— Да, ты что — вскочила со стула Шура — С ума сошла. Это что бы я взяла и выдала тебя?
Она быстрыми шагами заходила по комнате, лицо ее покрылось красными пятнами:
— Прости Шура — пыталась успокоить ее Анна — Это я так, к слову.
— Нет, надо же — не унималась Шура — Такое подумать — Она подошла ближе к Анне, наклонилась и гневным шепотом продолжила — А ты знаешь, где у меня эта власть сидит? — она провела ребром ладони по горлу — Вот здесь. — Шура немного успокоилась и села ближе к Анне — Три года назад это было. С отцом мы здесь жили. Он мастером по сплаву работал. Плоты плотили в Курье, а потом пароходами сплавляли в Архангельск. В тот год не хватало цепей, тросов. Все худое было. Отец переживал. Он к каждому бревнышку с душой относился. К начальству обращался, что плот ненадежный. А ему приказ, устно конечно, пользуйся мол тем, что дают. Вот и приходилось пользоваться тем, что есть. План должен был выполняться любой ценой.
А весна была бурная, вода большая. Плоты надо было уводить, а пароходов не хватало. Отец сутками с плотбища не уходил. Все плоты крепили бригадой. И все таки один плот сорвало и разнесло. Отец сильно расстраивался. Но что он мог сделать.
Ночью его забрали. И меня вместе с ним. Привезли нас в район и посадили по разным камерам. Следователь все меня спрашивал, зачем отец ночью ходил на плотбище, брал ли с собой ножовку по металлу, топор. Что я могла сказать, если такого и не было. Целый день не кормили, все допрашивали. А ночью… — тут Шура прервалась, бросила взгляд на пустую бутылку водки, сжала ладонями виски и закрыла глаза.
Анна осторожно тронула ее за рукав:
— Шура, если тяжело, не рассказывай я и такпойму.
— Ну уж нет, дорасскажу — Шура открыла глаза и глянула на Анну — А ночью… — повторила Шура — Ко мне в камеру ворвалось двое конвоиров и ссильничали меня. А потом так каждую ночь и каждая смена. Плохо помню я все остальное. Припадки у меня начались. Помню только хорошо, когда отца ко мне в камеру привели. Увидел он меня такую, бросился на колени: «Шурочка, доченька милая, что же это с тобой сделали. Прости меня ради Бога». А сам плачет, кулаками по полу стучит. Конвоиры подняли отца на ноги, а следователь спрашивает: «Ну как?» Отец смотрит на меня и отвечает: «Пустите девку. Все подпишу, что скажете». А на самом лица нет. Следователь сказал: «А на что она нам. Отпустим. Смотря что напишешь и что на суде скажешь. А в случае чего ее нам недолго обратно забрать».
Меня и вправду вскоре отпустили. В больницу бы мне надо, но не пустили. На подводе до пристани довезли, а там пароходом домой отправили в сопровождении милиционера. Хорошо парень хороший был. Накормил меня, чая горячего достал. А дома меня под надзор участкового отдали и велели никуда не выходить. Соседка тетка Маня со мной две недели водилась. Долго я отходила. Люди приходили, кто чего принесет. А некоторые избу стороной обходили. Я уже ходить стала и как-то в коридоре нашу местную газету увидела. Принесла в избу, развернула, а на первой странице статья «Вредителей к ответу». В ней писалось, что мой отец, мастер леса, Николай Фомич, длительное время занимался вредительством, портил такелаж и в конце концов распустил плот с пиловочником, чем причинил стране большой вред.
Шура вздохнула, поправила на груди платок:
— В конце статьи — Якимов приговорен к высшей мере — расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Я после этого еще неделю не вставала. А как смогла ходить, ночью пробралась в клуб и изрезала портрет главного их чекиста Дзержинского. Шум был на весь поселок. Начальству понаехало куча. Участковый ко мне приезжал. Да тетка Маня ему, ты что с ума сошел? Девка уже три недели не встает. Нашел на кого думать. Так ни с чем и ушел.
Вот ты теперь и все знаешь Анечка, дорогая. Ни кому об этом не рассказывала. Поправилась я все-таки. Корни-то крепкие были. Алексей появился. Бабьего счастья захотелось, за собой стала следить, в избе порядок держать. Я за это Алексею всю жизнь благодарна буду. К жизни меня вернул.
Шура замолчала, вытерла передником выступившие слезы, встала и вышла в кухоньку. Там она долго гремела умывальником и вернулась к столу, на ходу вытирая лицо полотенцем.
Анна, потрясенная рассказом Шуры, не нашла, что сказать. Слова утешения могли быть неуместны и звучат банально. Она лишь забрала полотенце из рук Шуры и придвинула ей чашку с чаем.
Шура поняла состояние Анны, оценила ее молчание и произнесла:
— Ничего Аня, все переживем. Когда в вагончике Клюев стал на мне одежду рвать и на пол валить у меня сразу в памяти всплыли картины моего прибывания в камере. Все думала, не смогу так дальше жить, если еще и эта сволочь надо мной надругается… А потом, когда Алексей меня от него спас, поняла, что есть кому за меня заступиться, есть люди, которые видят во мне просто человека. И таких больше.
После этого ушла я из бригады. Не могла больше видеть эту сытую морду Клюева. Будь моя воля и силы, я бы этой скотине руки и ноги переломала бы.
Глаза у Шуры сузились, пальцы рук сжались в кулаки и она постучала ими по столешнице. Последние слова о Клюеве упали на подготовленную почву и Анна укреплялась в своем решении. Она осторожно спросила Шуру:
— А кто такой Клюев и где его можно увидеть?
— Тебе-то он зачем? — спросила Шура.
— Глянуть надо — кратко ответила Анна.
— Глянуть — недоверчиво протянула Шура — Ну, глянуть можно. В конторе он с утра бывает. В делянки в лес ездит в своем вагончике. Вот послезавтра поедет. Конец месяца. Наряды надо оформить, кубатуру подсчитать. А так но поселку шляется вечером к директору леспромхоза на совещания ходит. После совещания с друзьями где-нибудь пьянку устроят. Домой когда придет, когда нет. Жена с двумя детишками уехала от него после того случая. Дошло до нее что-то такое или сам похвалялся.
Тут Шура всплеснула руками:
— Да, что это мы о нем. У нас ведь еще обед не готов. Заморила я гостью. Сейчас в магазин сбегаю.
Она вышла из-за стола и стала собираться. Анна кинулась к кофте за кошельком, но Шура остановила ее:
— Брось давай. Есть пока еще у меня деньги. А тебе свои еще пригодятся. Я перед похоронами машинку швейную «Зингер» продала, так что теперь шикую.
Анна стала настаивать, но Шура не стала ее слушать, накинула жилетку, взяла сумку и пошла к выходу. У порога она остановилась и сказала:
— Я тебя на замок закрою, а ты перед окнами-то не маячь. Сиди здесь на кухне. Тут с улицы не видно.
Шура ходила недолго. Она ввалилась в избу с доверху наполненной сумкой.
— Ты куда столько набрала? — удивилась Анна принимая от нее поклажу.
— Как куда? — раздевалась Шура — А ты с чем обратно пойдешь? Завтра еще что-нибудь прикуплю. В магазине сказала, что на девятый день, Алексея помянуть надо.
Остаток дня прошел незаметно. Вечерело. В соседних домах в окнах зажегся свет. Женщины стали собираться, но в последний момент Шура предложила идти позднее, когда вероятность встречи на улицах с жителями поселка будет минимальной. Женщины сидели молча, не зажигая света, думая каждый о своем, прижавшись друг к другу. Постепенно в поселке дома погружались в плотные сумерки. Наконец Шура поднялась:
— Все пойдем. Только я впереди, а ты немного сзади. Мало ли кто встретится.
— Хорошо, хорошо — согласилась Анна, суетливо собираясь. Ее весь день тянуло к могилке Алексея. Она чувствовала, что посещение могилки принесет успокоение. В любом случае христианский обычай будет соблюден. Конечно, время выбрано не совсем обычное, но ведь и обстоятельства были необычными.
Шура вышла первой, осмотрелась и лишь потом пропустила Анну. По поселку они шли задворками. Шура изредка останавливалась, оглядывалась и взмахом руки приглашала Анну за собой.
Так они прошли жилые дома, затем пошли сараи, штабеля древесины и в свете луны блеснули рельсы. Шура подождала Анну:
— Это узкоколейка на делянку ведет, где мы работали — сказала она — А кладбище тут недалеко, за полчаса дойдем. Никогда ночью не ходила туда. Страшновато что-то.
— Живых надо бояться — ответила Анна.
— Так-то так — согласилась Шура — Но все равно не по себе.
Анна скользнула взглядом по узкоколейке и спросила:
— Далеко до делянки?
— Километров пять — ответила Шура.
— Клюев и туда поедет наряды закрывать?
— А как же — тут Шура настороженно посмотрела на Анну — Что это ты все меня о нем пытаешь?
— Ничего — не сразу ответила Анна — Посмотреть на него хочется. Понять, как такие люди по земле ходят.
Она постаралась перевести разговор на другое и стала расспрашивать Шуру о своих земляках.
— Привыкают потихоньку — рассказывала та — Тяжело конечно им. И климат и работа в лесу. Ни дома, ни хозяйства, люди не знакомые. А так люди общительные, к работе, видать приучены. Думаю, со временем обживутся, на ноги встанут. Наши к ним хорошо относятся.
За разговорами свернули с большой дороги на боковую, прошли по ней немного и оказались в редком сосняке, где среди деревьев в хаотичном порядке, темными силуэтами вырисовывались надмогильные кресты. Женщинам было не по себе, но они бодрились, стараясь держаться локоть в локоть. Могилку Алексея Шура нашла сразу. Она была крайней. Анна присела около нее на корточки и провела рукой по свежему холмику. Говорить ничего не хотелось, а слез уже не было. Только острая тоска вызывала боль в груди. К этой боли примешивалась ненависть к тем, кто явился виновником смерти этого, не в чем не повинного парня.