Тяжелые двери Музея Старой Варшавы закрылись за ним. Очутившись в уютной тишине дома Барычков, он вздохнул с облегчением.
Стуча костылем, Станислав медленно и довольно неуклюже поднимался по лестнице. Двери на лестничной площадке отворились, на темные дубовые перила, на ступени упала полоса света.
— Эй, шеф, откуда у вас такой тяжелый портфель? — раздался вдруг знакомый, чуть насмешливый голос.
— Стасик? Что ты тут делаешь?
— Пришел ко мне в гости! — звучным голосом отвечал великан, тот самый, что недавно на площади стал на пути у Бруно.
Своим массивным телом он, казалось, заполнял все пространство видневшейся за ним комнаты, а головой чуть не упирался в потолок. Из-за его спины выглянул щуплый подросток в знакомом голубом свитере.
— Я ведь вам, шеф, говорил, что здесь мой крестный…
Великан обнял своей мощной ручищей Стасика и легонько, как фигурку на шахматной доске, отодвинул его.
— Что с этим разбойником делать? Не сидится ему на месте! — В грозных раскатах могучего баса звучала нотка одобрения. — В меня пошел! Не боится швабов, и баста!
— А чего их бояться? Бруно и тот чуть копыта не откинул! Ничего, мы его так отделаем, больше не встанет! — задорно отозвался Стасик.
Стало быть, он уже знал, что Бруно не погиб, что он жив и явился на Рынок, исполненный ненависти к полякам. Но известие это, однако, не согнало улыбки с его веснушчатой физиономии.
Станислав оставил портфель с книгами на хранение у Стасика, а сам, теперь уже намного быстрее, поднялся на следующую площадку, туда, где был расположен кабинет хранителя Музея, в котором находился вице-директор Зыгмунт Меховский.
Меховский сидел за столом, разложив перед собой картотеку, состоящую из картонных карточек всевозможного размера, он что-то переписывал, вносил исправления в свои заметки и, казалось, находился за тридевять земель от Рынка с разыгравшейся там недавно грозной сценой.
В комнату вошел все тот же великан, неся на подносе, терявшемся в его руках, чашки с чаем.
— И какой леший принес вас на Рынок, пан хранитель? Если бы не вы, я бы свернул этим швабам шеи, и баста!
— Я не хранитель, дорогой Антосяк, я всего лишь его заместитель, — рассмеялся Меховский. И добавил уже серьезно. — Хорошо, что я вас увидел из этого окошка и вовремя прибежал. Иногда стоит задуматься, не придется ли за эти четыре шеи расплачиваться жителям целого района.
— Ну, ладно, ладно, — бурчал Антосяк, направляясь к дверям.
Меховский посмотрел ему вслед и, когда великан вышел из комнаты, сказал:
— Наш пан Богуслав редкий, неоценимый человек, достойный удивления и восхищения, но не всегда осторожный, особенно, если подшофе. Как-то, помнится, в таком виде он вышел на Рынок, прямо на Замковую площадь, распевая патриотические песни и угрожая: «Мы найдем на немцев управу». Как человек, обладающий незаурядной силой, он много раз принимал участие в различного рода акциях, направленных против немцев…
Пан Зыгмунт, употребив абстрактное слово «акция», не пояснил, что Антосяк участвовал в ликвидации немцев, которых нелегкая занесла на Старое Място; в своей комнате Антосяк хранил отобранное у них оружие.
Станислав, в свою очередь, не сказал, что знает о хранящемся в подвалах дома Барычков складе оружия, завезенного сюда в последние дни сентября 1939 года. Его брал туда с собой как помощника знакомый оружейник, которого время от времени пускали на склад — чистить и смазывать маслом оружие.
Они не говорили об этом. Хотя каждый из них знал о складе. И так в Варшаве было повсюду. Люди старались соблюдать правила конспирации, и лишь когда они находились в кругу своих, близких, стена молчания рушилась. Высказанные вести создавали прочную нить, соединяющую людей в единое целое, несмотря на существующие между ними бесчисленные различия. Как в полноценном живом организме не было ничего, что существовало бы само по себе. Одно дело подкреплялось другим. Мужество поддерживалось мужеством. Вопреки угрозе смерти, в жилах струилась живая кровь — информации, чувств, надежды.
Станислав поднес чашку к губам. С удовольствием поглядел на нее. Форма ее напоминала только что распустившийся цветок, на чистой, глубокой синеве поблескивали тонкие линии позолоты.
— Вы у нас почетный гость, — сказал хозяин, — раз уж сам Антосяк предлагает вам напиться чаю, да еще из наших лучших фарфоровых чашек… Впрочем, за напиток прошу прощения. Чем хата богата… Наша богата только вот этими травами…
— Все же это куда лучше, чем мелко натертая и подсушенная на сковородке свекла, из которой моя сестра готовит «чай», — рассмеялся Станислав.
Он умолк. Молча пил зеленоватый напиток.
С чего начать? Как сказать Зыгмунту Меховскому о том, что его сюда привело? Знают они друг о друге много, но постоянных контактов нет.
Спросить прямо, поддерживает ли Меховский связь с руководителями движения за защиту культуры и знает ли он, куда следует отнести фотографии?.. Нет, не годится.
А может, спросить Меховского, правда ли, что он в первую оккупационную зиму сам делал такие снимки и что с ними сталось?..
Такой вопрос тоже задать нелегко.
Молчание нарушил Меховский:
— Из Освенцима пришло известие о гибели хранителя нашего Музея Антония Вечоркевича… Слухи об этом ходили уже несколько месяцев, но мы все еще строили иллюзии. Какой это был человек! Историк искусства с прямо-таки гениальной интуицией. Великолепный организатор. Честнейший патриот. Смелый до безрассудства. Активный деятель подпольного движения, при этом необыкновенно удачливый и всегда расположенный к людям, веселый, обаятельный, легкий. А сколько он успевал… встречи, передача и хранение нелегальных материалов — короче, всего «трефного»… И все обходилось. Катастрофа случилась из-за каких-то случайных материалов, то ли присланных из Радома, то ли для Радома предназначенных. Его взяли. Пытали в гестапо, в Варшаве и в Радоме. Он никого не выдал. А теперь из Освенцима пришла урна с его прахом.
— Его арестовали в прошлом году?
— Да. Сделали тщательный обыск, даже печи разобрали. К счастью для Музея, его квартира была во флигеле, так же, впрочем, как и у других служащих, скажем, у пана Богуслава. Из флигеля нет прямых ходов в Музей. Мы сумели пока что как-то защитить, отстоять наше учреждение. Но еще раз обращать внимание властей на Музей Старой Варшавы небезопасно, последствия могут быть трагическими не только для нас…
«…но прежде всего для того, что здесь хранится», — мысленно добавил Станислав.
Каменный дом Барычков был в тридцатые годы приобретен Городским управлением у Общества по охране памятников старины, к нему были присоединены еще два соседних дома, раньше принадлежавшие частным лицам. Осенью 1939 года тут должно было состояться открытие Музея Старой Варшавы. В залах были представлены собранные энтузиастами-любителями и знатоками искусства коллекции, знакомящие жителей Варшавы с прошлым любимого города.
По счастливой случайности, здания эти уцелели во время воздушных налетов и пожаров. Но никто не знал, что принесет будущее.
Можно ли добавлять к чужому грузу еще и свой, можно ли обременять людей, у которых и так столько тяжелых, пока еще неразрешенных проблем? Не станут ли негативы, сделанные сейчас в Замке, той пресловутой, переполнившей чашу каплей, как стал катастрофой для хранителя Вечоркевича случайный контакт со связисткой из Радома?
Несмотря на все свои колебания, Станислав хотел было уже заговорить о негативах, как вдруг ему пришла в голову новая идея.
Он спросил:
— Существовало ли до войны Центральное бюро инвентаризации памятников польского искусства?
— Да.
— Там готовили документацию различных старинных объектов, в том числе и Королевского замка в Варшаве? Хранились ли в нем чертежи, иконография, картотеки, каталоги, оттиски и негативы большого формата?
— Тогда возможно ли, как мне говорили, что все сохранилось?
— Мне ничего об этом неизвестно, — поспешно ответил Меховский.
— Однако не так давно, на семинаре по истории искусства, нам показывали несколько негативов, на которых были запечатлены старинные здания, уничтоженные в тридцать девятом году, негативы находились в конвертах, принадлежащих бюро…
— Мне об этом ничего неизвестно, — повторил Меховский.
Мысль Станислава была верной, точной.
Зыгмунт Меховский, если б что и знал, ничего не скажет, не может сказать — это ясно. Но ведь Станислав собственными глазами видел негативы. Их никуда не вывезли перед войной. И не позаботились о сохранности во время военных действий. Значит, они находятся где-то в здании, в аллее Шуха, когда его заняло гестапо. В таком случае… Вывод напрашивался совершенно невероятный. Кто-то выкрал негативы из гестапо? Из аллеи Шуха? Такое предположение чересчур фантастично, выходит, след обрывается. Ну, а если действительно их выкрали?.. В таком случае куда их могли переправить?.. В Музей Старой Варшавы или в Национальный музей? А если не в музей, то куда? В архив Арсенала? Вряд ли… А может, на факультет архитектуры на Кошиковой?.. Да, конечно же туда! Ведь негативы показывали на семинаре по истории искусства, проходившем как раз в здании факультета архитектуры на Котиковой. Круг замкнулся. След Петра тоже вел туда.
Факультет архитектуры!
Документация по Замку должна попасть именно туда!
Одним словом, завтра он отвезет свои негативы на Кошиковую.
Все складывалось как нельзя лучше. Бруно ушел и, несмотря на опасения Станислава, на Старом Мясте больше не появлялся. Мир был наполнен ужасами за пределами квадрата Рынка. Здесь же все были знакомы и дружили, словно бы собралась одна большая семья.
И хотя расспросы шли окольным путем, Станислав был вовсе не в обиде на Меховского. Напротив, он очень ценил его сдержанность.
Она объяснялась вовсе не трусостью.
Конечно же, не был трусом этот тихий, кабинетный человек, готовый выйти из своего затишья навстречу грозной опасности, как он это недавно сделал.
— Спасибо за великолепный чай из трав, — сказал, прощаясь, Станислав. — Он действует сильнее, чем арабский кофе. После него отлично работает голова.
Внизу на лестничной площадке его поджидал Стасик.
— Шеф, а как быть с портфелем? Может, его тут оставить?
— Нет! Я его возьму.
— Ну, так я дотащу.
Уже у выхода на улицу Стасик добавил:
— Шеф, вы идете сегодня на Краковское предместье? Да? И я с вами! Можно? Сниму свитер и заберу братову куртку.
Остановившись в дверях, Стасик огляделся по сторонам. В толпе, которая снова заполнила Рынок, мелькнул знакомый силуэт.
— Глядите, это Кшися!
Станислав не увидел сестры.
— Ну конечно же, Кристина! — настаивал Стасик.
А через минуту добавил:
— Но только что это с ней?!
Теперь и Станислав увидел сестру. Она шла какой-то неуверенной походкой. Нащупывала руками дорогу, словно слепая.
— Кристина! — крикнул он.
В уличном гомоне она не услышала голоса брата. Медленно шла дальше, все так же механически передвигая ноги.
Он хотел выбежать к ней навстречу, но, пока спускался по ступенькам, потерял сестру из виду, и она затерялась в толпе.
Чтобы не разминуться с ней, он опять вошел в Музей.
Кристина подошла ближе, и они увидели, что лицо ее запухло от слез. Она, шатаясь, поднялась по ступенькам. Увидев брата и Стасика, остановилась.
В первую минуту они не могли понять, что она говорит.
— У Гали ночью было гестапо. Всех арестовали. Квартиру опечатали.
— Опечатали? А пани Миложенцкая? Ведь она старушка…
— Арестована.
— Ирэна Ларис?
— Арестована.
— Пан Миложенцкий?
— Арестован.
— А Марцинка? Панна Дыонизова?
— Арестованы. Квартира опечатана.
Спросить про Галю он не решился.