Станислав обошел стороной все те улицы, на которых, по словам прохожих, швабы устроили облаву, и теперь ждал Стасика и Кристину неподалеку от архитектурного отделения университета, на Познаньской, в маленьком, похожем на лисью нору, кафе, где к потолку поднимались клубы табачного дыма. Сюда заходили шоферы, рикши, возчики подкрепиться стаканом эрзац-чая и потолковать о делах.
Для своих здесь всегда имелся напиток покрепче и кое-какая закуска: ломоть хлеба с кровяной колбасой и кусочек огурца, свежего или соленого, в зависимости от времени года. Бывали здесь и пирожные, свои, «фирменные», покрытые сверху ядовито-зеленой глазурью, которые считались здесь исключительно изысканным угощением.
Перед сидевшим за столиком, очень спокойным на вид Станиславом тоже стоял стакан с бурдой. Только бесчисленные, разбросанные вокруг блюдечка обломки спичек свидетельствовали о том, с каким напряжением следит он за уходящим временем.
— Глядите-ка, вон вы где, пан Станислав, а я с ног сбился, пока вас искал! — услыхал он чей-то низкий знакомый голос.
— Бартошак?
Синяя рубашка в мелкую полоску еле сходилась на могучей шее, на манжетах поблескивали большие золотые запонки.
— Я хотел, чтобы вы, пан Стась, пошли со мной просить, но вас не было, пришлось самому…
— Кого просить?
— Как кого? Нашего инженера!
Казалось, Бартошак был крайне удивлен, что кто-то мог не понять столь простой вещи. Очень довольный собой, он повторил:
— Пришлось самому! И ничего, попросил!
— Кого? О чем?
— Так вы, пан Стась, ни о чем не знаете? Тадека крестить пора. Пан инженер Мязек будет крестным. Я сам пошел, попросил его, он согласился. И вы, пан Стась, милости прошу, приходите в костел, а потом ко мне. У меня бутылок целый ящик, и не какой-нибудь там самогон, а беленькая, чистая! Моя старуха у матери в деревне была и привезла поросенка, колбаса будет, корейка есть.
— Спасибо за приглашение! Непременно приду, даже если не будет колбасы и водки!
— Значит, договорились! — Бартошак с такой силой потряс его руку, что казалось, вот-вот вывихнет ее. — Тадек будет, это, как его там, Пиньчов отстраивать… а я подвозить материалы… Так уж мы порешили!
— Когда? Что? — ничего не мог понять Станислав.
— Ну после войны! Этот самый Пиньчов! Инженер Мязек, я когда к нему зашел в этот самый пархив… ну, как его, тут рядом, в архи… Пиньчов — это был такой знаменитый город, музейный, можно сказать… Центр какой-то там формации, а может, и реформации! — повторил он за Станиславом. — Но швабы этот Пиньчов в сентябре, того… — Смутившись, он посмотрел на Станислава, зная, что тот не любит слишком крепких выражений. — Я хотел сказать, сожгли. Значит, нужна будет коистру… реконстру… ну что-то там с ним нужно будет делать. Тадек мой уж сообразит, что там надо, чтобы все было в лучшем виде… Он об этом узнает в библиотеке на Краковском… И в этой школе, тут рядом, где инженер Мязек… Выучится, станет директором… Арихитектором… — вспомнил он вдруг такое важное для сына слово.
— Приду, непременно приду, пан Бартошак, на крестины сына, будущего славного архитектора! — торжественно заверил Станислав.
— Превеликое вам спасибо! — так же торжественно отвечал Бартошак, благодаря то ли за принятое приглашение, то ли за добрые предсказания для сына.
Он выпрямился и степенно направился к выходу. Остановился было у буфета, но величественным движением руки отодвинул наполненную баночку из-под горчицы, протянутую хозяйкой.
В дверях Бартошак чуть было не столкнулся с Кристиной и Стасиком.
Станислав ни слова не спросил, что с ними случилось по дороге, отчего они так сильно опоздали, он только глядел на них тревожно и сочувственно.
Теперь уже втроем друзья направились на архитектурный факультет, находившийся на Львовской и Котиковой.
Они как раз подходили к этому большому темному зданию, когда вдруг услышали пронзительный скрежет шин: перед самым подъездом резко притормозил большой грузовик с брезентовым тентом. Из него выскочили несколько эсэсовцев в касках. Спрыгнув на тротуар, они бегом кинулись к дверям.
Станислав с Кристиной и Стасиком поспешно свернули в ближайшие ворота и оттуда, из укрытия, наблюдали за дальнейшим ходом событий. Такого рода облавы эсэсовцев обычно кончались арестами. Кто же на этот раз окажется жертвой?
Станислав, который приходил сюда на лекции по истории искусства, с тревогой ждал, не увидит ли он во дворе кого-нибудь из профессоров или из своих друзей-студентов.
Но на этот раз внимание гитлеровцев привлекло нечто совсем иное. Они вскоре вышли во двор, осторожно неся в руках макет какого-то города. Погрузили на грузовик, поместив на уложенные плашмя шины, и накрыли мешками. Затем подняли брезент. Затарахтел мотор, машина уехала.
Все произошло так быстро, что могло бы показаться сном, если бы не легкий голубой дымок от выхлопных газов. Но он через мгновение рассеялся.
Станислав долго глядел отъезжающим вслед. «Рудольф? Неужто он пробрался и сюда? Нет, едва ли. Это мне показалось…»
— Что будем делать? — спрашивала Кристина. — Отнесем негативы и вернемся?
— Сам не знаю, что бы все это значило? — неуверенно отвечал Станислав.
У входной двери появился усатый сторож. Он сердито грозил кулаком вслед отъезжавшему грузовику с эсэсовцами.
— Пан Рущик! — обрадовался ему Станислав.
— Эй, дядя, мы здесь! — позвал Стасик.
Подходя к факультету, они слышали пересыпанные проклятиями стенания старого Рущика.
— Они Замостье у нас забрали… Проект Замостья… Сволочи проклятые!.. Вроде бы тоже архитекторы, коллеги наших ребят… Подальше от таких коллег!.. Гори они синим пламенем! Наших ребят избили… Застрелить могли за то, что макет отдавать не хотели!.. Вот и все дела!.. Мерзавцы!.. Из Люблина явились за макетом Гиммлерштадта… Это они наше Замостье так прозвали. Нужен им, видите ли, для работы над проектом ихнего Гиммлерштадта… Тьфу! Даже выговорить такое противно!..
Двери закрылись, но проклятия не смолкали.