он, едва оторвавшись от ее благоуханных губ. - По московскому времени уже десять утра, я разваливаюсь на части.
- Пойдем, - она взглянула на него с любопытством, - я живу в номере одна.
- Анна! - воскликнул он с упреком. - Зачем ты пытаешься воскресить то, что давно умерло? Ничего, кроме страданий, это мне не принесет.
Анна побледнела, и ее чувственный алый рот скривился в гневной гримасе.
- Берегись, Иван, - сказала она с угрозой, - другие безуспешно пытались завоевать меня годами, и я знаю себе цену. Тот, кто устоит против моего поцелуя, станет мне смертельным врагом.
Вызванное Иваном по телефону такси пришло почти мгновенно. Всю дорогу до гостиницы они молчали, но Безуглов физически ощущал, как от красавицы, только что наградившей его исполненным страсти поцелуем, исходит гнев, готовый переродиться в ненависть.
- Я даю тебе на размышление три дня, Иван, - сказала она ему, выходя из лифта. - После этого можешь спокойно возвращаться к своей белой мышке и ее ежеквартальным отчетам о деятельности фирмы. Но знай, что Анна Шахматова до конца жизни будет считать тебя ничтожеством, не выдержавшим вызова судьбы.