Избитое изречение гласит, что не жил тот, кто не побывал в Бискре.
Бискра, город на краю Сахары, ворота к северному европеизированному побережью Алжира. Город развлечений, игорных домов, кофеен и танцевальных залов. Место паломничества отнюдь не для тех, кто предается богоугодным размышлениям. Сюда приезжают, чтобы встряхнуться и забыть о повседневных заботах.
Бискра служит магической приманкой для кочевника, который много недель скитается по пустыне, а потом появляется посреди темных уличек старинных кварталов, чтобы «вкусить жизнь». Здесь есть девушки Улед Найла.
Что там писал Абу Абдаллах Омар бен Мухамед в своей книге «Благоухающий сад сновидений»? «Хвала аллаху, который вложил мужскую радость в тело женщин и женскую радость в тело мужчин. Богатые и бедные, все без исключения, подвержены слабости искать любовь…»
До глубокой ночи звучат дарбуки в туземных танцевальных заведениях, так же как в европейском квартале допоздна горят матовые лампы бара «Сахара». Вблизи гостиниц утомленно мерцают красные лампы дансингов, где вы сможете увидеть «подлинные» берберийские танцы.
Так выглядит Бискра — прожигательница жизни. Нечто вроде миниатюрного Парижа, стоящего одной ногой еще в песке, а другой — уже на асфальте европейской цивилизации.
Но есть не только Бискра прожигательница жизни. В последние годы, после второй мировой войны, появилась новая Бискра, Бискра-воительница.
Однажды вечером мы искали эту Бискру-воительницу в темном двухэтажном доме с плоской крышей южного стиля. Винтовая лестница привела нас к двери с молотком и вывеской, на которой было написано:
„VOIX OUVRIÈRE“
региональная редакция города Бискры.
Время работы от 5 до 7 и от 19 до 22 ч.
Как? Рабочие часы в такое необычное время?
Мы вдыхаем затхлый воздух филиала редакции газеты Voix Ouvrière, что означает «Голос рабочего». Она является местным органом CGTA, алжирской конфедерации труда.
Профсоюзных деятелей и их газеты можно найти повсюду, какого бы цвета ни была у них кожа. Везде, где живут и работают люди труда!
Потому что везде есть множество людей, которые создают богатства этого мира и за свой труд хотят получать справедливое вознаграждение.
— Лафид — редактор, основной корреспондент, корректор, администратор и служащий — все в одном лице, — представляется нам подвижной араб.
Дешевый европейский костюм массового пошива сидит на нем мешковато. На голове шашия, плоская феска, красного цвета. Она резко контрастирует с курчавыми, черными, как вороново крыло, волосами. Орлиный нос и тонкие губы оставлены ему в наследство теми, кто никогда и не^помышлял о редакторстве.
— Сегодня, к примеру, я собирался приготовить материал о деятельности стачечных комитетов здешних железнодорожников, а потом вымыть два уж чересчур запылившихся окна, — рассказывает Лафид. — Видите ли, я хожу в редакцию только после работы — я ведь работаю в гараже Гранье. Счетоводом. Когда я правлю статьи или цифры, я думаю, как исправить жизнь, чтобы она стала лучше. Редакторство мне почти ничего не дает. Разве только неприятности с местными властями. Ведь газету мы выпускаем исключительно на средства рабочих. Поэтому у нас нет даже уборщицы. Редактор сам прибирает помещение, моет пол. Вот только освещение было бы поярче. Эти мои глаза!
Мы просматриваем оттиски последних номеров:
2000 алжирских рабочих объявили забастовки.
Компания Бори проводит снижение заработной платы.
Новые контингенты резервистов прибывают в Алжир.
Полиция в Константине опять стреляла в бастующих.
Похороны жертв демонстрации против колониализма и голода.
Батна: пятеро убитых, одиннадцать раненых.
Такова хроника последних дней и недель.
Зеркало, в котором отражаются судорожные попытки колониализма, пытающегося зубами и когтями удержать свои прежние владения!
— Не думайте, что в борьбе с колониализмом принимаем участие только мы, алжирцы, — говорит Лафид. — На нашей стороне стоят десятки тысяч французов и других европейцев. Все они ассимилировались здесь и считают себя тоже алжирцами. Но и многие из неассимилировавшихся осуждают насилие. Здесь, в Бискре, работает на железной дороге и автомеханических мастерских много французов, которые вместе с нами борются за улучшение условий труда. Мы учимся у них…
— А французские солдаты, которых полно везде?
— Даже многие из них идут с нами. Хотя бы внутренне. Ведь наша борьба направлена не против французского народа. Во время последней демонстрации на углу улицы Гхамра стоял танк. Представьте себе, мимо него непрерывной чередой шли толпы демонстрантов. Впереди — национальные флаги. Наши люди протягивали руки к танку и до хрипоты кричали: Да здравствует независимый Алжир! Долой империалистов!.. И тогда произошло нечто неожиданное.
— Танк открыл по вас стрельбу?
— Совсем нет. Приоткрылась крышка танковой башни, из нее высунулась рука танкиста и приветственно помахала нам. Толпа на мгновение остановилась, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. Три-четыре секунды стояла гробовая тишина. Потом, как удар грома, послышались крики, протяжные, несмолкающие крики. Знаете, что они кричали? Приветствовали французский народ. Ту, подлинно великую Францию, которую и я люблю и никогда не перестану любить.
Лафид начал говорить спокойнее. Житель Востока, он любит мягкость рассудительного жеста. Во время разговора с нами он подчеркивал свои мысли жестикуляцией, выделял драматическую линию, чтобы затем взорваться патетическим признанием.
— Пойдемте погуляем по улицам, — предложил он через некоторое время. — Редакционная коллегия постановила отложить уборку редакции на неопределенное время. Мы живем в такое примечательное время. Что из того, что сегодня вечером не будут вымыты два окна, если не исключено, что завтра они вылетят от взрыва гранаты?
По оживленной, европейского типа улице мы направляемся к городскому парку. На углу стоит стальное чудовище, башенное орудие направлено в окно секретариата CGTA.
Что произойдет в ближайшем будущем? Танк откроет огонь? Или из его люка высунется рука и дружески помашет людям!
Мы входим в парк. Аромат цветов смешивается с запахами асфальта и бензина. Величественные финиковые пальмы образуют над аллеей свод из длинных веерообразных листьев. Вокруг древесных стволов обвиваются пурпурнобагровые бархатные колокольчики — разновидность европейского плюща. Золотисто-оранжевые гроздья стрелиций. Заросли гладиолусов, фиолетовых, розовых, желтых.
Легко одетые люди, алжирцы и европейцы, сидят на скамейках, прислушиваются к журчанию фонтана. Точно так же оживляют парк жители Парижа, Монпелье, Палермо, Копенгагена, Праги или Бомбея. Жалко, что через некоторое время их покой будет немилосердно прерван. С 23 часов на улицах оставаться запрещается.
Лафид и мы вдыхаем дурманящую мозаику запахов этого цветущего вечера. Парк в Бискре на пороге восхитительной южной осени! Здесь даже зимой температура не опускается ниже 10 градусов тепла. Возможно, что когда-нибудь, в эпоху ракет, мы будем ездить сюда на зимние каникулы.
— Куда вы едете этой зимой? — спросит тогда фрау X., сидящая у телевизионного телефона где-нибудь в Берлине.
— Хотели покататься на лыжах по Луне, но у мужа насморк, и мы летим в Бискру, — ответит по телефону ее приятельница из Цюриха или Праги.
Наши души полны оптимизма и ощущения покоя. Мы дышим опьяняющим ароматом цветов… пока шумный продавец газет не нарушает тишину этого изумительного вечера.
— «Голос рабочего»! «Голос рабочего»! Свежий номер… — кричит разносчик, разрушая вечернюю идиллию.
— Забастовка железнодорожников. Волнения в Сетифу. Еще шесть убитых в Константине.
Уж сколько раз в североафриканских пустынях нам приходилось вдыхать запах давно исчезнувших цивилизаций!
Под пылью тысячелетий дремлют остатки древних культур. Много веков назад североафриканское побережье захватили финикийцы, после них — римляне. Образ жизни, обычаи завоевателей проникали в глубь страны, и там строились опорные пункты, коммуникации, города.
Южнее Константины, недалеко от дороги к бискерскому оазису, расположены развалины города Тамугадис, нынешнего Тимгада.
Колоннады, мощеные улицы, развалины театра и римских бань посередине безводной пустыни Джебель Орес.
Следы античного прошлого.
Здесь стоял город, основанный примерно в 113–116 годах, во время царствования императора Траяна, когортами третьего римского легиона — легиона Августа. Люди, которые завоевали эту часть Северной Африки, решили перенести сюда частицу Рима. Тамугадис наслаждался богатой жизнью и расцветал в зелени апельсиновых деревьев, олеандров и опунций. Позднее, в пятом столетии, он был разрушен вандалами. Из-под глубины веков древний Тамугадис был извлечен французскими археологами и учеными.
Сегодня Тимгад снова живет, но что значит его нынешнее существование в сравнении с блеском его прошлого!
Маленький, шоколадно-смуглый оборванец с красной шашией на голове оскалил снежно-белые зубы.
— Мсье, купите старинные монеты, в них закляты духи чужих богов.
И вытаскивает из узелка одну древнеримскую монету за другой. По большей части это медяки с зеленоватым налетом окиси, но попадаются и массивные серебряные динарии. На одной стороне символ какого-то божества, на другой — голова императора с массивным затылком. Особенно у цезаря Траяна…
Минута оживленной торговли, и «сокровище» Тамугадиса оказывается в чехословацкой коллекции… Душой и глазами мы погружаемся в прошлое этих развалин.
Через весь город проходит главная улица Декуманус Максимус. Она направлена с запада на восток. С севера на юг протянулась улица Кардо Максимус. Широкие, ровно вымощенные, они свидетельствуют о высоком уровне строительной культуры.
Вдоль трассы Декуманус Максимус колоннада. Фундамент храма Юпитеру. Сейчас только две колонны достигают своей первоначальной высоты. В конце трассы Декуманус Максимус возносится триумфальная арка с четырьмя колоннами и коринфской капителью. По бокам стоят две арки поменьше. Надпись прославляет М. Ульпия Траяна, основателя Тамугадиса, величественного, мудрейшего… Призрак из мрамора и камня.
Кварталы расположены в шахматном порядке. По одной из улиц мы проходим к театру. Огромйая сцена. Зрительный зал представляет собой громадный полукруг, каменные трибуны расположены на склоне горы. Здесь помещалось четыре тысячи зрителей.
Как это эффектно!
Так же эффектны подступы к театру. Мы видим развалины фасада с остатками тринадцати колонн. От них сохранились только нижние части, но и они своей монументальностью производят неизгладимое впечатление. Какое же впечатление производил этот театр, когда он был полон людьми, залитый светом факелов!
А вот бани, римские термы. Вы найдете в них раздевалки, купальню с холодной водой, бассейн с горячей, душ и двойные номера — судаториум. К ним примыкает салон массажистов — ункториум.
Римский город даже здесь, в Африке, на краю пустыни, был бы немыслим без цирка. Поэтому и здешний цирк был ареной великолепных выступлений. О происходивших здесь публичных торжествах и процессиях можно судить по стихотворению, в котором Овидий воспевал одно из публичных римских зрелищ.
Дорога, на которой устраивались скачки, была проложена параллельно Декуманус Максимус и отделена от нее рядом колонн, покрытых барельефами. На них были изображены сцены из жизни коней.
Все это было уничтожено ордами вандалов, уничтожено жестоко, тупо, бесполезно.
Хотите ли вы посетить дом римлянина?
Зайдемте, например, во владение Тирона. С первого взгляда ясно, что он не был бедняком. Внутреннее устройство напоминает дома богачей в античных Помпеях.
Самой парадной была столовая — сенакулум. Здесь Тирон и его жена Кальпурния возлежали на пиру в окружении близких друзей. Они умащивали волосы благовонными мазями и венчали головы оливковыми ветвями.
Сенакулум служила центром общественной жизни. Шумные пирушки, гости, где вы теперь? Что сохранилось от всего этого?
Тирон был причастен и к культуре. Об этом свидетельствуют остатки его библиотеки с несколькими «tabulae cereae». Это покрытые воском пластины, предшественницы современных книг. Частично сохранились также пергамент и перья из тростника.
Тирон не разлучался и с римскими богами. Об этом говорят остатки разнообразного религиозного инвентаря. Вот они. Ампулла — кувшин без ручки. Он служил для винных жертвоприношений. Затем асерра — ящичек для благовонных жертвенных мазей. Триподес — треножная кадильница. Потом клетка для священных цыплят. По скорости, с какой они клевали зерно, Тирон судил о будущем своих торговых операций и сделок. Если цыпленок клевал вяло, тогда, о горе, перспективы плохи. Уж такой был обычай у Туллия Сертия Тирона — справляться у римских, а то и восточных богов по поводу своих торговых дел.
В центральном зале дома сохранилась надпись: «Охотиться, купаться, есть — только в этом и жизнь». Почему бы и нет? — Но такая эпикурейская философия имеет свое слабое место. Огонь и дым, среди которых исчез город, служат ярким доказательством этого.
Та же философия объявляет о себе надписью в сенакулуме. Здесь на стене, расписанной искусными фресками, выведено: «Не спрашивай, что будет завтра».
После нас хоть потоп, говорила мадам Помпадур. И в корзины падали головы тех, кто совсем еще недавно ее окружал.
«Не спрашивай, что будет завтра», — говорили, вероятно, богатый Тирон и прелестная, жестокая Кальпурния. А за ними то же повторяли их клиенты, друзья, любимцы и фавориты. Купайся, смейся, ешь, люби — для работы есть толпы рабов. Разве это люди?
Вот объяснение, почему пал Тамугадис.
И почему он должен был пасть рано или поздно.
В один прекрасный день 1903 года мсье Фулье проснулся, как всегда, рано, и так как ему нечего было делать, он взял свою молодую жену, два чемодана и отправился закладывать новый дом. Вы спросите, куда? Всего-навсего в Алжир. В Зрибет-эль-Уэд.
Примерно пятьдесят лет спустя его сын мсье Жак Мартин Фулье угощал бутылкой Стауэли на террасе своего дома двух чехословаков, Божека и автора этих строк. Вокруг буйная растительность. Утро, но жара такая, что трудно дышать.
Изумительная североафриканская природа в честь наступления дня разукрасилась самыми красочными тонами. Апельсиновые деревья, смоковницы, персики, миндаль, бананы. Сочные листья. Гроздья цветов, желтых, фиолетовых, кроваво-красных, их целые водопады, сладостные и упоительные. Земной рай? Нет. Обычная усадьба, созданная из ничего пятидесятилетним кропотливым, муравьиным трудом.
Когда-то здесь был пустырь, заросший галвой и бурьяном. Сейчас здесь участки, занятые разными сельскохозяйственными культурами. А в центре — великолепный сад с белой постройкой в легком мавританском стиле.
Сначала им было нелегко, этим Фулье. Стычки с местными жителями, ожидание удара ножом в спину, недоразумения с колониальными властями, инфекционные болезни, отсутствие сельскохозяйственного инвентаря, воды, лекарств. Затем лихорадки, война с москитами…
Но усадьба стоит, и ее белые стены резко выделяются на фоне пышной растительности сада.
Наш завтрак: форель, соленые маслины, сыр, бананы, вино. Но все это не идет в горло, стиснутое духотой, словно невидимой петлей. Воздух наполнен каким-то несущимся издалека гудением.
Иногда в чехословацких школах ученики сговариваются между собой и начинают дразнить старого доброго учителя раздражающим жужжанием и гудением. Никак не угадаешь, откуда оно несется. Точно такие же звуки раздаются и здесь, в зеленом саду в Зрибет-эль-Уэде.
Мсье Фулье нервно вытер платком потное лицо.
— Самум, черт побери, а мы сегодня собирались убирать урожай…
Через минуту налетает порыв горячего ветра. Затем наступает тишина, и вдруг карафа с водой летит со стола и разбивается на сотни осколков. Снова горячее дуновение ветра из пустыни.
А с юга уже приближается темная туча. Она становится все больше и страшнее. По земле начинают скользить тени, и кажется, что вот-вот утреннее солнце скроется в тучах. Шум в воздухе все усиливается.
Слуги в доме — восемь кабилов — сбиваются в кучу. Тревожные жесты, взволнованное бормотанье. Фигуры в белых одеждах с красными шашиями на головах показывают на приближающуюся тучу.
Встревожен и Фулье.
Неужели это саранча?
Ее несет к нам ветром, живая туча все ближе.
Фулье мгновенно превращается в капитана судна, которому грозит опасность. С террасы, заменяющей капитанский мостик, он отдает приказания. Слуги разбегаются. Через минуту раздается адский шум. Кабилы сопровождают свое выступление звонкими ударами металлических прутков о решетку ограды, стучат в котлы и горшки. Мадам Фулье исполняет оглушительное соло на охотничьем роге. Все венчает отчаянный лай собак.
Зачем весь этот концерт? Ага, вот в чем дело, саранча боится шума. Если шум будет достаточно громким, есть надежда, что она «не решится» опуститься в саду.
Мы помогаем своим хозяевам: пробуем подражать вою сирены. Это напоминает нам войну 1939–1945 годов.
Но вот страшная туча почти над нашими головами.
Словно крупные капли тропического ливня падают первые насекомые на террасу. И в сад. За ними другие.
Живой град!
Вскоре саранча покрывает террасу и весь сад. Насекомые, величиной с мизинец, по цвету напоминают созревший колос ржи. Они расползаются во все стороны, их бурая масса производит неприятный скрип. Эти насекомые — бич Северной Африки.
Неприятный, свойственный только саранче запах отравил атмосферу рая. Поднятый нами шум, напоминавший выступление симфонического оркестра из сумасшедшего дома, оказался ни к чему. Саранча была слишком зачарована цветущим видом зелени на ферме Фулье. Лакомый кусочек для этих обжор!
Мсье Фулье отдает приказание к бою. С мотыгами, лопатами, дубинками его войско выступает против захватчиков. Треск как при ломке камыша. Кабилы состязаются друг с другом в избиении саранчи. Непрошеные гости должны быть уничтожены. Но борьба тяжелая.
Мсье Фулье меняет тактику. В сад вкатывают два опрыскивателя. Через минуту струя смертоносной жидкости бьет во все углы сада. Горы трупов — к счастью, это всего лишь саранча.
Всюду куда ни ступите, полно насекомых.
Хуже всего, что оросительные каналы и оба колодца тоже забиты саранчой. В конце концов вы уходите в гостиную. Но и там полно этой гадости. Насекомые забрались даже в радиоприемник. Саранча проникла в гостиную через открытое окно, через двери с террасы, щели в противомоскитных сетках, через каминный дымоход.
От занавесок осталось лишь несколько ниточек.
Отвратительные насекомые карабкаются по стенам, падают и снова ползут вверх. Тень, которую они отбрасывают, еще больше подчеркивает их огромные размеры и неприятный вид. Из-под столов и стульев тоже доносится треск и возня — свидетельство присутствий прожорливых гостей и там.
Снова за дело! Смерть мерзости, отравляющей жизнь!
В этот день мы не обедали. Только вечером несколько кусков, да и те застревали в горле. Перед нами все еще стояла ужасная картина нашествия саранчи. Даже спустя час после смерти челюсти насекомых продолжали шевелиться. Брр!
— Я вижу, ужин не идет вам в горло. Может быть, хотите омлет из молодой саранчи? — шутит хозяйка дома. — Говорят, это очень аппетитно.
— Невкусная шутка! — пробормотал глава семьи.
На следующее утро слуги сгребали саранчу с террасы лопатами. Внизу горело несколько костров. Каждый костер — это крематорий.
Колодцы и оросительные каналы надо было до вечера вычистить и продезинфицировать. Земля была перепахана, и яички саранчи уничтожены — насекомые откладывали их на глубину до 3 сантиметров. Короче говоря, множество хлопот.
Короткая передышка. Мы смотрим с террасы на сад Фулье. Сад?
Там, где была пышная растительность, теперь торчат только стволы, сучья, голые ветви. Все зеленое и мягкое обглодано и съедено. Вчера здесь была живая цветущая мозаика. Сегодня — пожарище.
Даже такие растения, как писанг, бананы, можно определить только по форме ветвей. От трехметровых листьев не осталось и следа.
В этот вечер мсье Фулье сидел на террасе, погруженный в безрадостные мысли. Живой град поставил его на грань разорения. Где и как начинать сначала?
Будь у него мелочная душонка, мсье Фулье предался бы отчаянию или размышлениям об отъезде и о том, как бы выгодней все продать к черту… хватит. Мсье Фулье не капитулирует. Он принадлежит к тому сорту французских алжирцев, которые чувствуют себя обязанными этой земле. Правда, современная техника могла бы помочь им, самолеты могли бы уничтожить насекомых прямо в воздухе. Но кто тогда будет обстреливать алжирских партизан и их дуары, что было бы тогда с «умиротворением»?
Нашествие саранчи окончилось. Уничтожены оба: побежденный и победитель.
На следующий день на предпоследней странице газеты «Journal de Sétif» появилась небольшая заметка. В ней сообщалось:
В департаменте Константина и в ряде других мест, например в окрестностях Зрибет-эль-Уэда, появились отдельные тучи саранчи. Саранча опустилась на некоторые усадьбы и нанесла ущерб местного значения.
В Бискре, а точнее в Улед Джеллале, окончилась наша поездка по пустынным просторам алжирского юга. Добравшись до Бискры, мы очутились в сфере действия европейской цивилизации, посетили развалины, оставшиеся после античной роскоши, и были свидетелями живого града на ферме мсье Фулье. Этим, собственно, кончается наш репортаж, который являлся погоней за людьми, нравами, обычаями и вещами среди камней и песков.
Что происходило потом, полностью напоминало обычные туристические поездки, разрекламированные в проспектах алжирского туристического бюро OFALAC.
Снова в Бискру, а оттуда белые вагоны алжирского экспресса уносят нас через Константину и Сетиф.
Не взорвут ли наш поезд партизаны, которые будто бы действуют по указаниям, передаваемым через иностранные радиостанции? Кажется, что на этот раз это не пришло им в голову, и своей бездеятельностью они разочаровали журналистов — любителей сенсаций.
Рельсы блестят на солнце, убегая в североафриканские дали, а вы не знаете, чем восхищаться больше: почти незаметным покачиванием вагона или баром с охлажденными напитками. Белый экспресс без сажи и дыма. Кто привык к нашим железным дорогам, вероятно, не поверит, что сидит в вагоне.
И вот, когда белый экспресс с аппетитом проглотит свои 690 километров, вашим глазам предстанет синь Средиземного моря. Моря, по берегам которого горели ослепительные костры древних цивилизаций.
Скрываясь за живым занавесом буйной растительности, оно каждую минуту появляется снова и снова теряется на горизонте в бесконечной шири.
Прошлое Алжира еще пестрее, чем мусульманские молитвенные коврики.
Задолго до зари исторической эпохи Северная Африка служила ареной деятельности древних цивилизаций. Я говорю «ареной», ибо культура не неизменный фактор, не слепок с неподвижности. Она непрерывно движется, словно нить на веретене истории. Итак, северная полоска африканского континента была ареной многих культур, но каких культур, этого мы не знаем. Рабочие, строящие здесь дороги, часто под киркой находят следы давно минувшего. В глубоком песке попадаются разбитые сосуды, ожерелья, дощечки для растирания румян. Судя по всему, древние жительницы Сахары были тщеславными кокетками. Они хотели нравиться североафриканским джентльменам. Мы думаем, что добивались они этого и без нейлона паутинки.
Лишь значительно позднее здесь засияла еще более тщеславная финикийская цивилизация. Прежде всего в приморской полосе. Соедините вместе сердце мореплавателя и предприимчивый дух торговца — и вы поймете сущность финикийской цивилизации. Вскоре на арену Северной Африки вступил Рим. Рим — завоеватель. Оказалось достаточно речи, произнесенной в римском сенате, и международная ситуация обострилась. «Считаю, что Карфаген должен быть разрушен», — прозвучало в римском сенате. Правящие круги Рима знали, как избавиться от опасного конкурента в торговле.
И вот к берегам Карфагена пристают римские двенадцативесельные суда, ощетинившиеся множеством копий. На североафриканском песке появляется отпечаток ноги Сципиона.
Алжир становится римской провинцией.
На завоеванной земле возникают новые, римско-африканские города: Тубурба, Тамугадис, Икосиум…
Как чудесны были римско-африканские города в благовонных объятиях апельсиновых деревьев, опунций и платанов! Как они тщеславились своими банями, амфитеатрами, строительством дорог и водопроводов! Уж не восьмое ли это чудо света? Или просто рекламный трюк, имевший целью поразить тогдашний культурный мир?
Апельсиновые деревья в римско-африканских городах цвели вплоть до пятого столетия. Затем нашествие вандалов, которое уже пронеслось над Италией, Корсикой и Балеарами, превратило алжирский сад в пустыню. Разбитые колонны разграбленных храмов. Засыпанные песком дороги в Кабилии. По богатой приморской полосе пронесся смерч беспримерного разрушения, уничтожения и опустошения. Без смысла, без пользы для победителей. Вандализм.
Но время идет, и плодородное побережье Алжира снова заселено. Для того, чтобы стать добычей новой средиземноморской державы. На этот раз Алжир становится колонией византийской империи. Золотыми расшитыми ризами и христианскими мозаиками расцвела культура Алжира, но социальные противоречия продолжали существовать.
Удивительно ли, что на грани седьмого и восьмого столетий появившийся здесь ислам приветливо встречается местным людом? Удивительно ли, что арабский завоеватель Муса ибн Нуссер находил городские ворота настежь распахнутыми? Понятно, почему византийская знать была побита собственными рабами.
Зеленое знамя пророка победно реяло над Алжиром.
Берберы в подавляющем большинстве приняли новое учение. Во всяком случае внешне. Но не все! Некоторая часть оставалась верна христианской вере, очистив ее от византийской пышности и парадности. Берберийские христиане образовали несколько общин, ставших образцом экономического процветания и социальной справедливости, но мусульманские конные отряды Сиди Окбы устроили берберам кровавую бойню. Трагедия разыгралась в оазисах Зибана. Место битвы и до сегодняшнего дня называется Сиди Окба…
Берберские христиане решились еще на одну отчаянную попытку, на этот раз последнюю. Они восстали, а их царица Дамижах прогнала арабов до самой Барки. Это была последняя ставка в игре. В конце концов Дамижах потеряла в этой игре свою голову. Какой сюжет для романиста, который должен был бы родиться только для этого произведения.
Так весь Алжир подпал под власть ислама, остатки византийской культуры были уничтожены, христианские церкви превращены в склады и мечети. Но внутренняя борьба продолжалась. Появилось яблоко раздора: вопрос об исполнении высшей исламской религиозной функции, халифата. Должен ли он быть наследственным или нет?
Нет, твердили демократы-ибадиты. За это на них ополчились «правоверные» — фатимовцы.
Секты и пророки множились, как грибы после дождя.
Ибадизм, левое, демократическое течение, имел пылких приверженцев. Он особенно поддерживался обращенными в ислам берберами. Но после поражения ибадизма берберам ничего другого не осталось, как искать спасения в пустынных областях Сахары. Так в каменном море под Лагуатом родилась республика Мзаб.
Потом настает время, когда в Алжире непрерывно сменяются исламские династии. То, что разбросали Идрисы, снова собирают Зиры. На развалинах римского Икосиума, у голубого зеркала Средиземного моря, вырастают первые белые постройки Эльджезаира, нынешнего Алжира.
В 1492 году арабские мавры окончательно изгоняются из Испании. Где еще они могут искать убежища, как не за стенами Алжира? Алжир становится бастионом ненависти к христианскому миру. Гнездом беглецов мавров, которые изобретают новое доходное занятие — морское пиратство.
Сколько пленников христиан сделали свой последний вдох под стенами Эльджезаира?
Один из них, талантливый архитектор», выстроил по приказанию алжирского бея изумительную мечеть. В плане она имела форму креста. За это он поплатился головой!
Если описывать историю Алжира более подробно, пришлось бы заимствовать многое из арсенала Райдера В. Хаггарда. В ней должны были быть использованы все основные художественные средства его романов: великодушие и жестокость, опьянение победы и терпкий привкус проигрыша, страсть к наслаждению и проповеди аскетов. Интриги во дворцах беев. Яд и кинжал. Гаремные интриги. Все это было так же обычно, как употребление аспирина при головной боли. Пиратство снаружи, пиратство внутри.
Шестнадцатое столетие является рекордным по своей жестокости, по количеству христианских голов, отрубленных перед мечетью Джемаа-эль-Кебир. Положением в Алжире была обеспокоена вся тогдашняя Европа. Карл Пятый с согласия всех остальных светских и духовных правителей организует морскую вылазку против пиратского гнезда — Алжира. Но на море поднимается буря. Флот, который Карл создавал годами, разметан за тридцать минут.
Хорошо стерег пророк своим мечом Эльджезаир!
В этом же, шестнадцатом столетии алжирский бей Шайрудин показал себя поистине Соломоном. Чтобы обезопасить себя от европейской интервенции, он для вида отдался под покровительство турецкого султана, но остался неограниченным владыкой страны. В 1710 году Али Баба был объявлен суверенным правителем — султаном.
Турецкий волк был сыт, а алжирская коза — целой.
В семнадцатом столетии появляется новый претендент на покровительство Алжира. Это Франция. Возникают яростные политические распри между ней и Турцией. В 1682 году французский маршал д’Эстрэ впервые поджигает огнем своих кораблей Алжир, что приводит к новому обострению отношений между Турцией и Францией.
В 1827 году алжирский бей Гуссейн пригласил к себе французского консула и во время обеда ударил его по лицу веером. Этот инцидент послужил предлогом для нападения Франции на Алжир. «Покровительница» Алжира — турецкая империя — оказалась колоссом на глиняных ногах. Через три года адмирал Дюпере поднимает над Алжиром французское трехцветное знамя.
Но страна не капитулирует.
Более шестидесяти лет тратит Франция, чтобы проникнуть внутрь страны. Шаг за шагом. Это шаги иностранных легионов.
Французские солдаты вязнут в песке, умирают от жажды, сходят с ума от страшной жары, с простреленными головами падают с седел верблюдов. Но так или иначе они продвигаются на юг: к Метлили, к Герраре, к Тимимуну, к Инсалаху.
Легионеры, сражайтесь за каждую пядь земли, за каждую стену, за каждый колодец! Это ваш долг.
Конечно, если за это платят.
Франция укрепилась на африканском материке. Новые пришельцы наводнили всю северную часть Алжира. Вблизи голубой глади Средиземного моря выросли новые центры с современными виллами, бензиновыми колонками, гаражами.
Поток французких переселенцев хлынул в Алжир. Древние селения кабилов вынуждены отступать перед колонизаторами. Они ищут убежища на склонах Атласа. За пятьдесят лет — с 1906 по 1956 год — северная часть страны превращена в один большой филиал торгового дома «Франция».
Еще бы!
Оливы и апельсиновые деревья в приморской полосе, смоковницы, пробковое дерево, лангусты и сардины. То, что не увидите на витрине, найдете внутри. Трава галва, пириты, марганец, фосфаты, свинец и тому подобное.
Северная полоса Африки все сильнее «оевропеивается».
Характерными чертами этой европеизации являются новые стратегические дороги, авиабазы, телевизоры, шины сверхвысокого давления, страховые и пароходные компании, филиал фабрики «Батя» в Баб-эль-Уэде, крупный гараж «Корнелля», торговые агенты по продаже холодильников, неоновые лампы ночных заведений, кока-кола.
Но к этим чертам принадлежат также и влияние новых идей, борьба за повышение заработной платы, рост авторитета профсоюзных организаций, забастовки и стачки. Экономическая власть в стране принадлежит акционерным обществам, чьи акции находятся в руках немногочисленных французских семей. Эта олигархия, которой подчиняется и крупная пресса, служит опорой колониального режима. Так, например, сенатор Боргю, владелец многих тысяч гектаров виноградников и многих поместий, исполняет в то же время ряд общественных функций и руководит журналом «Эхо Алжира». За другим крупным алжирским журналом маячит тень алжирского короля галвы, мсье Блаше. Политическая власть в стране целиком принадлежит генерал-губернатору, или резиденту. Он правит в роскошном дворце Бардо, а для развлечения навещает своих черепах, обитающих в бассейне, в принадлежащем ему же парке.
Вы спросите: а что же туземцы?
Ах, не говорите о туземцах!
Согласно алжирскому статуту 1947 года туземцев не существует, а есть граждане африканской Франции. Теоретически Мустафа бен Барек такой же французский гражданин, как, например, мсье Пино, мсье Рене Мейер или, если хотите, звезда кинонеба Жерар Филип. Правда, с существенной разницей. Алжирцы в подавляющем большинстве живут в своеобразных гетто, отделенных устрашающей табличкой — Casbah (касба) — туземный квартал. Они не имеют доступа в высшую школу. Их не пускают в клубы, где собирается французское общество. Они не имеют прав на всеобщее социальное страхование…
Правда, в марте 1956 года генеральный резидент Роберт Лакост, социалист, пообещал некоторые реформы. Допущение алжирцев к выполнению общественных функций, всеобщее социальное страхование, повышение заработной платы рабочим, устранение дискриминации в приеме на работу, земельная реформа. Крохотный шажок вперед. Но колониальные круги препятствуют проведению в жизнь даже этих нововведений. Они находят в этом подрыв авторитета европейцев. И кроме того — у них другие заботы.
Какие?
«Нужно сказать, что Французская Северная Африка как полноправный член более широкой оборонительной системы является идеальным местом для постройки ракетных и атомных баз», — сообщает журнал «Париж — Алжир». «Фосфатовые рудники в Константине, рудники в Уэнце, свинец и цинк — это богатство, которое должно остаться в наших руках», — заявляет сенатор Буржо устами своего журнала.
В соответствии с тенденцией французских колониальных властей удержать во что бы то ни стало источники алжирского сырья в своих руках предпринимаются крутые меры против всех, кому французский фрак кажется чересчур тесным. Соседние страны Марокко и Тунис уже завоевали себе независимость, правда в рамках Французского Союза. И Алжир, разумеется, не хочет оставаться позади…
Генеральный директор алжирского концерна Дюпон де Немур на заседании Торговой палаты заявил, что Северная Африка без твердой руки Франции подверглась бы иностранной экспансии.
На одном из банкетов, сообщает анекдот, на столе среди блюд с икрой и бутылок шампанского взорвалась бомба. «Сегодня это очень неприятная обязанность — ходить на банкеты», — заявил один из высоких гостей. «В интересах нашего спокойствия мы продаем алжирских коммунистов американским капиталистам».
Во всяком случае этот анекдот хорошо передает ощущение неуверенности, охватившее колонизаторов в Алжире.
Черепахам господина генерал-губернатора, по официальным высказываниям, угрожает серьезная опасность.
Но кажется, что в отличие от крупных французских монополистов ничего страшного с ними не произойдет.
Алжирский вопрос перерастает рамки Северной Африки. Ныне алжирский вопрос появился на арене мировой политики.
Всему этому, конечно, сильно способствовала вторая мировая война.
После 1945 года в Северной Африке усилилось народно-освободительное движение, приверженцы которого требовали независимости и демократических свобод. Под давлением демократических сил французская конституция 1946 года признала, что законодательная власть в Алжире принадлежит алжирскому национальному собранию, избираемому на демократических основах. Но на практике продолжали сохраняться прежние методы управления, опиравшиеся на приказы правительства генерал-губернатора (позднее резидента).
Алжирское Национальное собрание формально существовало, но…
На депутатских местах первого созыва находилось 120 членов. Из них шестьдесят — так называемая европейская коллегия — представляли 800 000 европейцев, живущих в Алжире. Такое же количество, то есть остальные шестьдесят депутатов — так называемая мусульманская коллегия — представляло 8 700 000 алжирцев! Такова своеобразная избирательная математика. К тому же еще генеральный резидент имел право наложить вето на решение Национального собрания, если оно якобы «не соответствует конституции» (имеется в виду, конечно, интересам колониальных кругов).
Во время кризиса 1956 года мусульманская коллегия добровольно разошлась, чтобы выразить этим свою солидарность с общенародным освободительным движением.
Революционные силы не хотели складывать руки. Они организовались и готовились к борьбе. Росли такие массовые организации алжирского народа, как Партия алжирского манифеста, Триумф демократических свобод, Народное движение алжирских католиков, Коммунистическая партия Алжира, партия социалистических мусульман SFIO-Français musulmans, а также профсоюзные организации, группировавшиеся вокруг журнала «Алжирский рабочий».
Колониальный аппарат отвечал на рост освободительного движения арестами, и не проходило месяца без того, чтобы не был обнаружен какой-нибудь новый «заговор». В 1954 году вспыхивает крупное восстание в горах Атласа.
Каково положение французских властей?
Умеренные элементы еще в 1954 году предложили выработать план реформ и договориться с представителями алжирских массовых организаций. В противоположность этому круги, инвестировавшие в страну свои капиталы, опасаются роста алжирской национальной экономической мощи и выступают за то, чтобы Франция проводила в отношении алжирцев «политику силы».
И вот под нажимом этих кругов губернатор Жак Сустель в апреле 1955 года объявляет в Алжире военное положение, а в июле 1955 года за его продление голосует тогдашнее правительственное большинство французского Национального собрания.
Новый рост народно-освободительных сил стимулировала конференция в Бандунге. Как известно, зависимые народы Азии и Африки провозгласили на ней свое право на самоопределение. Двадцать девять государств, участвовавших в конференции, приняли декларацию, в которой призывают французское правительство решить алжирский вопрос мирными средствами.
В результате деятельности бандунгской конференции 30 сентября 1955 года алжирский вопрос появляется в повестке дня Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. Представитель Франции министр Пино взволнованно протестует против того, чтобы алжирский вопрос, «являющийся внутренним делом Франции», обсуждался на международном форуме. После обмена мнений состоялось голосование.
Незначительным большинством (28 против 27) Генеральная Ассамблея постановила не рассматривать алжирский вопрос на ее заседаниях.
Само собой разумеется, что это решение пришлось по душе французским сторонникам «с позиции силы».
На голубом зеркале Средиземного моря появилось множество пенных полос, оставляемых винтами военных транспортов, нагруженных солдатами. Из Франции в Северную Африку стали прибывать новые воинские контингенты, а в газетах появились сообщения о вооруженных столкновениях у Батны, Филипвилля и в других местах. Вся северная часть Африки превратилась в опасную зону, где ежедневно вспыхивали тысячи огней и огоньков народного сопротивления. И на юге, в пустыне, у Эль-Гули и Тимимуна, воздух был наполнен треском выстрелов.
Как же реагировала на все это Франция?
На бурном заседании Национального собрания 18 октября 1955 года был поставлен вопрос о доверии правительству. Тогдашнее правительство Эдгара Фора с наклейкой «правого центра» защищало, разумеется, свою политику «с позиции силы» и в конце концов получило 308 голосов против 254.
Поворот в политике относительно Алжира произошел после победы умеренных элементов на выборах в начале 1956 года.
Новое правительство Ги Молле начало снова рассматривать вопрос об Алжире. Но снова в игру вмешались сторонники колониализма, и правительство Ги Молле и дальше придерживалось в отношении Алжира все того же курса с «позиции силы».
И вот алжирский вопрос снова зашел в тупик. Кровопролитие продолжалось.
В мае 1956 года в Дели прозвучал рассудительный голос премьер-министра Индии Неру. Свои предложения по мирному урегулированию алжирского вопроса он сформулировал в пяти пожеланиях:
обе стороны в Алжире должны отказаться от насильственных действий, чем способствовали бы созданию атмосферы доверия,
Франция должна признать право алжирцев на самоопределение,
необходимо признать равноправие всех алжирских народностей без различия расы,
необходимо признать факт, что Алжир является родиной всех живущих в нем народностей,
на основе всего этого необходимо начать непосредственные переговоры.
Чем дальше, тем больше увязает Алжир в паутине дипломатических спекуляций. Эфир и телеграфные ленты агентств всего мира заполнены мрачными и волнующими сообщениями о будущем этой страны на северном побережье древней и таинственной Африки.
И лишь в пустынных просторах юга Алжира развитие как будто остановилось, и там нет руки, которая бы сорвала листки с календаря истории. Но на самом деле это не так!
Не надо заблуждаться!
Историю никто не сможет запереть в коробку с песком, называемую Сахарой. Никто не сможет и запрятать ее в разрушающиеся стены городков Сахары, в узкие, темные улички Касбы или в переплеты корана, написанного пророком. Кто хотел бы остановить историю, тот заслужил бы в школе единицу за незнание неизбежных законов исторического развития.
Спокойствие южных районов Алжира — это лишь оптический обман. Ведь в старинных колодцах веревка, к которой привязано ведро, до сих пор вращается вокруг деревянного шкива, но в нескольких шагах дальше стоит современный гараж с рекламой мишелиновых шин. Ведь и в пустыне внутри каждой песчинки бурлит жизнь, иначе говоря, неизбежное развитие. А звездное небо, кажущееся недвижным сводом над пустынными просторами? Но ведь и в межзвездном пространстве каждый год, каждый час, каждую секунду рождаются новые миры.
Таким же миражем является и пассивность людей юга.
Люди здесь мыслят традиционными понятиями, которые оставил им в наследство ислам. Они погоняют своих верблюдов, во время молитвы совершают предписанные поклоны в сторону Каира или Мекки, перебирают девяносто девять шариков четок, повторяя все девяносто девять качеств аллаха, но они уже начинают размышлять об обороте, процентах, комиссионных, как, например, водитель каравана Мессуд.
Кое-кто удаляется от людей и выращивает розы, чтобы не думать об отвратительных язвах нищих. Но, «чтоб идти в ногу со временем», им приходится читать, кроме мусульманских мистиков, и современных европейских философов во французском переводе. Таков, к примеру, бусаадский шейх Слиман.
Феодалы на своих пальмовых плантациях эксплуатируют дешевую рабочую силу единоверцев, но вводят также и механизацию, хотя бы в виде ленты транспортера, а на торговых бумагах ставят европейскую печать, как экспортер фиников Бенгана. Даже недовольные перенимают понемногу новый метод мышления.
Революционер Лафид все еще «правоверно» покрывает голову мусульманской шашией, но в своем редакционном кабинете он размышляет, как лучше организовать борьбу стачечных комитетов.
Молодые алжирцы, чьи отцы не знали, как пользоваться мылом, и изгоняли болезни заклинаниями, дискутируют о превращении «пробужденных колоний» в стратегическую основу национальной революции.
Скоростные самолеты, радио, кино и телевизоры сокращают расстояния географические и идеологические.
Поэтому мы не заявляем, что Алжир — это сказка прошлого.
Это спящий, который пробуждается к будущему. Придет время, и он встанет. Проснется, откроет окно, потянется. Потом возьмет метлу и наведет порядок в своем доме, как это обычно делается утром в перерыве между звоном будильника и умыванием. Когда спящий Алжир пробудится, это будет большой заслугой алжирского народа. У него есть не только свои фокусники, хакимы, предсказатели и танцоры. Среди алжирского народа немало и талантов, мыслящих по-новому, хотя за обедом они и берут столовый прибор еще не совсем уверенно. У них есть свой революционный дух, национальная интеллигенция и, конечно, своя молодежь. Та особенно предана новым идеям.
Но если спящий проснется, в этом будет немаловажная заслуга и французских алжирцев.
Вот эти французы:
Автомеханик Пьер, чьи измазанные маслом руки готовы сваривать и клепать фундамент будущего Алжира.
Мсье Лефевр, кого судьба забросила куда-то на берег речушки около Сакамоди и который своей киркой строит алжирскую дорогу.
Француз-шофер джельфского автобуса, глотающий тысячи километров выбоин, словно куски сахара, и помогающий поддерживать сообщение в раскаленном каменном море «кхебки».
Доктор Дюверье, изучающий жизнь бактерий на аналитическом стеклышке и никогда не вывешивающий табличку «Сегодня приема нет».
Фермер Фулье, из куска пустыни создавший зеленый рай и которому даже во сне не придет в голову уступить природе или людям, мешающим ему.
И еще тысячи других, не упомянутых в этой книге, но действительно существующих.
Француз-радист, сверлящий эфир пулеметными очередями точек и тире и поддерживающий связь через радиостанцию WP-8-Q на краю пустыни.
Француз-землемер, чья кожа стала желтой от частого употребления атебрина, а печень и селезенка до самой смерти сохранят следы, оставленные приступами малярии, но который не бросит своей работы, пока новое шоссе не будет промерено.
Француз-инженер, засыпающий мертвым сном от усталости под полотняной крышей палатки, окруженный грудой аэрофотоснимков и инструментов. Колыбельной ему служит гудение электрического вентилятора, скрип канатов и скрежет гусениц.
Тысячи французов, строящих мост доверия над пропастью, вырытой ненавистью.
Это ни в коей мере не «положительные» герои. У них дюжины недостатков и гроссы слабостей. Но все вместе, как целое, они сила, которая засыпает пропасти и готовит путь новому.
Где же конец истории о спящем, который пробудится?
Ее напишет сам герой книги, алжирский народ, вместе с тысячами Дюверье, сынами свободолюбивой и великой Франции.