Князья воевали меж собой, одни побеждали других, строили города и церкви, жгли города и церкви. Год за годом заносят на листы пергамента летописцы деяния и злодеяния князей. И по-прежнему нет на тех пергаментах ни одной строки, что же делал простой народ русский? Неужели безмолвствовал, прощал главного виновника своих страданий и бед князя Андрея?
Как раненый лев, запрятавшись в своем логове, зализывает раны, так и князь Андрей в неистовой злобе на врагов, сокрушивших его властолюбивые замыслы, затворился в далеком от Киева Боголюбове. Но он не считал себя побежденным, а неколебимо верил в божественное предначертание: рано или поздно будет он повелителем всея Руси...
Еще год прошел, другой и третий. Южные князья по-прежнему то ссорились, то мирились, но Андрей не вмешивался в их распри, а молчал и ждал...
Никого не принимал он в своем белокаменном дворце в Боголюбове: ни иноземных купцов, ни послов. Все, что надобно было ему, передавал он через своих слуг, коих считал вернейшими: через ключника Анбала, отрока Прокопия и Кузьмищу Киянина.
Обижались на Андрея бояре за такое небрежение, да за гордость, да за вспыльчивый нрав.
Жена его Улита Кучковна жила в дальней половине дворца, и муж не допускал ее к себе. А была у Андрея наложница — болгарская царевна, еще в волжском походе взяли ее в плен. В иные ночи приказывал он приводить пленницу к нему и, не зная чужого языка, молча наслаждался ею. И никто не догадывался, какие мысли таит про себя та злосчастная дева, у коей Андреевы дружинники зарезали отца, мать и братьев.
Ростиславичи прислали к Андрею посла. На этот раз принял его Андрей. И передал ему посол такие слова племянников:
— Давай мириться. И на брата нашего Мстислава зла не держи, он тебя почитает. Ты нам двоюродный дядя, ты за отца нам был и будешь. Пойдем вместе добывать Киевский стол брату нашему старшему Роману, он из твоей воли никогда не выходил.
Андрей ответил Ростиславичам, что нет у него на них обиды, а о Киевском столе так передал: «С братьями своими родными хочу совет держать». И поскакали послы к двум его братьям меньшим, что оставались живы о ту пору, — к Михалке в Торческ и к Всеволоду в Туров.
Но ответа от них не суждено было ему дождаться.
Новое тяжкое испытание легло на плечи Андрея. Три дня проболел и умер от неведомой болезни его сын Мстислав.
Похоронив его, заперся Андрей в своей ложнице (спальне), никуда не выходил...
Записал Кузьмище Киянин все, что довелось ему услышать и увидеть в те ближайшие, страшные для всей Руси дни.
Разгневался Андрей на одного боярина, Кучковича родом, и приказал его казнить, а за какие вины, умолчал Кузьмище.
Всполошилась вся родня казненного. Собрались братья и племянники в своем тереме под Петров день — день ангела Петра Кучковича, собрались будто на почестен пир. И позвали они Анбала-ключника, и хазарина Ефрема Мойзича. А за что ненавидели Андрея эти иноземные люди, тоже умолчал Кузьмище. И княгиня Улита Кучковна на том пиру была, и пленная болгарская царевна.
Когда пошла чара пенного меду по кругу, заговорили Кучковичи громче:
— Князь Андрей брата нашего убил, теперь и до нас доберется. И целовали они крест на том, чтобы князя Андрея на следующую ночь порешить.
День настал святых апостолов Петра и Павла — 29 июня 1174 года. Верхним переходом прошел Андрей в собор на вечерню. Ключник Анбал сказал болгарке, чтобы прокралась она в ложницу князя и выкрала бы с его постели меч святого Бориса. А меч тот всегда Андрей возле своего ложа держал.
Когда вернулся князь из собора, подошел Анбал к двум стражам, что наверху в башне на переходе сидели, сказал он им: «Праздник сегодня, вас вином угощаю». Не знала стража, что то вино на сухой сонной траве было настояно.
Верного слугу княжеского Прокопия услал боярин Петр Кучкович во Владимир.
Темная ночь наступила. Двадцать человек с мечами и копьями, по словам летописца Кузьмища, «аки зверие сверепие», подошли ко дворцу Андрееву и остановились. Страх на них напал. Зашли они в медушню, в погреб каменный, по чаре меду выпили, приободрились, вновь подошли с факелами в руках к двери под башней. Хитрый потайной замок был на той кованой двери. Но ключ от замка висел на поясе Анбала. Открыли дверь, поднялись все двадцать — один за другим — наверх по узкой витой лестнице. Там в сенях спали стражи, напоенные сонным зелием. Злодеи их тут же закололи. «Избиша сторожи дверные», — записал впоследствии Кузьмище. Потом все двадцать переходом прошли во дворец, подошли к запертой двери княжеской лож-ницы. Яким Кучкович постучал.
— Кто там? — тотчас отозвался Андрей.
— Это я, Прокопий, — сказал Яким Кучкович.
— Нет, не Прокопий! — вскричал Андрей грозным голосом. Кинулся он за мечом, но меча не было.
Выломали заговорщики дверь. «Силою отломиша двери из сеней». Набросились они на Андрея. И началась борьба неравная — двадцати вооруженных против одного безоружного. Факелы попадали и потухли. Могуч был князь, долго отбивался, в темноте и тесноте сумел выхватить меч у одного из заговорщиков и ранить его. Повалили злодеи князя, стали мечами сечь. Андрей, залитый кровью, затих.
Тут услышали они внизу голос Прокопия. Спустились по лестнице и зарубили верного слугу княжеского.
Раздались стоны из башни. Неужто князь жив? Помчались все двадцать вверх по лестнице, по переходу. Вновь ворвались в княжескую ложницу. При свете факелов увидели они лужу крови, а самого Андрея не нашли.
Страх напал на убийц. Поняли они, что князь жив остался. Ужаснулись они при одной мысли, что с ними станется. И пошли по следам кровавым. Повели следы на переход, далее на крутые ступени лестницы. Внизу, за лестничным столбом, увидели убийцы сидящего князя, всего в крови. «И наидоша по крови, седяща за столпом восходным, и ту прикончаша его...»
Петр Кучкович первым подскочил к Андрею и отсек ему руку. Яким Кучкович ударом копья проломил череп.
Так исполнилась кровавая месть Кучковичей за смерть отца их, боярина Степана Кучки, убитого двадцать семь лет назад отцом князя Андрея. Так отомстила болгарка-наложница за смерть своих родичей.
Убийство Андрея Боголюбского. В летописях ничего не говорится об участии княгини Улиты в преступлении и указывается, что у Андрея была отрублена правая рука. Но современное обследование его скелета подтвердило, что достовернее оказался автор этой миниатюры, нарисовавший отрубленной левую руку князя. И эта же миниатюра подтверждает достоверность народного предания об участии княгини Улиты в преступлении — она держит отрубленную руку своего мужа.
А убийцы в то же утро: «Разграбиша двор княж... выимаша золото и камение дорогое и жемчюг, и всяко узорочие, и до всего любимого имения...» Нагрузили они многие возы награбленным добром и отвезли в терема свои.
Оставшийся в живых верный слуга Андрея Кузьми-ще Киянии нашел тело князя растерзанным и нагим в огороде позади дворца. Начал он причитать и плакать над князем. Анбал-ключник высунулся сверху из окна башни. Кузьмище попросил его кинуть что-нибудь, дабы прикрыть тело.
И прикрыт был убитый повелитель Владимирских, Суздальских и многих других земель куском простой льняной дерюги.
Понес Кузьмище мертвого князя в собор, чтобы отпеть его, но двери оказались запертыми, а поп от страха куда-то запрятался. И тогда Кузьмище оставил тело в открытом притворе. «И тако положивы у притворе, у церкви...»
Первые дни после убийства Андрея владимирские посадские люди в страхе затворились по своим избам. Знали они, что враждебны им бояре старших городов — Ростова и Суздаля, и ждали, что будет.
На шестой день тело Андрея было положено в каменный гроб и привезено во Владимир. Иные жители, ранее обласканные князем и обязанные своим достатком ему, непритворно горевали, узнав о его гибели. Толпы с плачем встречали тело у Серебряных ворот. Понесли гроб в Успенский собор и там положили в каменную гробницу, недалеко от иконы Владимирской богоматери...
В те дни безначалия великая смута поднялась по всей Суздальской земле. Встал простой народ русский. Посадские, тиуны, мечники, детские (отроки), дворяне-милостники, коих посадил Андрей «по городам и весям», поборами и тяготами терзали народ. И Кузьмище Киянин записал на пергаменте:
«Много зла створиша в волости его «Андрея» посадник его и тиунов его дома пограбиша, а самех изби-ша... Из сел приходяче грабяху...»
Мстил простой народ ставленникам Андрея за многое зло и за напрасные реки крови.
Но давно уже высохли слезы, пролитые на Руси восемьсот лет назад, и быльем поросли могилы и вельмож, и простых людей.
С тех лет, кровью омытых, сбереглись до наших дней в Боголюбове и во Владимире лишь малые частицы того белокаменного великолепия, что создали безвестные зодчие властолюбивого князя Андрея. О них, о дивных обломках былой красоты, продолжится в нашей книге сказание.
«Изьмечтана воею хытростью»
«И церковь преславнусвятыя Богородица Рождества посреди города камену создав Боголюбом и удиви ю паче всех церкви и подобная тое святая святых, ю же Соломон Кесарь премудрый создал. Тако и сии князь благоверный Андрей. И створи церковь сию в память собе и украси ю иконами многоценными, златом и каменьем драгым и жемчюгом великым безьцень-ным... И вси бо, видивше ю, не могут сказати изрядныя красоты ея... От верха и до долу, и по стенам, и по столпам ков аи о золотом, и двери же и ободверье златом же ковано... и всею добродетелью церковьною исполнена, изьмечтана всею хытростью...»
Подобно послу солнечной Грузии, и Кузьмище Киянин сравнил того белокаменного сокола, что «створи» князь Андрей, «в память собе», с храмом Соломона.
«Изьмечтаиа всею хытростью». Любой поэт, кто пишет на русском языке, позавидует творцу такого волшебного сочетания слов! Изьмечтать, удивить, украсить — эти три глагола некогда таили в себе почти один и тот же смысл. Таково было прежнее, ныне утраченное богатство старого русского языка. Слово «удивить» теперь приобрело иное толкование, слово «изьмечтать» вовсе исчезло, и лишь один глагол «украсить» сохранил до нашего времени свое прежнее значение... Трагична была дальнейшая судьба «белокаменного сокола». После убийства Андрея запустел Боголюбов. Князья, его преемники, остерегались жить в том обагренном кровью месте. Сколько-то лет оно оставалось безлюдным, потом там был основан монастырь. За время многих смут, нашествий и набегов гибли творения древних зодчих; рухнули ворота с церковью наверху, рухнул дворец Андрея, заросли травой, ушли в землю белокаменные плиты мостовой. Монахи не поддерживали былое великолепие, а перестраивали и приспосабливали здания под свои повседневные хозяйственные нужды, случалось, разбирали камни до самой щебеночной подстилки.