Новое знакомство □ Последний срок □ «Мы летим, ковыляя во мгле...» □ Военное счастье переменчиво □ Ночная потасовка □ Женевьева
Перед комендатурой стоял блестящий обтекаемый лимузин. Американец уселся за руль, завел мотор и, небрежно помахав вышедшему коменданту, направил машину к воротам. Поднялся полосатый шлагбаум, и Сергей через заднее стекло в последний раз взглянул на мрачные кирпичные здания лагеря военнопленных, черные фигуры немцев, тенями застывшие на желтых от песка дорожках, угрюмые караульные вышки.
— Как вас угораздило к нам в плен попасть? — поинтересовался майор.
— Длинная история, — вздохнул Костя, — позднее расскажу.
— Прошу помнить, — посуровел американец, согнав с лица улыбку, — для идейных противников нацизма вы слишком молоды, да и ваш послужной список говорит об обратном. «Гитлер капут!» кричать ни к чему, да мне и не нужно ваше самовыворачивание. Вы еще скажите, что специально сдались?! Я не романтик, а деловой человек, а потому поведем честную игру. Вы мне нужны как нацисты и больше не говоритео своем антифашизме. Вы меня поняли, Герберт Зоммер?
Лисовский заметно сник. Сергей понял суть разговора и сочувственно притронулся к руке друга. — Да, понял, господин майор. — О'кей! Ясность в отношениях — залог успеха!
Машина удивила Сергея своими размерами, богатой отделкой. Не то что у немцев, которые без нужды не поставят ни одной лишней детали. Просторная, со множеством непонятных хромированных украшений, мягкий ход, лишь на выбоинах слегка покачивает, мотор почти бесшумен, каждый его такт четок и легко определяется. И тормоза намертво схватывают колеса. Куда их везет американец? На шоссе почти не глядит, зато с парней глаз не спускает через зеркальце, будто в душу намерен заглянуть. А лимузин ведет классно, да и скорость взял сумасшедшую, только ветер свистит.
— Комендант предлагал на вас наручники надеть, — проговорил майор. — Я отказался. Вы достаточно разумны и не захотите осложнять свое положение. Вы мне нравитесь, хотя мои данные рисуют вас ярыми нацистскими фанатиками. Кто пьет виски, как Гюнтер, не способен на коварство. Подлец всегда трезв, он боится выдать себя во хмелю. Скорее уж вы, Герберт, способны вызвать опасения, но ваши чувства, как в зеркале, отражаются на лице. Не пойму, почему, комендант считает вас за отъявленных негодяев?
Дорвался Сергей до курева, аж дышать нечем. Устроился с комфортом, пепельницу выдвинул, к тихой музыке из приемника прислушивается и доволен. Майор зыркает в его сторону насмешливым взглядом, видать, потешается в душе над проявлениями независимости.
Болит грудная клетка, не дает свободно вздохнуть. И все же Костя чувствует себя лучше, чем в первые дни, когда в сознание пришел. Любыми путями нужно выздороветь, не быть Сергею обузой.
Груздев равнодушно следит, как деревня сменяется небольшим городом, а тот снова переходит в село. Еще в Руре привык к непрерывной череде городов, предместий, рабочих поселков. И живут же люди! Ни простора, ни воздуха, ни неба, ни леса...
Сергею обрыдла иноземщина. Эвон сколько верст отмахали от Варшавы, а выходит, зря мук натерпелись. Куда-то везет американец, а по-человечески ничего не объяснит. Улыбается как кукла, а в глазах колючки. Мягко стелет, как бы жестко спать не пришлось. Забрались на край земли, теперь до своих на самолете не доберешься. Ничего, Костя бы быстрей поправился, они тогда у американцев и лишней минуты не задержатся. Сумеют удрать, те лениво службу несут...
Майор вытащил четырехгранную бутылку, отвинтил колпачок, глотнул и протянул Сергею:
— Пей, Гюнтер, на жизнь веселей после выпивки смотрится. У нас существует пословица: если лифт, поднимающий к успеху, не действует, надо идти по ступенькам. А я предлагаю вам со ступенек пересесть в лифт... Герберт, не будьте пессимистом. В Америке все пути отрезаны человеку, не умеющему использовать благоприятную ситуацию.
— Мы пока в Европе, а не в Америке, — отрезал Лисовский.
— Вы непочтительны, Герберт, — сухо заметил майор, — хотя и воспитаны в Старом Свете. Но я вам отвечу... После нынешней войны Европа превратится в западную провинцию Штатов.
— Если вам позволят русские, — в Костю вселился дух противоречия, и Сергей с затаенной тревогой следил за словесным поединком. — Их-то вы не сможете сбросить со счета!
— Вы молоды, но умны и язвительны, — отозвался американец, — что среди нынешних немцев большая редкость. Русских мы со счета не сбрасываем...
— Следовательно?
— Следовательно, вы и сами обо всем догадываетесь, — жестко проговорил майор. — Как виски, Гюнтер?
Сергей одобрительно кивнул, удержав руку, которая едва не вынырнула из кармана с оттопыренным большим пальцем.
— Зачем мы вам понадобились? — в упор спросил Костя.
— Не спешите, Герберт, всему свое время. Вам необходимо отдохнуть, подлечиться, чтобы вести разговор. Между прочим, я восхищен вашим умением вести воздушный бой и тем, как вы ловко отбились от трех «мессершмиттов».
— Откуда вы знаете?
Американец улыбнулся:
— Наши посты наблюдения сообщили. А вот причину боя не могу разгадать.
— Несогласованность действий, — отозвался Лисовский. — Истребители по ошибке напали на нас.
— Не смешите меня, Герберт! Потому я и предлагаю вести серьезный разговор позднее, когда вы все обдумаете и перестанете шутить...
Шоссе взлетает с холма на холм, мелькают черепичные крыши, фермы с плодовыми деревьями, разросшиеся живые изгороди отделяют дома от полей, а пашни разграничены стройными пирамидальными тополями. То и дело широкую равнину пересекают глубокие овраги. Во дворах, мимо которых проскакивает машина, видны тучные серые волы, пегие коровы, рыжие широколобые бычки.
Сергея потянуло к нехитрой крестьянской жизни, захотелось постоять у обочины, проводить равнодушным взглядом сверкающий хромом роскошный лимузин, хлестнуть лошадь вожжами по крутым бокам и не спеша отправиться по своим делам. Он глубоко вздохнул.
Майор рассмеялся и слегка повернул к ним голову:
— Можно подумать, что злой американский людоед везет примерных немецких мальчиков на заклание. Попади я вам в руки, вы бы со мной вряд ли столь вежливо обращались?
— Если бы задались той же целью, что и вы, на обращение жаловаться бы не пришлось, — возразил ему Лисовский и закашлялся.
— Вы серьезно покалечены?
— Не знаю, господин майор, — пожал Костя плечами. — В лагере не до врачей было.
— Сегодня вас посмотрит специалист. Вы мне нужны, и будет жаль, если надолго выйдете из строя... Кстати, не называйте меня майором. Я - Гарри Сторн. Друзья зовут просто — Гарри. Думаю, и мы станем друзьями...
Встретилась колонна танков с белыми звездами в голубом поле на башнях и бронетранспортеры. Впереди бойко неслись два броневых автомобиля. Майор прижал лимузин к самой обочине и остановился, опасаясь угодить под гусеницы «шерманов» и «валентайнов».
Брюссель встретил густым, вязким туманом, затопившим улицы и площади. Майор включил фары, но скорость почти не снизил. Зато не спускал пальца с клаксона, и трубные звуки сирены распугивали прохожих и небольшие автомобили. На перекрестке едва не наскочил на старый, музейного вида, трамвай, внезапно выползший из осязаемо холодной темно-серой мглы.
Выскочили из города, и туман заметно поредел. Потянулись рощицы, сады, высокие заборы со скрытыми за ними острокрышими зданиями. «Форд» свернул в узкий проулок, пробежал метров сто и резко затормозил у массивных глухих ворот, обрамленных сверху ежевидными кружевами из тонких металлических прутьев. Майор нетерпеливо посигналил, над столбом вспыхнула сильная лампа, машину, видать, рассмотрели, и ворота разошлись на две половинки. В глубине двора, среди деревьев, показалась двухэтажная вилла из красного кирпича, с узкими стрельчатыми окнами.
— Вот мы и дома! — сообщил американец и бесцеремонно потянулся. -Чертовски устал! - И, опровергая свои слова, легко выбрался из машины и открыл заднюю дверцу. — Прошу, господа офицеры! Сергей вовремя вспомнил о своем недомогании и еле-еле выкарабкался из машины на брусчатку. Помог Косте, которому и без притворства было трудно выбраться из «форда». Лицо у него позеленело, на подбородке и шее запестрели коричневые пятна. Майор заметно встревожился и, успокаивая, проговорил: - Крепитесь, Герберт. Примете ванну, переоденетесь, над вами поколдует парикмахер, и сразу полный покой. Я сейчас узнаю, когда придет док... Облицованная дымчатыми изразцовыми плитками огромная ванна, похожая на плавательный бассейн, дробящийся и переливающийся свет на розоватых стенах и никелированных кранах, зеленоватая ласковая вода с незнакомым, но приятным запахом, белоснежные шапки мыльной пены показались парням неправдоподобным сказочным сном.
Сергей сперва помыл Костю, сокрушаясь, что нет под рукой дерюжной вехотки, которой отшоркал бы друга до голубых жилочек. Мягкая, влипающая в ладонь губка гладила кожу, когда ее крепко-накрепко надо драить.
И себя Груздев не щадил. Тер тело не столько губкой, сколько драл его отросшими ногтями. Мылся и вздыхал, тоскуя по родной сибирской баньке.
Костя утомился и отказался от бритья. Натянул шелковую пижаму и забрался в пышно взбитую постель. А Сергей с удовольствием подставил лицо парикмахеру и, как кот, жмурился от ласковых прикосновений мягкой кисточки. Он остановил сержанта, когда тот подступил к нему с бритвой, и всмотрелся в зеркало. Стер с верхней губы мыльную пену и пальцем очертил границу усиков. Майор, наблюдавший за ним из кресла, спросил:
- Вы что, усики решили отпустить?
Сергей утвердительно кивнул головой, и американец передал его желание парикмахеру. С видимым трудом парень откинулся на спинку и почувствовал, как легко скользит по щекам и подбородку бритва, как умело массируют лицо руки мастера, как остро и приятно загорелась кожа от крепкого одеколона. Открыл глаза и не узнал себя в ладно скроенном широкоплечем мужчине, с веселым удивлением смотревшим на него из зеркала. Только шрамы портят лицо. От них кривится левый угол рта, белой незагоревшей полосой выделяется лоб.
Майор молча следил за ним, потом, когда ушел парикмахер, задумчиво проговорил:
- Вы кого-то мне напоминаете, Гюнтер. А кого, не пойму. Какой-то детали не хватает до полного сходства! Пойдемте.
В длинном, врезанном в стену шкафу на плечиках висел десяток мужских костюмов. Американец выбрал черный, с еле заметной коричневой ниткой, и снял его. Дал Сергею накрахмаленную белоснежную рубашку, темный галстук с искоркой, заставил переодеться.
— Железный крест прикрепите к лацкану пиджака, — и подал немецкий орден. Груздев изумленно уставился на майора. Тот усмехнулся: — Все, что обнаружено в ваших карманах, сохранено. Остается найти портфель...
Около часа Сергей с майором петляли по запутанным улицам бельгийской столицы. Косте врач запретил подниматься с постели, и у парня разочарованно потускнело лицо, когда американец пригласил Груздева прогуляться по городу. Сергей пожалел друга и отказался от поездки, но Сторн и Лисовский на ней настояли. Гарри в штатском костюме как бы уменьшился в росте, выглядел добродушней и доступней. Он не умолкал ни на минуту, рассказывал о Брюсселе с такими подробностями, словно здесь родился и вырос. Языковые тонкости до Груздева не доходили, но общий смысл пояснений он понимал. Сперва удивлялся, почему Сторн, назвав площадь или бульвар, впивается в него изучающим взглядом, но вскоре догадался, что тот ждет, как он отзовется на его слова. Про себя ухмыльнулся, но на лице сохранил невозмутимую замкнутость.
— Я тебя не пойму, Гюнтер, — признался майор. — То ли ты симулируешь немоту, то ли и впрямь ею страдаешь. Док утверждает, что она прямое следствие ранений и контузии. Вначале я Герберта считал твердым орешком, но он оказался человеком порыва. Ты же целенаправленнее и безжалостней. С тобой опасно играть в карты. Никогда не угадаешь, блефуешь ты или на самом деле имеешь хорошие взятки...
Экая громада «форд», а легок в управлении. Сергей никак не привыкнет к комфортабельному кузову, роскошной отделке, мощному мотору. Сторн шутя обгоняет верткие «виллисы», немецкие «мерседесы», французские «ситроены».
— Сейчас выедем на Гранд-Плас, самую известную площадь в Европе, - сообщил майор, умело лавируя в узенькой, неразъезжей улочке. — Европа живет прошлым, настоящее и будущее за Америкой...
Сергею нудно слушать его длинные, назидательные проповеди, не имея возможности вставить свое слово. Третий день приходится молчать, в вилле не поговоришь, кто знает, какой техникой американцы комнаты нашпиговали?
— Вот и знаменитая Большая площадь, — припарковал Сторн машину к тротуару. — Выйдем, разомнемся, да и Гранд-Плас посмотрим. Тебе тут не приходилось бывать? — словно ненароком спросил.
Сергей, отрицая, мотнул головой. Вылезли из «форда» и попали под редкий дождь. Декабрь, а на земле — ни снежинки. Мокрый асфальт черным блестящим зеркалом отражает низкие грязно-серые тучи.
— Мерзкий климат! — с отвращением заметил американец. — Сам я с Дальнего Запада, не привык к сырой погоде. В нашем краю от жары мозги плавятся, а от морозов земля трескается.
Парень обвел взглядом площадь и ненадолго залюбовался ее одухотворенной красотой. Сергею понравились своим изяществом нарядные фасады древних зданий с позолоченными статуями святых, остроконечные башни, устремленные в хмурое небо, узорчатые карнизы, колонны, балконы и ниши, двери с замысловатой резьбой, удивили многочисленные подъезды с каменными ступенями лестниц. И внезапно кольнула мысль, что может совсем недавно, даже сегодня, площадью проходила Женевьева.
— Пройдем, Гюнтер, к «Дому короля», — взял американец Сергея под руку и перешел с ним через площадь к элегантному, словно сотканному из тончайших каменных кружев, зданию. — Он древнее ратуши, держится на десяти колоннах...
Бронзовые украшения фасада, легкие изящные колонны, поддерживающие здание, и полные света галереи, протянувшиеся вдоль дворца, тончайшая кружевная лепка из камня, ажурные, будто выточенные из слоновой кости, башенки, впечатляли своей воздушностью и парадной театральностью. Сергей скользнул по ним равнодушным взглядом, вполуха слушая майора. Дворец графов Брабанта... Дом корабельщиков... Дом стрелков из лука... Памятники-бюсты Виктора Гюго и Жан-Жака Руссо...
— Ты циник, Гюнтер, если тебя не тронула эта красота, — недовольно выговаривал парню майор, когда они садились в машину. — Прикоснешься к древним камням и чувствуешь себя сопричастным к истории. Здесь она начиналась с победы простолюдинов над французскими рыцарями... Ты меня слушаешь, Гюнтер?
Груздев неопределенно кивнул. Он устал от готики, городской суетни, мокреди и своего спутника. Будь его воля, вернулся бы на виллу.
Неподалеку от перекрестия Рю де л'Етюв и Рю дю Шен майор остановил «форд» и потянул Сергея за собой к толпе гогочущих американских солдат. Парень поморщился от громогласного хохота, протолкался к метровой статуе, глянул, обомлел от неожиданности и невольно заулыбался во весь рот. Перед ним в нише стоял голенький малыш и, выпятив толстый животик, пускал на зрителей тонкую струйку.
Сергей от души смеялся и у него даже от сердца отлегло: не таким чужим и город стал казаться. Надо же! Среди чопорных домов, закутанных в непонятные одежки, неподалеку от статуэток девы Марии и разных святых, вдруг появился пацаненок, похожий на младшего братишку, и бесстрашно писает. Плевать хотел он на хмурые лица, что ему Европа, когда у него неотложное дело!
Гарри стоял рядом и радовался, что пронял угрюмого Гюнтера, нашел слабинку в его душе. И он сентиментален, но прячет свою чувствительность под толстой броней скепсиса. Сторн уж отчаялся чем-то ее пробить, но, оказывается, и к этому немцу можно подобрать ключик.
— Манекен Пис был дважды похищен, французами и англичанами,— ловя отсвет задумчивой Сергеевой улыбки, сообщил американец, когда отъехал от фонтанчика. — Французский король Людовик пожаловал ему орден, Наполеон опоясал трехцветным шарфом. Манекеном любовался русский царь Петр... — он взглянул на часы и заявил: — Пришло время обеда.
Из тесной улочки выбрались на широкий бульвар и Сергей удивился его пустынности. На мостовой ни одной машины, зато у обочины, на тротуарах теснились людские толпы. Не успели и квартала проехать, как сзади требовательно взвыла сирена. На огромной скорости лимузин обогнал открытый «джип». На ходу с машины выпрыгнули рослые парни в форме цвета хаки, белых стальных шлемах и голубых нарукавных повязках с крупными четкими буквами «МР». Передний, сержант, рванул дверцу «форда», чуть не за шиворот стащил майора с сидения, поставил перед собой и ткнул под ребра концом толстой дубинки. Выволокли из машины и Сергея. Сторн разорался на полицейских, несколько раз повторил слово «си-ай-си», отвернул лацкан пиджака, показал жетон и достал из кармана удостоверение. Сержант его прочитал, небрежно козырнул и направился с подчиненными к «джипу».
Майор смущенно отвел глаза от вопрошающего взгляда Сергея, поправил куртку, отряхнул и нахлобучил на голову сбитую на землю шляпу, зло проговорил:
— Садись, надо убраться с проклятой магистрали. Должны проехать важные боссы.
Съехали в узенькую улицу, а позади завыли сирены. Сергей оглянулся и увидел, как по бульвару стремительной стаей пронеслась кавалькада блестящих длинных лимузинов, окруженная полицейскими «виллисами», «джипами» и мотоциклистами.
— В Маастрихте встречались Эйзенхауэр, Теддер, Монтгомери и Брэдли, - пояснил успокоившийся американец и не преминул кольнуть своего спутника. — Теперь джерри конец! Союзники нанесут последний удар, и рейх падет, как спелая груша с ветки...
Обедали в ресторане, огромный зал которого заполняли американцы, англичане и канадцы, штатских почти не было. Сторна не хотели пускать, он опять разозлился, вызвал метрдотеля и показал документы. Тот рассыпался в извинениях и провел посетителей к столику у самой эстрады. Майор бесился от перенесенных при немце унижений, а Сергей, посмеиваясь в душе над уязвленным самолюбием Гарри, сохранял на лице каменную невозмутимость. Сторн мельком глянул на меню, заказал блюда подошедшему официанту.
— Американцев разбаловали демократией, — разразился он длинной тирадой, — Гитлер тем и хорош, что четко определил место каждого немца в своей иерархии. Не будь дурацких концлагерей, свинских убийств, знай он свое место в мире, с ним можно было бы легко найти общий язык. Мы и хотим спасти лучшее, что зародилось в вашем рейхе, чтобы подправить демократию в Штатах. Третий день бьюсь, а вы не хотите меня понять...
Перед едой выпили по стакану апельсинового сока. Сергей кое-как его одолел, с тоской подумав, что и суп опять подадут сладкий...
— Пора, — поднялся Сторн. — Мне еще предстоит длинный путь. Костю они застали в гостиной. Сидел у роскошного полированного радиоприемника и сосредоточенно слушал органную музыку. Уютом и миром дышала комната. Не думалось, что за окном хлещет жесткий ветер, барабаня по стеклам дождем со снегом.
— Я рад, что вы поднялись, Герберт, — проговорил американец, — но медицину необходимо уважать!
— Док разрешил мне сидеть и даже совершать ежедневные небольшие моционы на свежем воздухе.
— О'кей, — развалился Сторн в глубоком кресле. — У меня к вам небольшой разговор. На три дня я уезжаю в Париж. Мне будет приятно по возвращении узнать, что вы готовы к серьезной беседе... Сядь, Гюнтер, не мелькай перед глазами, лучше закури.
Гарри затянулся со смаком, кольцами пустил дым к потолку и веско заметил:
— Должен вас предупредить, филантропией мы не занимаемся. Накладно и бесполезно! Впрочем, и немцы рационалисты по своей природе... Не из-за любви к обиженным и обездоленным вытащил я вас из лагерной дыры, — он пытливо вгляделся в настороженные, замкнутые лица парней. — Но перед нашей беседой я хотел бы получить ответ на некоторые неясные для меня вопросы...
Сторн разлил виски, по привычке плеснул себе на донышко лафитника, замер в нерешительности и долил до половины. Улыбнулся белозубо и проговорил:
— Гюнтер приучит меня пить спиртное без содовой. Недаром французы говорят, что вода портит вино так же, как повозка дорогу, а женщина мужскую душу, — отхлебнул виски и согнал с лица улыбку. — Прежде чем задать вопросы, раскрою свои карты. Не люблю блефовать. В гитлерюгенде о вас сложилось мнение как о решительных и жестких парнях. Вас считали неплохими офицерами связи при штабе. Известно мне и о вашем участии в подавлении Варшавского восстания, пребывании в польском плену, бегстве, гибели вместе со штандартенфюрером Паулем Бломертом и его штабом при возвращении в Берлин. Посчастливилось мне и прочесть некролог о безвременно погибших братьях Зоммерах... Все это страшно интересно и любопытно, но дальше ваши следы обрываются. Можно предположить, что вы и впрямь погибли. Но тот эсэсовец, которого в лагере придушили ваши приспешники, сразу вас опознал. Сошлись и номера ваших орденов. Следовательно, вы уцелели в Берлине — Герберт и Гюнтер Зоммеры...
Он отпил из лафитника, искоса взглянул на безмолвных, замкнутых собеседников. Костя держал стакан в руке и невозмутимо вслушивался в речь американца, а Сергей, нога на ногу, откинулся в кресле и зажмурился. Непонятно, то ли он дремлет после утомительной прогулки, то ли бодрствует.
— Мне неясна причина столь глубокой конспирации и непонятно, кто и почему был заинтересован в исчезновении Зоммеров и появлении голландцев Целенов? Вызывает недоумение и воздушный бой, в котором вы показали себя настоящими боевыми асами. Откуда у вас летное мастерство?
Непроизвольно в Костиных глазах мелькнула насмешливая гордость, и он взглянул на застывшего в кресле Сергея. Его взгляд перехватил Сторн и подтвердил:
— Да, да, по отношению к вам я лоялен. Я и сам сначала не верил, но документы убедили. Вами заинтересовались мои боссы, они готовы на расходы, лишь бы найти общий язык. Как видите, — майор допил виски и поставил лафитник на стол, — я веду честную игру и надеюсь на взаимность... Нас интересует, с каким боссом вы связаны в Берлине и цель вашего последнего задания? К кому вы направлялись? И, наконец, кто третий, вернее, третья была в двухместном «хейнкеле»? Женщина очень пеклась о портфеле, никому из жителей не дала до него дотронуться. Полиция прозевала, и она бесследно исчезла...
Он впился взглядом в молчаливых слушателей, но у них не дрогнул ни один мускул. За два месяца, проведенных во вражеском стане, даже Костя научился сохранять внешнее хладнокровие и невозмутимость. Американец рассмеялся и легко поднялся:
— Вас не прошибешь сразу, братья Зоммеры! Вы будто из легированной стали отлиты. Жаль будет с вами расстаться, если мы не поймем друг друга. Как вы сами догадываетесь, после наших откровенных разговоров даже обратный путь в лагерь вам заказан...
Замерли его шаги за дверью, а парни не стронулись со своих мест. Потом переглянулись, Сергей поднялся, подошел к камину и кочергой разбил запекшийся уголь. Постоял, шагнул к Косте, что-то хотел сказать, но осекся под осуждающим взглядом друга. Лисовский осторожно потянулся и проговорил:
— Пойдем прогуляемся, мне надоело взаперти сидеть.
В непромокаемых пальто, шляпах спустились к выходу. В холле встретили грузного, налитого силой американца средних лет с портящим лицо перешибленным носом, уродливыми, как у борцов, ушами. Его голоса они ни разу не слышали, но тяжёлый, немигающий взгляд постоянно встречал и провожал Сергея. Шли и чувствовали спиной цепкие ненавидящие глаза. Захлопнулась за ними дверь, и на сердце полегчало.
— Сволочь! — не выдержал Груздев, когда удалились от виллы. — Как поглядит, лопатки сводит.
Почерневшие от дождя деревья в саду тоскливо сиротеют на пронизывающем ветру, жалобно постукивают ветвями-ребрами. Сергей поднял воротник, поглубже надвинул шляпу, бережно обнял друга и повел неестественно желтой, словно промытой дорожкой. Кругом тянулся сплошной забор. Метра в три высотой, с вцементированными наверху острыми металлическими шипами. С внутренней стороны подступы к нему защищены недавно натянутой колючей проволокой, не успевшей проржаветь. Груздев вынужденно признал:
— Здесь нам не пройти. Пока переберешься, поймают. Да и сигнализация установлена.
— Мне только по заборам и лазить, — невесело улыбнулся Лисовский. — Чего хорошего в Брюсселе видел?
— Гарри город показал, в ресторане обедом накормил. Выпендривался всю дорогу, цену себе набивал. Как ты себя чувствуешь?
— От груди отлегло,— и Костя вдруг просиял. — Пляши, Сережка... Адрес Женевьевиной тети вспомнил. И совсем случайно. Рассматривал план Брюсселя и наткнулся на ее улицу...
— Здорово! — обрадовался Груздев и вздохнул. — Теперь нам осталось начать да кончить. Эх, как мне хочется спеть Гарри на прощание: гуд бай и друга не забудь!..
Медленно и тоскливо тянется время в бездействии и томительном ожидании. Невелики три дня, семьдесят два часа насчитывают, но при удаче парни могли исчезнуть из поля зрения американской разведки и замести за собой следы. Однако ничего путного не приходило в голову. Сергей метался по гостиной, пытаясь разыскать лазейку в хитроумно расставленной охране виллы. Пятнадцать шагов туда, пятнадцать обратно, и так до бесконечности.
— Посиди спокойно, — посоветовал Костя, — думаешь, чем больше бегаешь, тем лучше соображаешь? Понимаю тебя, но ничем не могу помочь. У меня мысли будто в решето провалились, одна труха осталась.
Вечерело, за окнами густели сумерки, а в гостиной и подавно темень. Костя прилип к приемнику, и на его лице радугой переливаются цветные пятна освещенной шкалы настройки. Слушать Москву он не решался, подозревая, что в комнате установлено подслушивающее устройство.
Второй день к концу подходит, близится решающий разговор со Сторном, а парни словно в густом тумане блуждают. Перебрали всякие варианты избавления от американца, но ни на одном не остановились. Сергей предложил скрутить Гарри, но сам же отказался от этой мысли. Майор здоровяк, он как щенков разбросает ослабевших противников. А уж охранника в холле им без оружия и подавно не одолеть. У него не мышцы, а стальные канаты, да и пистолет где-то под рукой. И у ворот в караулке солдат постоянно дежурит, каждый час проходит вдоль забора, сигнализацию проверяет. Часовые сменяются, а Перебейнос, как окрестил борца Сергей, живет в вилле. А с девяти часов утра и до семи вечера приборкой занимается молоденькая шустрая горничная.
Груздев, когда бездействовал, не знал покоя. Обвел гостиную глазами и подошел к стене, на которой в парадном строю висели портреты. Переходя от одного к другому, в скуке рассматривая холеные, с брезгливыми минами на тонких губах, лица незнакомцев и незнакомок. Прикоснулся к тяжелой позолоченной раме, заинтересовался деревом, из которого она сбита. Пододвинул мягкий стул, встал на осевшее под ним сидение, заглянул за портрет напыщенного бритоголового вельможи в длинном парике и изумленно застыл. Щелкнул пальцами, привлекая внимание Кости, поманил друга к себе. Тот подошел, с трудом влез на соседний стул и увидел, что из обивки стены торчат тоненькие жилки проводов, заканчивающиеся плетеной металлической колбочкой. Сергей ухмыльнулся и поднес к ней фигу, потом слез со стула сам и помог спуститься земляку. У приемника, грохочущего музыкой, прошептал на ухо Лисовскому:
— Подлавливают, за дураков принимают.
Костя предостерегающе поднес палец к губам. Его опасения подтвердились, за ними установлена строгая слежка. Груздев снова зашагал по ковру, стараясь утишить охватившее его возбуждение. Он припомнил, как однажды Гарри сообщил, что хозяин виллы с семьей бежал в Швецию, страшась сурового возмездия за сотрудничество с немцами. Майор недоумевал: «И чего он боялся? Крупный бизнесмен, миллионер, а как мальчишка перепугался!» А ведь бывший владелец, несомненно, заранее обдумывал возможные пути отступления, мог и подземный ход прорыть, или надежный тайник оборудовать...
Замер, будто его кто остановил. Женевьева... В последнем их убежище в Эссене она потайной бар обнаружила, мимо которого они с Костей десятки раз проходили. Возможно, и здесь, в своем доме, хозяин оборудовал схоронку, куда не вино, а что-то посерьезнее спрятал?
Лисовский удивленно наблюдал, как Сергей квадрат за квадратом обследует стену. Шарит руками, кончиками пальцев будто пробует на прочность швы тисненых обоев. Усмехнулся, подумав, что тот, как и всегда, деятелен.
Пядь за пядью Сергей настойчиво простукивает стену, почти уверенный, что вот-вот она отзовется гулкой пустотой. Вставал на стул, доставал рукой чуть не до потолка, постепенно опускаясь к паркетному полу, затем начинал снизу и полз по стене к лепным украшениям. Добрался до двери и устало опустился в кресло. Фокус не удался. Разочарованно закурил и попытался, как Гарри, пустить дым колечками, нанизывая их одно на другое. Получались лохматые клубки. В каждом деле, оказывается, нужна сноровка. Даже в самом пустяшном...
Девятый час. Спать еще рано, а заняться нечем. Английские и американские газеты, что валялись по столам, Лисовский перелистал, прочитал на немецком роман Ремарка «На Западном фронте без перемен» и томился бездельем. Можно послушать Берлин, но там только и разговоров, что о тотальной мобилизации да бесконечные истерические призывы бороться до победного конца. На английских и французских радиоволнах звучат богослужения и джазовая музыка.
Склонился к приемнику и нашарил станцию, передающую «Болеро» Равеля. Уселся удобней и обратился, наслаждаясь, в слух.
— Сделай потише, — наклонился к Костиному уху Сергей, — а то шагов не слышно. Еще прихватит врасплох Перебейнос!
Он отошел и остановился посреди гостиной, не спеша обвел ее глазами. Мимо портретов взгляд не пронесешь, обязательно на них остановишься. А рядом с дверью в спальню простенок украшен симметрично расположенными блестящими шляпками обойных гвоздей. В центре замысловатых фигур, по диагонали, в стену наглухо вделаны три картинки, каждая величиной в шахматную доску. На двух изображены люди среди деревьев и у подножья горы. Выписаны они с большим тщанием, сделаны мастерской рукой. А третья словно ребенком нарисована. Коричневая вода, а на гребне волны — фиолетовая пена, вдали виднеется не то оранжевая пальма, не то порванный парус. Сергей переводил взгляд с картинки на картинку, пытаясь понять, чем привлекла хозяина виллы аляповатая неумелая мазня.
Костю заинтересовали непонятные перемещения и манипуляции друга, а сама картинка не привлекла внимания. Импрессионистов он судил по плохоньким репродукциям и удивлялся ажиотажу, который вокруг них развернулся. Он увидел, как Сергей наклонился к картине, кончиками пальцев провел по еле выступающей над тиснеными обоями рамочке, потом передвинул руку к декоративным шляпкам гвоздей. Лисовский не сдержал любопытства, подошел к земляку и с возрастающим изумлением следил за его действиями. Тот, с головой уйдя в свое занятие, добрался до четвертой позолоченной кнопки. Надавил, она не сдвинулась с места, попытался зацепить ногтями за края, ничего не получилось. Парень шумно передохнул, но не отступил. Опять надавил большим пальцем на ребристую поверхность и повел шляпку вправо, по часовой стрелке. Она поддалась и повернулась до отказа.
— Послушай! — одними губами попросил Сергей, но Лисовский услышал и бесшумно подкрался к двери. Постоял, припав ухом к филенке, вернулся и кивнул: все в порядке.
Сергей сунул недокуренную сигарету в пепельницу, короткими, не успевшими отрасти ногтями кое-как зацепил фальшивую шляпку и вытянул ее сантиметра на два. Сама собой отошла и приоткрылась потайная дверца с картинкой. Парни озадаченно переглянулись, страшась заглянуть в квадратное отверстие. Словно сговорившись, разом наклонились. С края глубокого темного тайника в кобурах лежали пистолеты, магазины с патронами, металлические надульники с резьбой, а подальше — плотно сложенные пачки бумаг, перетянутые резинками.
Пачек Груздев сперва не заметил. Он обрадованно схватил ближайшую кобуру, расстегнул клапан и вытащил револьвер. «Парабеллум, — расплылся он в довольной улыбке. — Вычищен, смазан, будто с завода». Проверил все три пистолета. Исправны, магазины полностью снаряжены патронами. Один себе взял, другой отдал обрадованному Косте, а третий вместе с пустыми кобурами положил обратно в тайник. Закрыл дверцу, поставил в исходное положение шляпку фальшивого обойного гвоздя.
Вернулись к гремевшему фокстротом радиоприемнику, сели, сгорая от желания поговорить. Но молчали, боясь выдать себя громкими взволнованными голосами. Лисовский наклонился к другу и под гнусавое завывание саксофона спросил:
— Как ты догадался о тайнике?
— На ловца и зверь бежит! — признался парень. — Такие картинки и я в школе малевал, потому и подумал, а на фига буржую эта мазня...
Костя беззвучно расхохотался и закашлялся. Сергеи сперва удивленно, потом с обидой смотрел, как земляк чуть не падает на пол от смеха и кашля.
— Шибко ты смешливый, как я погляжу. Я про дело толкую, а тебе хаханьки...
— Прости, Сережка. Но пойми, эта мазня стоит дороже тех двух...
— Иди ты! — оторопело уставился на него Груздев и повел взглядом по картинам. — А я думал, хозяин налепил, чтоб никто на нее не позарился.
— Знатоки с руками оторвут картину.
— Вот бы не подумал!
— Зачем ты мне с пистолетом флянец дал?
— Не флянец, а надульник для бесшумной стрельбы. На фронте мы фрица в разведке взяли, у него такой же на пистолете был привинчен. С пяти метров выстрела не слышно.
— Будешь стрелять?
— Не-е знаю... Разве в крайнем случае, и то не до смерти... Кончай разговор, а то Перебейнос услышит.
Ночь для Лисовского выдалась беспокойной. Он знал, что не уснет, если на следующий день предстояло серьезное дело. Командир эскадрильи проведал о его бессоннице и накануне никогда не сообщал о важных заданиях. Парень вертелся с боку на бок, крепко смыкал веки, пытался дышать равномерно, считать до тысячи, но сон не приходил.
А Сергей крепко спит, шумно дышит. Костя ему позавидовал. Стоит другу обрести цель, как он успокаивается. Видит, наверное, ольховские сны, побывает ночью в родном селе. А чуток скрипнули под Лисовским пружины матраса, и земляк притих, словно прислушался. Поди, влипла в ладонь рукоятка спрятанного под подушкой пистолета, готов отвести предохранитель и нажать на гашетку. Лисовский успокоился, шумно задышал и мгновенно уснул.
Утром, чуть поредел мрак, по привычке поднялись. За окном, как и обычно, сырая морось, грязновато-серый туман. Неприязненно вслушались в глухую тишину. Сперва после лагеря наслаждались покоем, радовались безмолвию, а сейчас мертвый дом давит на нервы, вызывает тревожную настороженность. Ни звука шагов, ни человеческого голоса, ни звонкого смеха.
После завтрака отправились в сад. Сошли с последней ступеньки лестницы в холл и почувствовали ощупывающий взор охранника. Рука невольно потянулась прикрыть карман, в котором лежал пистолет. Парни еще не слышали голос Перебейноса, не знали, спит ли он когда-нибудь. Спустись в любое время, наткнешься на его немигающий взгляд.
- Зырит, варнак, будто ужалить намеревается, — с ненавистью проговорил Сергей, едва отошли от дома. — У меня рука не дрогнет пулю всадить.
— Не стоит руки марать, — отозвался Лисовский и озабоченно спросил: — Если Гарри приедет днем, что мы будем с девушкой делать?
— Это хуже, — помедлил Груздев. — Если закрыть в комнате или погребе, дома хватятся, на розыск кинутся... Посмотрим по обстановке.
Подняли воротники пальто, поглубже нахлобучили шляпы, сунули руки в карманы. Ветер зло хлещет в лица, а не в силах разогнать густой туман.
— Я продрог, — зябко поежился Костя, — вернемся в дом. От плана не отступаем?
— Ни в коем случае, да и отступать некуда, — решительно проговорил Сергей. — Стрелять, если не будет выхода. Бей в руки или ноги, чтоб не поднялись.
Из караулки выглянул солдат, неприязненно цыкнул слюной сквозь зубы и захлопнул дверь. Перебейнос устроился в кресле у камина, проводил парней взглядом до гардероба. Они торопливо разделись, поднялись на лестницу с резными перилами, и Костя удивленно замер, услышав негромкий свист. Прислушался, узнал мелодию песни американских летчиков: «Мы летим, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле...» Оглянулся, охранник смолк и впервые отвел глаза...
Сторн появился вечером, когда Сергей и Костя устали его ждать, разочарованно решили, что нынче он не придет. Улыбка во весь рот, белоснежные зубы, румянец на щеках, запах незнакомых духов. Поздоровался, плюхнулся в кресло, ноги по привычке забросил на стол. Плеснул виски в стакан, разбавил содовой, отпил и весело проговорил: — Хорош Париж! Усталость как щетину сбривает. Побывал в «Максиме», цены спекулянтские, зато удовольствий тьма... Много бочек нагрузили, всю дорогу лихо пили, капитан глядел на нас, словно мы его топили!.. Песня про Эри-канал, моя любимая...
Костя, побледнев, стоял, облокотясь на приемник, а Сергей прислонился к стене под портретом, за которым скрывалось подслушивающее устройство. Гарри увлеченно рассказывал о Париже и вдруг заметил, что его слушатели хмуры, молчаливы и одеты по-дорожному.
— Что случилось? — резко спросил он. — Куда вы собрались? Лисовский выхватил пистолет и наставил на майора. Тот повернул голову к Груздеву и увидел парабеллум в его руке. Сергей, не спуская глаз с американца, поднялся на стул и оборвал за портретом провода.
— О-о, — удивленно протянул Гарри. — Я вас недооценил. Откуда оружие?
Костя, как и всегда в минуты прямой опасности, успокоился и негромко предупредил:
— Вопросы буду задавать я... Обыщи майора!
Сергей поднял Сторна с кресла, провел ладонью по бокам, проверил задний карман у брюк, грудь пиджака и обнаружил небольшую кобуру с пистолетом под мышкой. Расстегнул ремень и снял потайную портупею с револьвером.
— Вы меня убьете? — спокойно спросил майор, лишь голос дрогнул.
— Нет, — без раздумья ответил Лисовский, — если вы сами нас на выстрел не спровоцируете.
— Я не фанатик и меня не устраивает героическая смерть. Военное счастье переменчиво. Правда, я не уверен...
— Мы сами о себе побеспокоимся.
— Не следует пытаться заткнуть носом трещину в стене.
— Вызовите сюда охранника, не вздумайте...
— О'кей, все ясно, — перебил Костю майор. — Предупреждаю, он опасен. Был разговор, что связан с мафией...
Сергей пересел к двери, спрятал пистолет под газету, а Костя встал за креслом американца. Тот исподлобья поглядел на Груздева и нерешительно нажал кнопку звонка.
— Смелее, Гарри, смелее, — подбодрил его Лисовский и опустил руку с парабеллумом.
— Много лет в разведке, а впервые недооценил противника... Послышались глухие шаги, распахнулась дверь, и на пороге появился Перебейнос.
— Джо, — негромко сказал майор и крикнул: — Не стреляй, Джо, сдавайся! Не смей...
Охранник, видать, сразу заподозрил неладное, мгновенно отпрыгнул в сторону и сунул руку за пазуху. Следом кошкой метнулся Сергей и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Тот пошатнулся, но успел нажать гашетку револьвера. Сухой щелчок выстрела под пиджаком и второй удар слились воедино. Джо схватился за разбитый висок и рухнул на пол, а Сергей торопливо ощупал себя и убедился, что пуля его не задела. Сторн попытался вскочить, но Костя вжал ствол между лопаток и предупредил:
— Еще движение, и я стреляю!
Груздев снял с охранника ремни с кобурой, вытащил из заднего кармана еще пистолет. Связал бывшего гангстера по рукам и ногам, волоком оттащил в спальню и салфеткой заткнул ему рот. Костя спросил Сторна:
— Когда сменится наружный часовой?
— В восемь утра.
— Какой еще контроль за виллой ведется?
— Мы вас недооценили, - признался майор, — считали, что здесь вполне управится Джо. Я здорово ошибся...
— Как бесшумно убрать часового?
— Услуга за услугу... Вы мне жизнь, я вам свободу. Клянусь, я не забуду честной игры. Но помните корсиканскую пословицу: берегись, а я себя поберегу!..
Вышли на крыльцо, Гарри, вздохнув, громко позвал:
— Эй, парень! — когда в дверях караулки появился солдат, майор предложил: — Хочешь выпить чего-нибудь?
— Да, да, сэр!
Обезоружить и связать часового не составило большого труда, да он и не сопротивлялся. Гарри тоже перевели в спальню, где Сергей хитроумными узлами привязал его к креслу. Вернулись в гостиную, Груздев подобрал в тайнике патроны к парабеллуму и ссыпал в карманы. Лисовский прошел в спальню. Джо хрипел на кровати, видать, приходил в сознание, солдат полулежал в углу и испуганно уставился на парня. Гарри флегматично смотрел на затянутое светозащитной шторой окно. Оживился, увидев Костю:
— Герберт, не угостишь на прощание чистым виски? Наливай полный стакан, до утра далеко.
Следом появился и Сергей. Нагнулся над Сторном, отвинтил с обратной стороны лацкана пиджака жетон си-ай-си, достал удостоверение личности и сунул себе в карман. Американец сперва с беспокойством следил за ним, но поняв, что опасность ему не угрожает, с любопытством.
— Из тебя, Гюнтер, хороший разведчик получится. Зря от нас уходите! Германию вы не спасете.
Костя принес виски, помог майору выпить и хотел ему заткнуть рот, но тот предупредил:
— Вас до утра не будут искать. А уж позднее поднимется кутерьма. Учтите, начнется тотальный поиск, больших боссов вы заденете своим бегством за живое... Прощайте, а верней, до свидания. Мне кажется, мы еще встретимся!
— Не рискуйте понапрасну, Гарри. Сами понимаете, что затеяли грязную игру. Вас побьют вашими же козырями. Гуд бай, мистер Сторн!
Костю опять лихорадило. Судорожно вцепился в металлический поручень и нетерпеливо всматривался в наплывающие огни города. Сергей вел «виллис», не выпуская изо рта сигарету. Он настолько свыкся со своей вынужденной немотой, что сейчас, когда их никто не подслушивал, не решался заговорить. Ладони при соприкосновении с баранкой саднило. Кожу на них он содрал, когда через забор перелазил. Машину из гаража легко вывели, створки ворот разошлись, стоило в караулке нажать кнопку механизма. Но неожиданно возникла проблема, как их закрыть. Распахнутые ворота могли ночью люди и не заметить, но над ними в ореоле белесого тумана ярко светила мощная лампа. В темном переулке она виднелась издалека. Пришлось Груздеву вернуться в будочку, нажать кнопку, чтобы сошлись створки и погас свет, вскарабкаться на крышу караулки. С нее, стараясь не зацепиться за стальные шипы, перебрался, обдирая руки, на стену и спрыгнул на землю.
— Ты запомнил, где улица находится? — после долгого молчания спросил он.
— Я не знаю города, — пожал плечами Лисовский. — Знаю, идет она от Ботанического сада и называется — Ботаническая...
— Ого, половина одиннадцатого, — взглянул Сергей на светящиеся стрелки. — Машину бросим на окраине, а то еще полицаи прицепятся. Лихие парни, оторви да брось...
Снежок мелкий да редкий, будто сквозь сито сеется. Притормозил Сергей, занесло «виллис» на льду, тонкой пленкой смазавшем асфальт. Потихоньку сбавил скорость, решив не рисковать понапрасну.
— Не умотала ли Женька в Париж? — выдал он свою озабоченность и тревогу. — Гарри за три дня обернулся, а што Женьке стоит? Явимся к ее родичам, а нам от ворот поворот...
— Не поворотят, — проговорил Костя. — А поворотят, подадимся в Париж. Поезда туда ходят.
— На первой станции фараоны сцапают, — невесело улыбнулся Сергей, но отмел свои страхи. — Машину раздобудем и уедем.— И запел:
— Отец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с ним...
Лисовский откинулся на спинку жесткого сидения и зажмурился. Не верилось, что они на свободе, не нужно ждать каверзных вопросов и предложений майора, опасаться отправки в лагерь... Нет, лагерь им не грозил, ведь Сторн предупредил, если они не согласятся работать на американскую разведку, их ликвидируют. Поглубже нужно уходить, чтоб и следов не осталось.
Не верится в спокойную жизнь. Как было бы здорово вернуться на свой аэродром из полета, оказаться среди друзей, не следить за каждым словом. Что ляпнул, то и сойдет, никто не в обиде. А здесь не только язык, но и лицо не должно выдавать сокровенных чувств.
— В город въехали, — предупредил Сергей. — «Виллис» где-то надо припарковать?
— Откуда у тебя это слово взялось?
— Какое? А-а, у Гарри перехватил.
Мостовая похожа на канал с черной мертвой водой, а обочины напоминают снежные забереги, подмываемые мелкой накатывающейся волной. Сергей озабоченно приглядывал место для «виллиса», опасаясь встречи с бесцеремонными американскими полицейскими, побаиваясь столкновения с легковыми автомашинами, для водителей которых не существовало правил движения. Скопление автомобилей он заметил у сверкающего огнями здания и хотел подвернуть к нему.
— Пожалуй, здесь и припаркуем.
— Не вздумай, — предостерег Костя. —Тут ресторан. Все разъедутся, а наша машина...
— Ясно, бельмом в глазу торчать будет.
Проезжая улицей, заметил, что во многих двориках к стенам жмутся автомашины. Выбрал подходящее место, загнал «виллис» в узкий закоулок между домами, уперся в тупичок и заглушил мотор.
Под ногами слякоть, сверху снежной крупкой сыплет, мрачные, слабо освещенные улицы, разноязычная толпа... Идут они и не знают, куда путь держат, а спросить боязно, как бы Гарри утром на их след не напал.
Квартал за кварталом остаются позади, чувствуется приближение городского центра. В магазинах ночные огни отражаются в огромных зеркальных окнах, роскошными ресторанами сменились небольшие кафе и харчевни, густеет толпа, чаще встречаются английские и американские офицеры.
— У меня горло пересохло, — сказал Сергей, — куда-нибудь заскочим, кофе потринькаем.
— Подожди, — отозвался Костя, — не в ресторан же заходить?
— А мне понравилось. И жратва мировая, и музыка играет.
— Попал чалдон в Европу! — не выдержав, рассмеялся Лисовский. — Услышат в ресторане мой дойч, в полицию отправят, да изобьют предварительно.
Зашли в полупустой зальчик «брассери» — кафе-пивной. В темных панелях его стены, по углам, как лавки в сибирских избах, невысокие диванчики. Пожилая женщина в белоснежном чепчике и накинутой на плечи шали в крупных розах примостилась у старинного буфета с кофейной мельницей и вязала чулок. Хозяйка подслеповато оглядела вошедших, аккуратно сложила вязание и отчужденно подошла к парням. Костя лаконично сказал:
— Кофе!
Она по-немецки уточнила:
— Черный или со сливками?
— Фрау немка?
— О-о, — она украдкой невольно повела взглядом по сидевшим у приемника мужчинам. — Господа — немцы, из фатерлянда?
— Да, превратности войны, — отсекая лишние вопросы, ответил Костя. — Мы будем благодарны за ужин со шнапсом.
— Сейчас все дорого! На черном рынке...
— Мы заплатим.
Сняли шляпы, примостились на низеньком диванчике за угловым столиком. За широким окном толпой шумела улица. Изредка приоткрывалась дверь брассери, заглядывали солдаты и разочарованно исчезали.
— О чем ты с ней толковал?
— Ужином попросил накормить.
— А гроши?
— В удостоверении Гарри лежит зеленая бумажка.
Сергей удивленно посмотрел на друга, достал документы Сторна и раскрыл. Костя заглянул и удовлетворенно заметил:
— Десять долларов, нам хватит.
— А ты добрым воякой становишься, — ухмыльнулся Груздев.— Трофеями не брезгуешь, за воровство не считаешь.
— А что, с голоду и жажды подыхать? — пожал плечами Лисовский и прижал руки к груди. — Побыл на сыром воздухе, промочил ноги, и опять дышать трудно. Как надоело чувствовать себя больным!
— Согреешься горячим, отойдет.
Хозяйка принесла по кружке пива, сосиски с отварной картошкой и по рюмочке шнапса. Сергей залпом выпил пиво, блаженно отдуваясь, принялся за еду. Костя начал со шнапса. Спадало нервное напряжение, а с ним и силы убывали. Пиво отдал другу, а себе попросил сварить черный кофе. Без аппетита жевал белые свиные сосиски, разварную картошку.
Подошла хозяйка, Лисовский подал ей зеленую кредитку.
— Не знаю, наберется ли у меня сдачи, — растерянно призналась она. — Доллары высоко котируются на черном рынке.
Костя спросил у вернувшейся со сдачей хозяйки:
— Как нам попасть на трамвай до Ботанического сада?
— Из двери налево, дойдете до угла и направо, — проводила немка друзей до двери и назвала номер маршрута.
Они шагали темной улицей. Дошли до угла и повернули направо. Добрались до остановки. Людей по пальцам пересчитаешь, они стоят и терпеливо ждут. Снег на тротуарах нетронутый, редкие человеческие следы бледными тенями на нем выделяются. Ни голоса, ни собачьего лая. Из-за поворота выполз скрипучий трамвай. Распахнулись двери, пассажиры неторопливо поднялись в вагон. Пышная толстуха сидела у небольшой кассовой машинки. Костя протянул бумажку, полученную на сдачу от немки, кассирша подала ему билеты и металлическую мелочь. Через узенькую дверцу они прошли в салон, сели у окна и впялились в подсвеченную снегом сумеречную ночь. Трамвай ревматически заскрежетал больными суставами и с протяжным вздохом тронулся с места.
Костя еле умещался на краю короткой скамейки, вплотную придвинулся к Сергею, обнял его за плечо. Тот грустно глянул на друга и уставился в потное стекло. Лисовский с трудом различал черные глазницы окон в темных стенах зданий, впервые почувствовал острую зависть к тем, кто спит в глубине комнат. Война для них практически закончилась, им не грозят раны, увечья, смерть. Где-то идут кровавые, ожесточенные бои, а здесь тишь, гладь да божья благодать. У кого-то из них можно переждать смутное время, бездумно лежать на диване целыми днями, читать книги, слушать радио...
А смог бы он, Костя, до конца войны на диване вылежать? Аж морозцем продернуло по спине от этой мысли. Ведь никто и никогда не узнает, где они скрывались, да и вряд ли кто осудит, проведай о мытарствах, через какие прошли парни. А совесть?
— Костька, — шепнул Сергей. — сзади вроде шпрехают. Поспрошай Женькину улицу.
Лисовский краешком глаза оглядел пожилую пару, видимо, муж и жена, прислушался к разговору, уловил конец фразы:
— ...я не могу больше терпеть, сил моих нет!
Муж склонился к жене, взял ее руку и негромко, с горечью, продекламировал:
— Я пал. Я жил и пал. И колокол упал. Мы оба: я и он. Сначала я, а после он...
— Извините, пожалуйста, — обернулся к ним Лисовский. — Где нам сойти, чтобы попасть на Ботанический бульвар?
Застигнутые врасплох, они замолчали, потом мужчина раздраженно отозвался, подозрительно оглядев парня:
— Я скажу, где вам лучше сойти.
Сошли через две остановки. Молча прошагали квартал, свернули на улицу, на которую указал пожилой немец. Сергей осветил фонариком глухую стену неприступных заборов.
— Откуда фонарик?
— У Перебейноса разжился. В какую сторону потопаем?
— Таблички на домах нужно посмотреть... Ох и наследили мы!
— Где? — удивился Груздев. — След в след идем. — Не на снегу. Уже трое знают, куда мы направились. — Ты думаешь, фрицы нас выдадут? — Хозяйка пивной промолчит, а эти двое какие-то малохольные... Осветили табличку, другую, сориентировались и пошли тихой пустынной улицей. Снег скрадывал шаги, чуть слышно поскрипывал под ботинками. Глухое безлюдье действовало на нервы, заставляло поминутно оглядываться, судорожно сжимать рукоятку пистолета. В темно-фиолетовое небо черными силуэтами уходили остроконечные башенки одноэтажных домов, в луче фонарика серебром вспыхивал снег на деревьях и заборах.
— В здешних краях войной и не пахнет, — удивился Сергей. — Кому война, а кому мать родна!
— Ты судишь о людях, не зная, что они пережили, — сердито проговорил Лисовский и внезапно остановился. — Стоп, мы прибыли! А если я адрес перепутал?
— Чай не первая волку зима, — бесшабашно отозвался Груздев. — Не в удавку же лезть! Вернемся к «виллису» и махнем из города, а там посмотрим.
— Счастливый ты человек! — с легкой завистью проговорил Костя.