- Десять рублей, то есть три целковых по-нынешнему.
- Стало быть, десять с полтиной? - примолвила она, - как дороги здесь в мире все удовольствия!
- Зато прекрепкие: вымоют платок, всё еще пахнет. Позволите прислать на пробу скляночку?
- Помилуйте... я так спросила... из любопытства... не подумайте...
- Ничего-с! я вам завтра пришлю. Вы меня обидите, если откажетесь принять такую безделицу.
- Ах да! - сказала она, - вы подарили моей племяннице брошку; я ношу ее, видите?
- Очень приятно, - только мне совестно: это слишком недостойно украшать такую грудь... Если б я знал...
- Чем же вы еще занимаетесь?
- Бываю в театре.
- В театре? Ах, счастливые! что может быть отраднее театра? блаженство! в театре забываешь всякое горе. Читаете, конечно?
- Да-с, да... разумеется.
- Что же, Пушкина? Ах, Пушкин! "Братья разбойники"! "Кавказский пленник"! бедная Зарема, как она страдала! а Гирей - какой изверг!
- Нет-с, я читаю больше философические книги.
- А! какие же? одолжите мне: я никогда не видала философических книг.
- Сочинения Гомера, Ломоносова, "Энциклопедический лексикон"... сказал он, - вы не станете читать... вам покажется скучно...
- Это, верно, кто-нибудь из них сказал, что жизнь коротка?
- Да-с.
- Прекрасно сказано!
От этого ученого разговора они перешли к предметам более нежным: заговорили о дружбе, о любви.
- Что может быть утешительнее дружбы! - сказала она, подняв глаза кверху.
- Что может быть сладостнее любви? - примолвил Иван Савич, взглянув на нее нежно. - Это, так сказать, жизненный бальзам!
- Что любовь! - заметила она, - это пагубное чувство; мужчины все такие обманщики...
Она вздохнула, а он сел рядом с ней.
- Что вы? - спросила она.
- Ничего-с. Я так счастлив, что сижу подле вас, дышу с вами одним воздухом... Поверьте, что я совсем не похож на других мужчин... о, вы меня не знаете! женщина для меня - это священное создание... я ничего не пожалею...
- В самом деле? - задумчиво спросила она.
- Ей-богу.
Они долго говорили, наконец стали шептать. От нее разливалась такая жаркая атмосфера, около него такая благоуханная. Они должны были непременно слиться и слились. Она уронила платок; Иван Савич бросился его поднять, и она тоже; лица их сошлись, - раздался поцелуй.
- Ах! - тихо вскрикнула она.
- О! - произнес он восторженно, - какая минута!
- Давно ли, - говорила она, закрыв лицо руками, - мы знакомы... и уж...
- Разве нужно для этого время? - начал торжественно Иван Савич, довольно одной искры, чтобы прожечь сердце, одной минуты, чтоб напечатлеть милый образ здесь навсегда.
Еще поцелуй, еще и еще.
- Вот что значит жуировать жизнию, клянусь Богом! - сказал серьезно Иван Савич. - Всё прочее там, чины, слава...
Вдруг кто-то чихнул в соседней комнате.
- Кто тут? - спросил, побледнев, Иван Савич.
- Это моя хозяйка, ничего: она мне предана.
- Ах! да... - сказал вдруг он, - дворник мне говорил, что у вас есть муж... в командировке?
Анна Павловна встрепенулась и покраснела как маков цвет.
- Да... - бормотала она, - его послали... ничего... он долго не будет.
И замяла разговор.
- Как же вы живете одни, без покровителя, без...
Анна Павловна еще больше покраснела.
- У меня есть дядя, он и опекун...
- Он бывает у вас?
- Да, раз в неделю.
- Ну, если он меня увидит здесь?
- Нехорошо, - сказала она, встревожась, - очень нехорошо, остерегайтесь, не показывайтесь при нем. Мы будем с вами читать, заниматься музыкой, гулять вместе. Да, не правда ли? - говорила она.
- О, конечно!