Стемнело. Товарный вагон покачивало, как на волнах. На полу у раздвинутой двери сидели сержант Кухта, Черношейкин, лейтенант Дымов, Иван Берест, позади вся батарея. Мелькали в черных проемах дверей белые телеграфные столбы... Сержант Кухта вспоминал свою молодую жену, с которой они прожили всего год с небольшим. Заплаканная, с малышом на руках, провожала она его, не могла смириться, что он сам ездил в военкомат "снимать с себя броню". А он доказывал, что ему, здоровому мужику, неудобно директорствовать над подростками и стариками, оставшимися на маслозаводе. Такой и запомнилась она ему: некрасивая, с распухшими от слез глазами.
Черношейкин горевал, что пришла пора дочь замуж отдавать, а ему вряд ли доведется погулять на ее свадьбе. И младшенькая без него в школу пойдет...
И Ване Бересту, веселому запевале, взгрустнулось: перед самым уходом в армию познакомился с девушкой, очень приглянувшейся ему, а попрощаться с ней так и не довелось...
А Дымов в дороге чувствовал себя привычно. С детства его часто брала с собою на выезды мать, сельский врач. Исколесили они всю Смоленщину. Запомнились ему бесконечные дороги: летние - черноземные и песчаные, среди зеленых и зреющих хлебов; весенние и осенние, размытые, с глубокими колеями; зимние - накатанные, блестящие от полозьев.
Сколько разных людей повстречали они на пути, скольких она, с виду ничем не примечательная женщина, уберегла от бед. Как она теперь там одна, в блокаде воюет? Каждый раз при воспоминании о Ленинграде сердце у лейтенанта тревожно ныло...
Паровоз, тяжело дыша, сыпал красными искрами в ночную степь. Накаленные за день просмоленные шпалы и железные крыши вагонов пыхали жаром, сквозной ветер не приносил свежести с выжженной степи, не спасал солдат от изнуряющей духоты. Знойное, жаркое лето выдалось в 1942 году.
2
В буденовке, с такими длинными усами, что их приходилось закладывать за уши, лейтенант Дымов мчался на коне по горящей степи, прыгал по гребням морских волн, парил в воздухе. Он гнался за стервятником, который уносил в когтях девушку в военной форме и точь-в-точь в таких же детских оранжевых чулках в резиночку и кирзовых сапогах с подвернутыми голенищами, как у Аньки-санинструктора...
- Лейтенант Дымов!
Этот голос Дымов узнал бы среди тысячи других. Сколько раз он будил его ночью в казарме, не давая досмотреть ни одного сна, сколько раз этот голос приказывал шагать в ночь, в обжигающий мороз. Лейтенант нехотя открыл глаза, поднял голову с вещмешка и увидел пустой вагон; через раскрытые двери в серой предрассветной мгле угадывалась бурая степь.
- На войну вас привезли или в детский сад?! - раздался снова голос капитана Богдановича.
Дымов вскочил с нар, выбежал на голос капитана, вернее вылетел, как летучая мышь, потому что, как ни страшен ему был этот голос, он окончательно глаз не продирал, надеясь, что ему все-таки удастся досмотреть сон и спасти Аньку-санинструктора.
Не успел он оправить гимнастерку, как Богданович, вытянувшись по стойке "смирно", взметнул руку к козырьку фуражки и с подковыркой доложил Дымову:
- Товарищ лейтенант! Истребительно-противотанковая часть приступила к разгрузке. Разрешите продолжать?
Дымов знал, что в таких случаях лучше молчать. Он застыл перед капитаном, готовый к разносу.
- Дайте ему сон досмотреть, - подходя, с усмешкой сказал комиссар Филин. - Ему красивая девушка приснилась.
"Ишь, черт глазастый, и внутри видит!" - поразился Дымов. Сонливость у него как рукой сняло. Одернул гимнастерку, глянул капитану прямо в глаза:
- Виноват, товарищ капитан...
- Каждый раз пушкой будить вас, что ли? - еще больше возмутился капитан. - Эшелон разбомбят, а вы будете сны смотреть? На разгрузку техники даю полчаса!
Козырнув, лейтенант четко повернулся и помчался к бойцам своего подразделения: те уже открыли борта платформ и прилаживали помост. Шоферы раскручивали железные тросы, крепившие машины. Торопились... Доносился рокот немецких самолетов, летевших на большой высоте. Сержант Кухта, заметив Дымова, хотел было дать команду "смирно", но лейтенант махнул рукой и принялся со всеми за работу.
После ухода Дымова капитан заметил Филину:
- Рановато, комиссар, мы его поставили на батарею. Молод еще. Ходить и ходить ему бы во взводных...
Филин возразил:
- Время не то - ходить долго во взводных.
Отдаленный гул самолетов становился все явственнее.
- Надо спешить с разгрузкой, - сердито сказал капитан. - Немцы проснулись. Слышишь?
- За полчаса управимся, - успокоил его комиссар. - Маршрут получили?
Капитан вытащил из планшетки карту с нанесенной обстановкой, ткнул пальцем в красный кружочек, где было отмечено место сосредоточения:
- Идем занимать оборону в центральную излучину Дона.
Филин, глядя на карту, покачал головой:
- Надо же!.. Морозовская и Суровикино уже заняты.
- Хорошо, если наши еще держатся на реке Чир, - покачал головой капитан, пряча карту в планшетку, и, прихлопнув ее, добавил, уже как отдавая приказ: - Я в голове колонны еду. Ты на замыкающей машине. Если налетят немцы, всем разъезжаться немедля.
- Товарищ капитан! - раздался голос Черношейкина. - Разрешите обратиться до вас...
- Ну, чего еще там? - обернулся Богданович.
Черношейкин и Аня подвели к ним подростка с черным, как у негритенка, лицом, на котором сверкали одни белки глаз.
- Африканца вот обнаружили... - загадочно улыбался ефрейтор.
- Что за африканец?!
- Да парнишка, что удрал от нас. Поглядите... - Черношейкин подтолкнул к капитану парня. - Он теперь маскировку принял под африканца. Вы еще думали: сорвался где под колеса. А он жив, здоров. И трогать его нельзя - иностранцу полагается полная неприкосновенность.
- Ты?! - удивился капитан. - Тот самый?
- Ага, - подтвердил парень и звонко чихнул.
- По форме товарищу капитану докладывай, - сделал замечание усач. - А то как же брать тебя на войну.
- Товарищ капитан, я есть тот самый, - вытянулся мальчишка. - Ап-чхи!
Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, комиссар спросил:
- На тендере ехал? В уголь зарылся?
- Как в воду глядел.
Черношейкин ткнул мальчишку в бок:
- "Товарищ комиссар" - надо говорить.
- Как в воду глядел, товарищ комиссар! - подобравшись, отчеканил парень. - Углем обложился, только щель оставил, чтоб без воздуха не сгибнуть. Меня не видят, а я всех вижу.
Капитану на этот раз понравился смекалистый мальчишка.