Хирург, знакомый семьи Миложенцких, внимательно осмотрел ногу Станислава. Долго ощупывал ее, сгибал, разгибал, так что от боли Станиславу приходилось стискивать зубы. Наконец врач заключил:
— Если я даже и запрещу тебе ходить, ты (он всем, кроме пани Миложенцкой, говорил «ты») все равно не послушаешься. Такие обычно не сидят на месте. Поэтому, чтобы ты не очень натрудил ногу, я пришлю тебе из дому костыли. Без костылей ни шагу. Через неделю снова встретимся. Учти, парализованная нога не подарок.
Вскоре Станислав уже бродил на костылях по комнате. Он никак не мог дождаться прихода Кшиси и Стасика. Галя, все время чем-то занятая, ни разу к нему не заглянула. Панна Дыонизова принесла ему второй завтрак, столь же обильный и вкусный, как и первый, а потом исчезла и она. В квартире, еще вчера такой шумной, сегодня была тишина.
Время шло, и Станислав все больше тревожился за Кшисю и Стасика, но вместе с тем он испытывал прилив каких-то необыкновенных сил, удивительное спокойствие, которое вселяли в него, быть может, эти стены, это огромное, тихое, пустое пространство, уходившее как бы в бесконечность, в синеву над «Антонием-астрономом», гармоничное сочетание золотистых ясеневых полок, неисчислимые ряды книг.
Среди ровного ряда корешков одна книга чуть выпирала наружу. Желая чтением хоть немного отвлечься, Станислав вытащил ее. На кожаном переплете с золотистым тиснением была надпись: «Циприан Камиль Норвид».
Должно быть, вчера Галя, прочитав стихотворение во время концерта, в спешке не очень ровно поставила книгу на место. Он открыл книгу. Страницы сами раскрылись на стихотворении «Фортепиано Шопена», видно, Галя слегка загнула страницу.
Он читал, и ему слышался глубокий, вибрирующий голос девушки с затаенной в нем скрипичной нотой.
Станислав поставил книгу на место, но стихи не выходили у него из головы. Строки эти оставались с ним и тогда, когда в дверях раздался звонок и он вместе с Галей и паном Миложенцким слушал рассказ ребят о сегодняшних событиях. Но когда он узнал о трагедии тихого домика, где, быть может, и Петр… все строки стихотворения слились в его душе в несколько слов: «Камни глухие и те застонали».[24]
Однако надо было возвращаться к действительности.
В комнату с недовольным видом заглянула панна Дыонизова:
— Что это за грязный пакет там в коридоре? Может, его выбросить?
Станислав вскочил с кресла и выбежал в прихожую. И как раз вовремя, потому что панна Дыонизова уже вытаскивала одну из кассет.
Станислав внес пакет в комнату.
— Пока мы не проявим эти негативы, мне не будет покоя, — сказал он, — стоит только неосторожно открыть кассету, засветить негатив — и все пропало!..
— Галинка, а ведь Антек делал снимки. Здесь должно быть все необходимое… Бабушка хранит все, что принадлежало Антеку… — сказал пан Миложенцкий своим хриплым, еле слышным голосом.
— Ах, папа, какое счастье, что ты вспомнил об этом!
— Хорошо, хоть советы мои еще могут пригодиться, — произнес он с горькой усмешкой.
Оказалось, что в доме сохранились даже красные лампочки, с которыми Антек всегда работал в ванной. Станислав приготовил все для работы. Вспомнив советы хирурга, он принес сюда табуретку, чтобы сидеть, пока не проявятся снимки.
Костыль то и дело стучал по темному коридору, ведущему из комнаты Антека в ванную в глубине квартиры, иногда цеплялся за неровности пола в гостиной, потом снова раздавался мерный стук.
Стасик внимательно следил за движениями Станислава. Следил молча, становясь все более хмурым.
И только когда Станислав сказал: «Идем-ка поколдуем вместе!» — паренек оживился.
— Хо, хо! — с завистью воскликнула Кристина. — Меня Станислав никогда не приглашал на свои сеансы колдовства.
— А разве тебя это интересовало когда-нибудь? Для тебя важнее всего были лоскутки, куклы, медвежата! — засмеялся Станислав.
Его костыль застучал в глубине коридора.
Кристине хотелось ответить что-то резкое, но она только демонстративно пожала плечами. И в ту же минуту поняла, что этот пустячный, дурацкий спор вдруг всколыхнул в душе полузабытое ощущение домашнего покоя и безопасности. И еще подумала, что платьице у Галинки старенькое, надо пустить в ход кусочки розового шелка, полученные у портнихи («Возьми, Кшися, может, тебе пригодятся»). При воспоминании об этом ее словно что-то кольнуло — уже второй день, как она не была ни в «фирме», ни на занятиях, но, конечно, надеялась, что сумеет оправдаться, — все понимают, в какой переплет можно нынче попасть.
Стасик между тем последовал за Станиславом.
Приоткрыв дверь в ванную, он невольно отшатнулся. Она показалась ему мрачной, зловеще кровавой. Красная лампочка на потолке светилась тусклым, неприятным, бередящим душу светом.
Он все же вошел, закрыв за собой дверь. Но неприятное ощущение не исчезло.
— Кшися права, и впрямь на колдовство смахивает… — попытался он шуткой приободрить себя.
С интересом и нетерпением наблюдал он, как Станислав извлекает первый негатив из кассеты. Хотя он не верил в сказки, но в какое-то мгновение ему померещилось, что сейчас деревянная крышка приоткроется и перед ним, словно бы вызванный волшебным заклинанием, появится во всем своем былом великолепии старый Королевский замок, о котором Станислав столько ему рассказывал. Но нет. В открытой деревянной кассете находилась обыкновенная стеклянная пластинка довольно большого размера, отражающая своей матовой, молочной поверхностью красный свет лампочки и напоминавшая картину в раме. Другая сторона пластинки, ловко извлеченной Станиславом из кожуха, была покрыта толстыми, неровными полосками краски.
— И это, это все? — пробормотал Стасик. В его голосе были разочарование, презрение, обида.
Он вспомнил угрожающий взгляд гестаповца и то отчаяние, с которым сжимал пакет с кассетами.
— И стоило из-за этого рисковать головой? Какая-то мазня!..
— Подожди! Немного терпения!
Ванна была прикрыта фанерой, на которой стояли фарфоровые ванночки, одна небольшая и две побольше. Белый фарфор ванночек казался красным от света лампочки, такой же прозрачно-красной была и наполнявшая их жидкость.
В маленькую ванночку Станислав вложил негатив, обратив вверх его лоснившуюся, матовую, напоминавшую лунный лик сторону. Вскоре, появившись из-под стекла, по дну светлой ванночки поползли темно-красные, почти черные полоски. Пальцы Станислава, легко касавшиеся негатива, погруженного в наполнявшую ванночку красную жидкость, казались обагренными кровью.
— Это — проявление, — сказал Станислав.
Стасик смотрел как зачарованный.
Негатив, погруженный в эту красноватую жидкость, становился прозрачным. И вдруг на нем появились какие-то формы, с каждым мгновением все более многочисленные и отчетливые. Из хаоса возникло что-то похожее на очертание распростертых крыльев убитой птицы, на которых темнели прямоугольные пробоины. Под одним крылом внизу пробоина напоминала полукруг.
— Да ведь это Замок, два его крыла и площадь! — вскричал Стасик. — Отсюда, из Сенаторских ворот, в нас стрелял Бруно…
— Да.
— Можно это взять в комнату и рассмотреть при свете?
— Подожди. Надо еще прополоскать, закрепить и снова прополоскать. Испортить все — дело нехитрое…
На очередном негативе появился темный вертикальный прямоугольник со светлой точкой на одной из сторон. Потом другой, также вертикальный прямоугольник, прилегающий к предыдущему. Оба срезаны наискось вверху и внизу. Через мгновение на нижнем и верхнем краях этих прямоугольников возникли горизонтальные изломанные линии, светлые и темные попеременно. Уже можно было разглядеть нечто похожее на поставленный вертикально огромный короб, но, скорее всего, это была колонна. От нее расходился расширявшийся кверху темноватый веер, у основания которого тоже виднелись три тревожащие светлые точки или отверстия.
Тяжелая колонна, которая первой возникла из неясной лунно-молочной глубины розоватого стекла, сейчас приобрела в качестве фона теневую полосу, обозначенную двойным рядом светлых точек, размещенных хотя и не совсем ровно, но в строгой последовательности.
И вдруг Стасик узнал:
— Да это же зал в Большом дворе, над моим подвалом! А это… это…
Все было одновременно и подлинным и нереальным. Массивная колонна стояла на каменном полу, поддерживая могучие, вековые своды, казалось бы нерушимые. Но светлые следы предостерегали, тревожили, кричали. Напоминали, что даже эти гигантские каменные стены перед безжалостной враждебностью динамита могут оказаться такими же хрупкими, как и стеклянные негативы, как жизнь каждого из них.
Стасик хотел было поделиться всеми этими мыслями со Станиславом, но сказал только:
— Там, в Замке, стена была светлой, а пробуравленные немецкими минерами отверстия — темными. А здесь, на пластинке, стена — темная, отверстия — светлые. Это и есть негатив?
Станислав прополоскал стеклянную пластинку с контрастным изображением, поместив ее в большую ванночку с закрепителем, внимательно проверил, не касаются ли негативы друг друга, а потом ответил:
— Если бы даже нас не стало, кто-нибудь с этого негатива сделает снимки, один-два, десяток, сотню, и они расскажут о том, как здесь было.
Пер. Д. Самойлова в кн. Циприан Норвид, «Стихотворения».
Пер. Д. Самойлова в кн. Циприан Норвид, «Стихотворения».