Основную массу якутского гарнизона составляли пешие казаки, образовывавшие десятки во главе с десятниками, которые за исполнение своей должности не получали никакого дополнительного вознаграждения. Десятники подчинялись своим пятидесятникам, а те — сотникам, атаманам. Дети боярские составляли высший разряд в чиновной иерархии, привилегированную верхушку гарнизона. Они обычно выполняли самые ответственные поручения воеводы, например, сопровождали ясачную казну в Москву, возглавляли гарнизоны в наиболее важных острожках и зимовьях. Только наиболее состоятельные служилые люди имели коня. Отправляясь в поход, в дальние зимовья, казаки были вынуждены приобретать за свой счет коня, снаряжение, запас продовольствия, одежды и обуви, топоры, орудия для ловли рыбы, запас пороха, подарки для ясачных людей. Все это можно было приобрести у торговых людей, располагавших запасами различных товаров.
Отправляясь для сбора ясака и для прииска новых земель, служилые люди получали вперед часть жалованья, которую и тратили на снаряжение в дальний путь, приобретение необходимых припасов. Часто этих средств не хватало для полного снаряжения, и тогда казак залезал в долги. Пользуясь дефицитом товаров первой необходимости и спросом на них, торговые люди устанавливали непомерно высокие цены. Они же давали служилым людям ссуды под высокие проценты. Челобитные казаков полны жалоб на материальные лишения, долговую кабалу. Не избежал этого и Семен Иванович Дежнев. И все-таки служилых людей не останавливала кабала заимодавцев. Они отправлялись в дальний путь, надеясь на успешный промысел, который позволит не только сполна рассчитаться с долгами, но еще и остаться с прибылью. В дальних походах и зимовьях казакам нередко приходилось оставаться сверх срока, до пяти лет и более без всякого государева жалованья и кормиться только за счет продуктов собственных промыслов, Семен Дежнев не получал ни хлебного, ни денежного жалованья в течение пятнадцати лет. Вообще служилые люди редко получали свой оклад сполна. Под разными предлогами воеводы задерживали выплату жалованья, удерживали ее часть в свою пользу.
Служба в отдаленных зимовьях была сопряжена со многими лишениями. Нередко служилые люди терпели голод и нужду, годами не видели хлеба. Особенно тяжела была служба на севере в приполярной полосе и на северо-востоке из-за суровых природных условий, лютых зимних морозов, отсутствия лесов, воинственности местных племен. Воеводы устанавливали своеобразную таксу взяток за назначения в разные зимовья. Возможность попасть в более близкое зимовье или на юг ленского бассейна стоила более высокой взятки. Малоимущие и худородные казаки обычно попадали в худшие и отдаленные северные зимовья.
Кроме служилых людей, делают Якутию полем своей деятельности также и промышленные люди. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. Это было время своего рода «пушной лихорадки». Привлекал промышленных людей в первую очередь соболь. Один сорок соболей ценился от 400 до 550 тогдашних рублей. А отдельные экземпляры оценивались в 20–30 рублей за штуку. Кроме соболя, ценились красная и черно-бурая лисица, горностаи, бобер. Остальная пушнина, например песец, белка, медведь считавшаяся дешевой, не привлекала промышленников так как расходы на ее транспортировку не окупались. Если ее и заготовляли, то только для собственных нужд.
В охоте на соболя применяли разные методы. Ставили ловушки там, где обнаруживали соболиные следы. У соболиной норы, которую обнаруживала собака, раскидывали сети и выкуривали зверька из норы дымом. Если же собака загоняла соболя на дерево, охотник убивал его стрелой из лука. Этот вид охоты требовал от охотника исключительной зоркости и меткости стрельбы. Важно было не повредить наконечником стрелы шкурку. Поэтому искусный охотник старался попасть в глаз зверьку. Русские промышленники заимствовали многие методы охоты у якутов, эвенков и других народов.
Пушной промысел вели не только отдельные промышленники и промысловые артели, но и представители крупных московских и других торговых домов. Среди них мы видим знаменитого Федота Алексеева. Мелкие промышленники, не имевшие достаточно средств для подъема, складывались в артели, либо поступали на службу к богатым дельцам, выговаривая себе долю добычи. Члены одной артели назывались «товарищами» или «складниками». Богатые предприниматели формировали «ватагу», нанимая всяких малоимущих людей, которые были не в состоянии обзавестись снаряжением и орудиями лова. С ними подписывалась «покрутная запись», в которой фиксировались срок службы «покрученика», круг его обязанностей и доля добычи, которую он получал от хозяина. Обычно добыча делилась на три части, из которых две доли доставалось хозяину и одна покрученику. Подписав «покрутную запись», покрученик попадал в полную зависимость к предпринимателю. Эта зависимость по своему характеру напоминала крепостную. Если покрученик намеревался прервать дальнейшее выполнение своих договорных обязательств, он обязан был выплатить хозяину большую неустойку. Хозяева и их приказчики нередко злоупотребляли властью над членами своей ватаги, заставляли их заниматься не только соболиным промыслом, но и разведывать дороги, строить суда и зимовья, перетаскивать поклажу через волоки, ловить рыбу и т. п. За непослушание покрученика могли подвергнуть физической расправе. В документах якутской приказной избы сохранилась жалоба Малафея Парфенова на своего хозяина Макара Семенова, что он его «бил и увечил обухом и голову испробил и хотел… топором засечь и неведомо за что».
Промышленные люди вели также оживленную меновую торговлю с местными жителями: якутами, эвенками, юкагирами. Русские предлагали в обмен на пушнину бисер, стеклянные разноцветные бусы (одекуй), металлическую утварь, топоры и слитки металла, которые могли пойти на выделку оружия. Пользовалась спросом и мука. Поэтому всякая экспедиция, отправлявшаяся и на промысел, брала с собой значительные запасы этих товаров для обмена. В торговле с якутами постепенно стала практиковаться и оплата деньгами, тогда как в торговле с кочевыми северными племенами сохранялся натуральный обмен. Он был выгоден промышленникам. Шкурку соболя можно было выменять за одну стрелу или нож, а за топор брали не менее двух шкурок.
Власти категорически запрещали продавать «иноземцам» всякого рода оружие, как холодное, так и огнестрельное, а также боеприпасы. Запрет распространялся на пищали, порох, свинец, сабли, копья, панциры и т. п.
Однако торговые и промышленные люди нередко нарушав этот запрет и рисковали ради выгоды. Оружие ценилось высоко, и за него можно было получить много
"Иногда в экспедицию промышленников вкладывались и государственные средства. И перед такими экспедициями ставилась двоякая цель — как открытие и присоединение новых земель с объясачиванием их населения, так и пушной промысел. Так, воевода Францбеков оказывал содействие и помощь в снаряжении амурской экспедиции Ерофея Хабарова. Он же снабдил хлебом и ссудил деньгами «на подъем» Юшка Селиверстова, отправившегося с экспедицией на северо-восток. Добыча таких экспедиций делилась между казной и промышленниками. Казне доставалось до 2/3 добычи. В роли организаторов промысловой экспедиции выступали и служилые люди. Среди таких можно назвать, например, Михаила Стадухина. Не получая государева жалованья, он в течение двенадцати лет возглавлял экспедицию, побывавшую на Индигирке, Колыме, Анадыри, Пенжине, Гижиге и Охотском побережье. Вообще фигуру промышленного человека подчас трудно отделить от служилого человека, как затруднительно четко разделить деятельность правительственных и частных промысловых экспедиций. К отрядам служилых людей, направлявшихся для сбора ясака и приискания новых земель, обычно приставали промышленники. Промыслами и меновой торговлей с аборигенами занимались и казаки, находившиеся на службе. Таким образом служилый человек становился одновременно и промышленником. В свою очередь, и начальники промысловых отрядов, особенно в том случае, если они получали от властей помощь и содействие, выполняли разные официальные поручения — доставляли почту в ясачные зимовья, ходили на непокорные племена, собирали сведения о новых землях и реках. Так промышленный человек становился и служилым.
Трудности с доставкой хлеба в Якутию заставили власти воеводства уделить внимание и развитию хлебопашества в самом крае. Первые русские крестьянские земледельческие хозяйства возникают в 40-50-е годы на верхней Лене. Одним из первых ленских хлебопашцев становится Ерофей Павлович Хабаров. В 1641 году имел в устье Куты около 26 десятин распаханной земли, а также соляные варницы, используя наемную рабочую силу. Затем началось освоение других сельскохозяйственных районов: в устье Киренги, по притоку Алдана Амге и в устьях ленских притоков Витима и Пеледуя. Земледелие обычно сочеталось с разведением крупного рогатого скота и домашней птицы. В окрестностях Якутска пашенных земель не было ввиду неблагоприятных природных условий, которые при тогдашней технике земледелия преодолеть не удавалось.
Однако на протяжении всего XVII века земледельческие хозяйства составляли на обширной территории Якутии лишь крохотные островки. К концу века за всеми крестьянскими дворами числилось менее одной тысячи десятин, а местный хлеб покрывал лишь около 30 процентов всех потребностей гарнизона. Но все же первый шаг к развитию земледелия на Лене был сделан. Выращивались овес, рожь, овощи. Во второй половине века к земледелию (особенно на Амге) начинают приобщаться и якуты. Заинтересованное в развитии сельского хозяйства в крае правительство оказывало крестьянам-переселенцам безвозмездную помощь, предоставляя лошадь, сошники для сохи. Иногда крестьянин получал и корову.
Техника земледелия была низкой. Повсеместно практиковалась двухпольная система — чередование пашни и пара. Крестьянам приходилось сталкиваться с непривычными и сложными природно-климатическими условиями, частыми наводнениями в речных долинах, поздними весенними и ранними осенними заморозками. Все это обусловливало низкую урожайность. Из-за частых неурожаев тяжести феодальных повинностей, положение основной части крестьянства было тяжелым. Хотя в его среде выделялась и небольшая прослойка зажиточных хозяев владевших десятками десятин пашни, десятками голов лошадей и рогатого скота. В таких хозяйствах широко применялся наемный труд.
Точную численность русского населения края на основании имеющихся документов определить трудно. Учету, да и то неполному, подвергались только мужчины. Авторы «Якутии в XVII веке» определяют численность мужчин на конец века (включая и детей) примерно в 1400–1500 человек. Эта весьма приблизительная цифра не учитывает не подлежавших регистрации гулящих и промышленных людей. Значительную массу русских людей составляли выходцы из Поморья, района Великого Устюга и Перми. Видимо, среди тех, кто указывался в документах, русскими, оказывалось и некоторое количество коми-зырян и коми-пермяков. Среди якутских служилых людей встречались казаки с прозвищами Зырян, Пермяк. Выходцев из других областей было значительно меньше. Попадали на Лену и ссыльные, осужденные за разные уголовные и политические преступления, а также военнопленные. Они либо устраивались на службу, либо занимались земледелием и ремеслом. Общая численность ссыльных на Лене в XVII веке была невелика, и они не оказывали какого-либо существенного влияния на развитие края.
Мы видели, что заметной особенностью демографии Сибири был малый процент женщин среди русской части населения. Здесь это проявлялось еще более отчетливо, чем в Сибири Западной. В Ленский край приезжали с женами и детьми лишь единицы. Поэтому распространенным явлением становятся связи русских с якутками и другими аборигенками. Очень часто такая связь переходила в узаконенный церковью брак. Предварительно жены принимали крещение и нарекались русскими именами. В одних случаях такой связи и браку предшествовало полюбовное соглашение с родными женской стороны, в других случаях родным выплачивался калым, в третьих — женщина попадала в дом сожителя или мужа в качестве ясырки — пленницы, военной добычи. Бывало и такое — не будем идеализировать тот век. Якутские, эвенкийские, юкагирские жены быстро усваивали русские обычаи и быт. Они рожали детей, «прижитков», которые уже рассматривались как русские. Так формировался характерный тип русского населения Восточной Сибири с аборигенной примесью в крови, физически выносливых коренастых людей с признаками монголоидности в чертах лица.
Семен Иванович был дважды женат. Обе его жены были якутками и оставили ему потомство. Был женат на якутке и Федот Алексеев. Эта отважная женщина сопровождала мужа в его опасном плавании вокруг Чукотки, стоившем в конце концов мореплавателю жизни.
Общаясь с коренным населением Восточной Сибири, русские, в свою очередь, переняли у него много полезного, например образцы зимней меховой одежды, навыки езды на оленях и собаках, орудия лова промысловых зверей, навыки охоты и рыбной ловли, элементы народной медицины и т. п. Освоение многовекового опыта аборигенов позволило русским приспособиться к суровым условиям северо-востока Сибири.
Как можно оценить вхождение Якутии, да и других областей Восточной Сибири в состав Русского государства?
Видный советский историк Н.Н. Молчанов решительно отвергает бытующее в зарубежной исторической литературе стремление отождествить связи России со странами Азии с традиционной колониальной политикой западноевропейских стран. Можно, безусловно, согласиться с этой точкой зрения исследователя, справедливо подчеркивавшего, что расширение России было процессом, аналогичным формированию национальных территорий таких стран, как, например, Франция. Ведь распространение ее центральной власти на Бретань, Прованс, Лангедок или Корсику никому не приходит в голову объявлять колониальной политикой. Шел естественный процесс формирования многонационального Российского государства. При этом нельзя забывать, что расширение его территории носило в основном не завоевательный, а мирный характер. Это происходило, например, как мы видим, в Сибири.
Территориальные присоединения России в Сибири были частью процесса формирования многонационального государства. Это присоединение облегчалось тем, что сибирские народы, за единичным исключением, еще не достигли стадии государственности. Как подчеркивают авторы «Якутии в XVII веке»: «В отличие от западноевропейских колонизаторов русские вообще никогда не истребляли покоренных народов, не порабощали их и не уничтожали их самобытности». Мы видели, что московское правительство, руководствуясь своими экономическими интересами, предписывало в своих наказах сибирским воеводам относиться к местному населению с «ласкою, а не жесточью» и лишь в самом крайнем случае прибегать к силе оружия.
Нет оснований идеализировать московскую политику в Сибири. Присоединение Якутии, как и других восточносибирских областей, принесло ее народам немало бедствий. Речь может идти и о тяжелом ясачном обложении и всяческих иных поборах, вымогательствах со стороны корыстолюбивых воевод и служилых людей. Но если подходить по большому счету и вглядываться в исторические перспективы развития, включение сибирских народов в состав Русского централизованного государства означало конец межплеменным усобицам и способствовало установлению элементарной (хотя бы феодальной) законности, вовлекало народы в систему общероссийского рынка, приобщало их к более современным, передовым для того времени методам хозяйствования, устраняло их самоизолированность. «Все это с избытком компенсировало те отрицательные стороны царского колониального режима, которые так болезненно ощущались на первых порах», — читаем мы в книге «Якутия в XVII веке».
Народы Восточной Сибири вступали в непосредственное общение с русскими, и между ними происходил взаимополезный, взаимообогащающий обмен элементами национальной культуры. Русские приносили сюда земледелие, более совершенные орудия труда, знание разнообразных ремесел, письменность. Происходил процесс приобщения народов к мировой цивилизации через посредство русской культуры. В XVII веке процесс этот еще только начинался, затронув в большей степени якутов.
Русские и народы Восточной Сибири оказались связанными общностью исторических судеб. Эта общность интересов в первую очередь связывала трудовые массы, выступавшие впоследствии совместно против общих угнетателей. В XVII веке складывались лишь зачатки классовой солидарности, которая с полной силой проявилась во время будущих революционных событий, участниками которых были и народы Сибири.
Представим себе путь Семена Дежнева с товарищами по Лене, открытой десять лет назад Василием Бугром.
Шел отряд Бекетова на веслах, а если подымался попутный ветер, ставил над стругами паруса. Сперва река была неширока; местами она растекалась до полуверсты в ширину, а местами, стиснутая крутыми каменистыми берегами, сужалась до полутораста саженей. Течение было извилисто. Река петляла, змеилась, огибая высокие мысы. Иногда, обогнув остроконечный мыс, казалось возвращалась на прежнее место. Взобравшись на высокий берег, можно было увидеть пройденный еще накануне участок реки, серебрившийся в лесной прогалине. Кое-где на берегу дымились костры эвенкийских становищ, стояли конусообразные берестяные юрты, паслись олени с ветвистыми рогами.
Приняв справа Киренгу, потом Витим и широкую Олекму, Лена становилась шире, полноводнее. Сменявшиеся ленские пейзажи поражали путников своим разнообразием, величественной красотой. Ниже Киренги Лена вступала в живописное ущелье, названное потом русскими «Щеками». По берегам высились, как молчаливые стражи, внушительные известняковые утесы. Некоторые напоминали своими очертаниями замки, другие _ сказочных великанов. Одни высились строго вертикально, другие наклонились к воде, как бы предостерегая проплывавшие мимо лодки об опасности. Ниже «Щек» встречались перекаты и стремнины — «быки», небезопасные для плавания. Потом русло вновь расширялось, и течение становилось спокойным. У впадения в Лену Витима ширина Лены превысила версту, а при впадении Олекмы достигала полутора верст. При приближении олекминского устья в русле Лены появлялись низменные островки, частью безлесные, частью заросшие кустарником. Снова появлялись прибрежные скалы в виде высоких каменных столбов разнообразной и причудливой формы. Наконец горы отступали в сторону, и Лена теперь уже текла по низменной речной долине, поросшей лесом.
По среднему течению попадались якутские поселения и отдельно стоявшие жилища. Из бревенчатых балаганов с наклонными стенами и плоскими крышами струился дымок. На прибрежных лугах паслись коровы и лошади якутской породы, низкорослые, коренастые, мохнатые. За долгое плавание по Лене казаки бекетовского отряда неоднократно выходили на берег, чтобы поразмяться, пособирать лесных ягод, закинуть невод сварить уху. Лена изобиловала всякой рыбой. В невод попадались и омуль, и нельма, и таймень, и стерлядь и осетр, и чир. Леща и щуку, рыбу нестоящую, бросали в реку — пусть живет. Во время этих стоянок казаки общались с якутами, выменивали у них говяжье мясо молоко, битую птицу.
Гостеприимные якуты, видя, что пришельцы настроены мирно, обид чинить не собираются, приглашали их в гости, угощали лакомым блюдом — кониной с черемшой и кумысом. Гости сперва было отказывались, а потом принимали угощение. Сибирская служба отучала людей от привередливости в еде.
В балагане было дымно. Зато дым, струившийся от камелька к отверстию в крыше, разгонял назойливого гнуса. Гости и хозяева рассаживались по жердяным нарам, тянувшимся вдоль всех стен, на сундуках со скарбом. Кожаный мех с кумысом пошел по кругу. Разговорились. В отряде отыскался толмач, понимавший по-эвенкски. Старый хозяин жилища с плоским лицом, изрезанным частой сетью мелких морщинок, глава большой семьи, тоже немного понимал речь эвенков — соседей с верхней Лены.
Интересовались казаки, занимаются ли здешние люди хлебопашеством. Якуты сперва не поняли вопроса, а потом, сообразив, о чем идет речь, отрицательно закивали головой. Старый хозяин пояснил — когда-то очень давно, об этом старики говорили, жили люди его племен не здесь, на большой реке, а далеко, далеко за горами, за лесами, на юге. Здесь плохая земля, холодная, под ней вечный лед. Там ярче светило солнце, и земля была другая, ласковая, добрая к людям. Они возделывали землю, бросали в землю семена, и вырастало то, что русские называли хлебом. Об этом рассказывал дед, а тому рассказывал его дед, который еще помнил одного древнего старика, пришедшего со своими соплеменниками с юга. Старый хозяин закрыл глаза и высоким гортанным голосом затянул заунывную мелодию, раскачиваясь в такт песне. О чем поет старик — поинтересовались казаки. Он сам объяснил, когда кончил петь. Это олонхо, старинное сказание о том, как счастливо жили люди в теплых краях, а потом их стали теснить многочисленные и могущественные враги. И ушли люди на север. Долго шли они через леса и горы, терпели нужду и голод, и гибли слабые и дети. И вышли они наконец к большой реке.
Беседа перешла к соболиным промыслам. А много ли в здешних местах соболя? — интересовались казаки Нет, соболя осталось мало. Зато много медведя, рыси росомахи. Иной раз зверь задирает домашний скот. А за соболем надо идти на дальние реки. А далеко ли до тех рек? А кто их знает? Старик недоуменно развел руками.
Задумались казаки над словами старого якута. Значит Лена еще не конечная их цель. За соболем надо идти на дальние реки. И еще приметили кучку девиц, должно быть хозяйских внучек, стыдливо прятавшихся в укромном уголке. Перешептывались, поглядывая на рослых русских парней, посмеивались. Казаки оценивающе оглядели девиц. Ничего себе девки, пригожие, складные, хотя и чернявы больно, и узкоглазы. Вырядились в нарядные кафтаны из оленьего меха с оторочкой и всякими нашивками. Модницы, видать. И смекнули служилые — чем славные якутские девки не женки?
При приближении к Якутскому острогу река делала поворот на север. Речная долина расширялась, и горы отступали за горизонт. Низменные болотистые берега поросли лесом, расступаясь кое-где и образуя пойменные луга. Продолжали встречаться якутские селения, пасущиеся стала.
Вот и острог, белевший новыми стенами и постройками. Прибытие отряда Петра Бекетова стало событием в жизни маленького гарнизона и немногочисленных торговых и промышленных людей, пребывавших здесь в ту пору. Все население острога, кроме караульных устремилось к берегу, где приставали струги. Вероятно, среди встречавших был и Парфен Ходырев, тогдашний начальник острога. Он особенно радовался подкреплению. С прибытием бекетовского отряда якутский гарнизон значительно увеличился.
Вероятно, Дежнев, как и другие бекетовцы, прошел через таможенную избу, поставленную под стенами острога. Здесь распоряжался таможенный голова, которому помогали подьячий и выборные целовальники. Ни один из въезжавших в Якутский острог и выезжавший из него, не мог миновать сию избу и избежать уплаты пошлин. Особенно дотошно досматривал голова добычу промышленников, возвращавшихся с промыслов, и лучшие соболиные шкурки отбирал в счет уплаты государственной пошлины с пушнины-десятины. Промышленники проклинали на чем свет стоит таможенников, пререкались с ними. Иной раз норовили запрятать шкурки в потайное место, например, под седло. Но у таможенников был собачий нюх. Они ухитрялись раскрывать самую неожиданную заначку. А злоумышленников били батогами за контрабанду.
Якутск был еще невелик, хотя и строился. Всех свободных от службы казаков, остававшихся в городе, Ходырев подряжал на плотницкие работы. У лавок с товарами толпились русские и якуты. На берегу строились лодки и струги.
С прибытием в Якутск Дежнев был поставлен на денежное, хлебное и соляное довольствие, о чем была сделана запись в якутской окладной книге. Ему был определен оклад рядового казака. Видимо, сразу же Дежневу пришлось участвовать в походах, сочетая службу с собственным промыслом. В «книге покупочной» Якутского острога сохранилась запись, относящаяся к 1638 или началу 1639 года, — «Куплено у служилого Семейки Дежнева 4 соболя без хвостов, дано государевы муки 12 безмен…» Это свидетельство того, что Дежнев имел, собственную пушнину, заготовленную им лично или выменянною у якутов. Известно, что в первый же сезон пребывания на Лене Семен Иванович заготовил сто соболей, больше, чем другие его сослуживцы.
Пути-дороги Дежнева не раз скрещивались с другими известными землепроходцами. Некоторые из них прибыли на Лену вместе с ним в составе бекетовского отряда. Другие уже находились в Якутске под началом Парфена Ходырева к моменту прибытия Бекетова и его спутников. Третьи появились здесь позже. Так постепенно в Восточной Сибири собралась целая плеяда замечательных людей, смелых, неугомонных, пытливых. Упомянем здесь некоторых из них.
Среди соратников Дежнева Михайло Стадухин был одной из самых ярких и колоритных фигур. Он участвовал в многочисленных сухопутных походах и морских плаваниях с 1630 года. Свой первый поход Стадухин предпринял в составе отряда сына боярского Парфена Ходырева пришедшего из Енисейска на Лену. Здесь произошли военные столкновения русских с якутами, которые в конце концов признали царское подданство н обязались выплачивать ясак. Перейдя в Якутск, Стадухин участвовал в 1633 году в походе небольшого отряда Посника Иванова на Вилюй «для прииску неясачных тунгусов». На Вилюе взяли знатного аманата из «Калтакульского роду» и в первый же год собрали с него три сорока соболей.
В 1641 году якутский воевода Петр Головин отправил Стадухина во главе отряда из 14 человек на студеный Оймякон (Елюкон) на верхнюю Индигирку для сбора ясака с тамошних якутов и эвенков. В составе стадухинского отряда был и Семен Иванович Дежнев. Отправляясь в поход, Стадухин приобрел двух лошадей и различное снаряжение — все это обошлось ему в 60 рублей. Проделав тяжелый путь через перевалы Верхоянского хребта и достигнув Индигирки, землепроходцы узнали от местных жителей о существовании к востоку от индигирского бассейна большой неведомой реки Ковымы (Колымы). Собрав сведения об этой реке, Стадухин поставил перед собой задачу во что бы то ни стало достичь ее. Построив надежный коч, стадухинцы спустились вниз по Индигирке и морем дошли до устья Колымы. Таким образом Стадухину принадлежит честь первого морского плавания на Колыму и открытия этой реки. Поймав в аманаты трех юкагиров, Михайло собрал за два года пребывания на Колыме восемь сороков соболей ясака. Во время поимки аманатов он был ранен стрелой в грудь.
За период этой дальней службы первооткрыватель Колымы проявил себя не только как энергичный и усердный служилый человек, наделенный и отвагой но и оборотистый предприниматель, который никогда не забывал и о собственной выгоде. Он ссужал промышленных людей оружием, свинцом, порохом из собственных запасов. Должники обычно расплачивались с кредитором пушниной. Это дало возможность Стадухину собрать для себя четыре сорока соболей, богатство немалое. Когда он возвращался в Якутск с ясачной казной собранной за время колымской службы, воевода Василий Пушкин отобрал у него и собственную пушнину «неведомо за что». Объяснение этого поступка воеводы можно найти. Возможно, небескорыстная предпринимательская деятельность Стадухина вызвала жалобы на него со стороны завистников и людей, им обиженных. Крутой и властный характер Михаилы постоянно создавал почву для обид. Жалобы, дойдя до воеводы, давали ему хороший предлог поживиться за счет служилого с Колымы.
В 1649 году Стадухин пытался, уже после знаменитого похода Алексеева — Дежнева, пройти морским путем вокруг Чукотки на Анадырь. Но эта попытка закончилась неудачей, хотя она и демонстрирует смелость и дерзкую отвагу землепроходца.
Вскоре Стадухин, как мы увидим, ходил на Анадырь уже открытую Дежневым. На некоторое время эти два ярких человека становятся товарищами по анадырской службе, и между ними складываются сложные отношения соперников. Увидев вблизи устья Анадыря моржовое лежбище, уже открытое дежневским отрядом, Стадухин доносит якутскому воеводе: «За Ковымою рекою на море моржа и зубу моржового добре много», что от сбора моржовой кости «будет многая прибыль». Двум отрядам на Анадыри, не слишком богатой пушниной, оказалось тесно. И Стадухин со своими людьми уходит на Пенжину и Гижигу, в местность, населенную воинственными «коряцкими людьми», с которыми не раз сражается, а потом перебирается на Охотское побережье.
За время своих походов и плаваний, продолжавшихся двенадцать лет, Стадухин не получал хлебного и денежного жалованья. В челобитной грамоте на имя царя он жаловался, что «всякую нужду и бедность терпел и всякую скверность принимал, и душу свою сквернил…» и просил «пожалуй меня за мое службишко, за кровь и за раны, и за многое терпенье своим государевым прибавочным денежным и хлебным жалованием…». Подобные жалобы часто встречаются среди документов Якутского воеводства. На челобитной Стадухина нет никакой пометы, которая свидетельствовала бы о том, что просьба землепроходца принята во внимание.
Заметный след в освоении Восточной Сибири оставил казак Иван Ребров, ходивший по Лене, Вилюю, Алдану, Яне, Индигирке и другим рекам, а также Северному Ледовитому океану. Реброву принадлежит заслуга первооткрывателя рек Яны и Индигирки (Собачей). Рассказ о походах на эти реки мы находим в его челобитной 1649 года. Не получая государева жалованья в течение девятнадцати лет, с 1632 по 1641 год Ребров во всех этих походах «нужду и бедность и голод и холод терпел, и душу свою сквернил — ел всякое скверно… А поднимаючись на те службы, суды и судовые снасти и паруса, и для ясачного сбора товары — одекуй и олово, иноземцем в подарки давать, покупал и в дом кабалы займовал, в большую цену, и одолжал великими кабальными неокупными долгами». Как мы видим, Ребров жалуется на то, что был вынужден снаряжаться за свой счет и попал в кабалу к заимодавцам, вынужденный подписать долговые расписки — «кабалы» на крупную сумму.
В 1641 году Ребров возвратился из дальних походов в Якутск, где и был оставлен воеводой Петром Головиным на «ленской службе». При этом воевода выдал ему жалованье только за один будущий 1642 год, а за предыдущие годы ничего не дал. Ребров жалуется, что не смог окупить тех подъемных денег, которые занимал для снаряжения в плавание. В 1642 году он отправляется на реку Оленек, где служил пять лет, а впоследствии, по приговору Сибирского приказа, был поверстан пятидесятником. Дежневу не раз приходилось ходить по следам Ивана Реброва и служить на открытых им реках.
Заметной фигурой был и Елисей Юрьев Буза. Как и другие выдающиеся служилые ленские люди, он начинал службу на Енисее. В 1637 году он вместе с каким-то промышленным человеком Друганкой вышел из Якутска, спустился вниз по Лене и вышел в море, намереваясь достичь Яны. Однако быстрое наступление зимы и неблагоприятная ледовая обстановка помешала дойти до устья Яны. Елисей Буза с Друганкой смогли добраться только до устья «Омолевы реки» (Омолоя), впадавшей в губу Буорхая к западу от Яны. Здесь мореплаватели смастерили нарты и, оставив коч, двинулись далее сухопутным путем по заснеженной тундре. Товары и припасы они вынуждены были «пометать» на берегу из-за трудностей дальнейшего пути. Отряд Бузы и Друганки перешел через Камень (очевидно, кряж Кулар) и достиг верховьев Яны. Подробностей этого перехода мы не знаем, но можно предположить, каким он был трудным. Отряд двигался в лютые морозы по открытой нежной пустыне, где не укроешься от ветра, потом преодолевал каменистый кряж. Обессиленные люди тащили нарты с самой необходимой поклажей. Весь этот путь от губы Буорхая до Яны занял восемь недель.
На Яне Буза собрал ясак в расположении якутского рода князца Тузлука. Князец пытался было уклониться от уплаты ясака и спровоцировал военное столкновение. «И они-де с Елескою с товарищи с теми якуты бились во многие времена, а я якуты-де их в осаду осадили и сидели-де они от них в осаде шесть недель И те якуты на выласках убили у них служилых людей два человека». Но в конце концов «тех якутов войною смирили, и под их государеву руку привели и ясаку с них взяли вновь…» Непокорный князец Тузлук смирился.
К весне Буза с Друганкою построили кочи и, «выплыв на море на усть Чендона реки (Чондон), захватили здесь трех юкагирских князцей в аманаты» и здесь собирали ясак в течение трех лет. Речь шла о реке Чондон, впадавшей в Янский залив несколько восточнее устья Яны. В 1641 году Елисей Буза отправился с ясачьей казной в Якутск, а Друганко, по-видимому, остался на Яне для соболиного промысла.