Войдя внутрь здания, они оказались словно бы в совершенно ином мире, в котором царили иные законы, нежели в оккупированной Варшаве.
Немецкого духа здесь не было и в помине. По коридорам и на лестнице сновали молодые люди. Они перекликались, обменивались шутками, смеялись. В ходу были политические анекдоты, откуда-то доносилась мелодия партизанской песни, кто-то, не таясь, передавал кому-то нелегальную газету.
Кто-то из присутствующих спрашивал куратора.
Рассыльный отрицательно качал головой, шевеля усами, словно сом.
— Нет сегодня куратора, он занят, и точка!
— Пан Рущик, — подошел к нему Станислав, — я знаю, у вас сегодня тяжелый день. Но нам необходимо повидать профессора, у нас к нему очень важное дело.
— Я уже сказал, что пана куратора нет, и точка!
— Вы нас гоните, дядя, да? — раздался тоненький голос Стасика.
— А ты, негодник, что здесь делаешь? — Курьер обнял мальчишку. — Я заходил к вам пару раз, но никого дома не было, соседи сказали, что ты исчез. Думаю, может, к маме поехал, а может… Боялся худшего…
— Чего это, дядя, вы за меня так боитесь? Со мной в Варшаве ничего не случится! — хвастливо заявил Стасик.
— И не таких удальцов мы видали, да только нет их больше, и точка! — сказал пан Рущик, неожиданно погрустнев.
— Пан Рущик, а Петр здесь случайно не появлялся? — с надеждой спросил Станислав. — Вы знаете Петра, такой высокий, стройный, с военной выправкой…
— Все тут такие…
— Должен появиться, экзамены сдавать пора… Если появится…
— Раньше экзамены были — святое дело! Каждый приходил, когда положено. И уважение имел к ректору, профессору или ассистенту ну и к рассыльному. А теперь? Экзамены на носу, а они сидят в лесу. Свалится такой как снег на голову — и тут же к профессору, отвечать норовит, как будто тому больше делать нечего, только его и ждал.
— Собственно, что тут сейчас размещается? — очень тихо спросила Кристина. — Политехника? Но ведь все учебные заведения немцы закрыли?
Рущик, однако, расслышал ее вопрос.
— А разве нам в Польше после войны архитекторы не нужны будут? Еще больше, чем прежде! Директором нам немца сунули, зато остальные — поляки, и за ним приглядывают. А студенты у нас как на подбор! После войны надо будет строить и строить!
— Здесь столько студентов и ни разу никто не донес?
— У нас люди проверенные. Ежели какой фольксдойч объявится, мы его сразу же в рейх направляем. Говорим, пусть, мол, у немцев поучится. В рейхе найдет подходящий уровень для своего интеллекта. Пусть там пакостит, и точка!
Старый рассыльный говорил: «Мы учим, мы говорим…» — со всей серьезностью человека, не одно десятилетие проработавшего в этом учебном заведении.
Станислав знал, что они находятся в одном из тех варшавских интеллектуальных центров, которые существовали лишь благодаря упорству, бесчисленным сложным маневрам и невероятному, поистине варшавскому счастью. Укрывшись под вывеской Высшей технической школы, Политехника сумела в своем старом здании вести и тайное обучение, и научную работу. Само здание архитектурного факультета называлось теперь Строительным отделом, но служило прежним целям.
Библиотеку и специальные собрания архитектурного факультета немецкие власти велели изъять из общего употребления. И снова, путем настойчивых, совершенно невообразимых хлопот, хранителем этих собраний удалось сделать польского ученого Яна Захватовича.
Факультет стал центром тайного обучения. Здесь проводились занятия со студентами — будущими архитекторами, семинары Варшавского университета, посвященные истории польской архитектуры и истории искусства. Была создана даже архитектурная мастерская, велись собеседования, встречи, готовились научные работы, конкурсы на лучший проект реконструкции и восстановления города.
Сомнений не было, именно профессор нужен был сейчас Станиславу. Но только как убедить в этом рассыльного? Рущик, как сом, шевелил своими усами и в ответ на все просьбы Станислава пропустить его к профессору только головой качал.
Даже мольбы Стасика не помогли.
В этот момент они увидели молодого, стройного мужчину. Быстрым, упругим шагом он спускался с лестницы. Заметив его, рассыльный почтительно вытянулся.
Станислав, постукивая костылем, загородил спускавшемуся дорогу.
— Пан профессор! Пан профессор!.. Это на самом деле очень важно и срочно!..
Профессор внимательно взглянул на Станислава и, видимо, вспомнил его по лекциям и занятиям.
— Вы ко мне?
— Да. И они со мною.
Вся троица последовала за профессором в его кабинет, уставленный книжными шкафами.
— Я слушаю. В чем дело?
Кшися молча положила на письменный стол пакет и медленно, дрожащими пальцами стала развязывать бечевку.
Профессор смотрел на нее с изумлением. Но когда из упаковки стали появляться переложенные бумажными салфетками негативы, он, видимо, о чем-то догадался.
Что касается Станислава, то, увидев на столе эту маленькую стопку темного стекла, он вдруг смутился. Действительно ли все это так важно? Надо ли было приносить это сюда, требовать личной встречи с профессором? И вообще, имеет ли все это какое-то значение?
Профессор между тем брал каждый негатив в руки, подносил к свету, внимательно разглядывал.
— Королевский замок, — произнес он.
Особенно долго рассматривал он негатив с изображением внутреннего готического зала, опиравшегося на одну колонну, там, на стене, видны были два ряда пробуравленных минерами отверстий.
Ребята вместе с ним рассматривали столь хорошо различимые на свету очертания Замка. Казалось, на темном небе светятся двумя полосками мелкие бледные звездочки — знамение гибели.
— Какие четкие снимки! Это сделано широкоформатным аппаратом? — удивился профессор. — Несмотря на запреты?
Станислав кивнул головой.
— Это вы?
— Я сделал только снимки. Но если бы не они, — он показал на ребят, — не было бы ни этих негативов, ни меня.
— Да о чем там говорить! — пожали плечами Кристина и Стасик.
Профессор окинул их благодарным взглядом.
— Снимков было больше, — объяснил Станислав. — Но несколько негативов разбили немцы при обыске… Впрочем, чуть было…
— Чуть было вы сами не погибли вместе со снимками, да?
Станислав кивнул головой.
Профессор молча встал, движением руки велел им остаться.
Взяв негативы, он подошел к обитой темной кожей двери в боковой стене и, открыв ее, перешел в соседнюю комнату. Там стоял огромный письменный стол и широкое «тронное» кресло. Стены были заставлены стеллажами и шкафами. В дверце одного из шкафов торчал ключ. Он открыл шкаф, за дверцами виднелось множество выдвижных ящиков. Выдвинув нижний ящик, профессор вложил в него принесенные негативы. Тщательно задвинул ящик, закрыл шкаф.
Профессор вернулся, захлопнув за собой обитые темной кожей двери.
— Ваши негативы находятся в достойном обществе!
— Вместе с собранием Центрального бюро инвентаризации памятников старины? Тем самым, похищенным у немцев из-под носа?
Профессор посмотрел на Станислава. Тревожная тень мелькнула в его глазах, по губам пробежала легкая улыбка. Он не проронил ни слова — ни да, ни нет. После минутного молчания Станислав тихо произнес:
— Скажите, профессор, стоило ли ради этих нескольких негативов так рисковать?.. Ну, я… Я взрослый, сам за себя отвечаю… Но они… Эти дети… Имел ли я право подвергать их такому риску?..
— Какие дети? И не ты меня подвергал риску! Я сама знаю, что делаю! — запальчиво возразила Кристина, а Стасик ей поддакнул.
Станислав не обратил внимания на их слова. Ему хотелось разрешить мучавшие его сомнения.
— Подвергать жизнь опасности ради нескольких негативов… Имел ли я право так поступать?.. Смерть трех человек из-за нескольких негативов… Стоило ли так рисковать, чтобы сделать и спасти негативы?
Профессор заговорил медленно и серьезно, похоже было, что он отвечает не только Станиславу, но и самому себе.
— Требовать этого ни от кого нельзя. Но принять на себя такую обязанность — необходимо. Именно в них спасение, пан Станислав, для вас, для этих молодых людей, для нас всех.
— В этих хрупких стеклышках? Вы шутите, профессор! Кого же они могут спасти и от чего?
Профессор протянул руку к ящику и вынул оттуда несколько снимков.
— Вы видите фотографию этого плана? Вот Краковское предместье. Узнаете? А это колонна Зыгмунта, верно? Ну а там, дальше? Разве это наш Королевский замок?
— Ну что вы!
— Это совершенно другое здание!
— Оно похоже на отвратительного паука — вздутое брюшко купола опирается на тоненькие ножки колонн!
— Это немецкий проект строительства Зала конгрессов и народных собраний, — сухо заметил профессор.
— Как же так? А наш Замок?
— Взгляните сюда, на второй план! Вот набросок того же Зала конгрессов на том месте, где виден обозначенный пунктиром пятиугольник. Видите, что написано на этом пятиугольнике? Ehemaliges Schloss — «Бывший Замок»…
— Что это такое?
— Что это значит?
— Выходит, стены Замка еще стоят, а они уже сейчас планируют на его месте строительство своего Зала конгрессов.
— Планируют. Но не «сейчас», — подчеркнул профессор. — То, что вы видели, это приложение к знаменитому проекту Пабста, подготовленному группой архитекторов из Вюрцбурга. Экземпляр этого плана я видел в Варшаве еще в первую военную зиму…
— Они уже тогда?
— Наверно, еще раньше. До войны. Столь детальная разработка проекта требует немалого времени.
— Значит, они еще до войны решили…
— …превратить нашу миллионную Варшаву в провинциальный стотысячный немецкий городок. Это предусматривал план Пабста. «Превратить». Вы понимаете, что означает это деликатное слово: превратить?! Это означает: разрушить дома, а людей… людей…
Тут в разговор включился Стасик:
— Я слышал как-то, брехали по мегафону, что Варшава разрушена потому, что мы в тридцать девятом году оборонялись. Некоторые соседки поверили, повторяли. А сегодня, глядя на этот план, я думаю, если б мы не оборонялись, не боролись за свое польское, нас наверняка уничтожили бы еще скорее, еще более жестоко, без всякой жалости…
— Верно. Прежде чем в этой войне прозвучал первый выстрел, они нас уже приговорили. Меня. Вас, пан Станислав. Этих детей. Наш Замок. Наше государство. Наш народ. Обрекли на физическое уничтожение или на моральную смерть. Оставили б в живых только тех, кого сумели бы подчинить, превратив в тупых, безвольных двуногих скотов. Недаром один из тезисов гитлеровской политики гласит: «Отнимите у народа, побежденного народа, памятники прошлого, и во втором поколении он перестанет быть нацией». Мы остаемся нацией, пока существуют памятники прошлого, пока мы относимся к ним с уважением…
Неожиданно дверь открылась, и в комнату влетел пан Рущик. Он ловил воздух открытым ртом, его торчащие усы казались восклицательными знаками.
— Пан профессор! Немец роется в картотеке с негативами!
— Какой немец? Кто?
— Он дал карточку, чтобы я отнес швабу-директору… Директора нет, говорю. Тогда он взял ключ от его кабинета, вошел туда и скорее к картотеке, похоже, он хорошо знает, где и что…
Профессор только кинул взгляд на протянутую карточку:
— Доктор Герхард Саппок!.. Помню его!
Спокойно, но решительно он подошел к обитой коричневой кожей двери, ведущей в соседнюю комнату.
Дверь осталась открытой, и они могли увидеть немца в мундире, стоящего у ящичков с картотекой, у тех самых ящичков, куда несколько минут назад профессор вложил негативы с документацией Замка.
Профессор что-то сказал по-немецки. Гость раздраженно ответил. Профессор вежливо, но твердо возразил.
— О чем они говорят? — тихонько шепнула Кристина.
— Немец сказал профессору, что ему нужны диапозитивы для доклада, который будет делать в Кракове немецкий профессор Беренс для самого господина Генерального губернатора и его окружения. Поэтому он подбирает нужные диапозитивы, и никто не имеет права в этом ему препятствовать.
— А что профессор?
— Потребовал письменной доверенности на получение диапозитивов. Ее у Саппока, конечно, нет.
Они видели, как профессор решительно отобрал у незваного гостя диапозитивы, задвинул ящик, закрыл шкаф, повернул ключ в замке и спрятал его в карман со словами:
— Ordnung muß sein!
— Должен быть порядок! — перевела для себя Кристина.
Гость рассвирепел.
— Herr Generalgouverneur, Herr GeneraIgouverneur! Господин генерал-губернатор, господин генерал-губернатор! — громко вопил он.
— Ordnung muß sein! — ровным, спокойным голосом отвечал профессор.
Немец в конце концов заявил, что пришлет требуемое письмо.
— Сделайте одолжение! — вежливо ответил профессор.
— Хайль Гитлер! — прощался немецкий историк, выбросив вперед сжатую в кулак руку.
— До свидания! — ответил по-польски профессор.
«Ученый»-грабитель ушел.
Вернувшись, профессор с улыбкой сообщил невольным свидетелям этой сцены:
— От кого бы бумага ни пришла, я отвечу, что этого недостаточно без подтверждения шефа. А мне известно, что он уехал на две недели. Если нажим усилят, я пошлю письменный запрос немецкому директору нашей Высшей технической школы — имею ли я право, в порядке исключения, без разрешения высшего начальства выдать диапозитивы. А я знаю, что он тоже уехал. Прежде чем они оба вернутся, вопрос уже наверняка будет неактуален…
— Не слишком ли вы рискуете, профессор?
— Надо. Так мы защищаемся. Должны защищаться.
— Однако сегодняшний визит эсэсовцев завершился для них успешно…
— Они забрали макет Замостья, потому что на их стороне была физическая сила… Но Замостье никогда не будет Гиммлерштадтом! Как бы не желали этого доктор Саппок и ему подобные…
— Вы сказали, что помните его.
— Еще бы! Он ведь уже до войны приезжал несколько раз в Польшу в составе делегации вместе с профессором Дагобертом Фреем из гитлеровского Восточного института, с венским ученым, доктором Йозефом Мюлльманом, с директором Дрезденской картинной галереи, доктором Гансом Поссе. Много их было. Искусствоведы. Притворялись нашими друзьями. Все осматривали. Стремились со всем как можно лучше познакомиться. Записывали…
— А потом?
— После капитуляции Варшавы я снова увидел их, теперь они выступали в новом качестве. На основе своих довоенных записей указывали немецким оккупационным властям на наиболее ценные объекты, чтобы их, якобы для сохранности, немедленно вывезли в рейх. Некоторые предметы попадали в частные коллекции. А некоторые были просто уничтожены, тоже, наверно, по их подсказке…
— Что они грабители, это я знаю. Но зачем было уничтожать? — спросил Стасик.
— Уничтожалось все то, что явно вступало в противоречие с их тезисами. Им бы хотелось, чтобы общественное сознание формировалось в соответствии с работами, которые они сейчас публикуют: «Немецкий облик старой Варшавы» или «Краков — пронемецкий город»…
— Но мы им не поверим! Мы не забудем правды! — не выдержала Кристина.
— Если бы они даже нас всех вздумали уничтожить! — добавил Стасик.
— Пока мы не стали на колени перед насилием победителя, до тех пор мы боремся. Пока, защищая свое достоинство, остаемся мыслящими людьми, мы побеждаем… — говорил профессор Захватович.
— Значит, так же будет и с Замком? Даже если враги разрушат его стены, Замок будет жить, пока мы живем и помним о нем?
— Да… Даже если они разрушат его стены, Замок будет жить, пока он жив в наших сердцах. Именно поэтому эти хрупкие, стеклянные негативы — наша охрана, щит, оберегающий все то, что в нас живет, спасение для нашей памяти польских собраний искусства и истории. Быть может, то, что мы сумеем спасти, лишь капля в море. Но иногда и капля может спасти…