... человеку свойственно устремляться туда, где грозит большая опасность... Также свойством человеческой натуры является стремление знать и видеть те местности, о которых ему рассказывали...
Памятник скандинавской литературы «Королевское зерцало»
Великие характеры обнаруживаются в осуществлении великих целей...
Георг Гегель
О загадочном, неоднозначном характере шведов немало написано. Влюбленный в Швецию Лев Львович Толстой, впервые побывавший в конце XIX века, а затем навсегда поселившийся в этой стране, отмечал: «...общий уровень нравственности здесь сравнительно выше, чем в других странах Европы и всего мира; борьба с алкоголизмом ведется упорно... просвещение стоит выше, чем во многих других европейских странах; труд, промышленность и даже земледелие, несмотря на тяжкие их условия, процветают и быстро развиваются; техника служит образцом для Европы; такие стороны жизни, как благотворительность, полны интересных и самоотверженных личных примеров; свобода религии, печати, мысли, слова, личности и сборищ составляет основу существования Швеции и шведского народа.
Самый характер его, по природе добродушный, ласковый и общительный, вместе с общим народным развитием и просвещением придает какую-то легкость жизни в Швеции, приятность общения с людьми, легкость и радость во всяком деле и поступках...
С кем ни заговорите вы, с кем ни сойдетесь — везде ласка, везде помощь и добрая улыбка, везде сознательная любовь добрых, воспитанных, уравновешенных, разумных, сильных и счастливых людей, желающих, чтобы и вы были счастливы.
Швецию считают счастливой страной. Это — правда. Она, может быть, — одна из самых счастливых стран мира по прошлому своему, по спокойному, отдаленному от мира географическому положению, здоровому мягкому климату, по свободе своей, результатам труда, благосостоянию, просвещению и доброте людей, природной и выработанной».
Другой русский литератор, прочитав эти восторженные строки Льва Львовича Толстого, с недоумением заявил:
— Ну зачем этим благополучным, размеренным шведам покидать родную землю, плыть в неведомое, пробираться сквозь полярную ночь и льды, терпеть боль и страх, преодолевать неимоверные трудности?!
И в самом деле: зачем?
Все же в каждом истинном шведе не угасает скрытый в будничной, однообразной жизни дух викингов.
Их называют домоседами и странниками, рассудительными и романтиками. Попробуйте понаблюдать за жителями шведской столицы, пусть даже самых неромантичных профессий, когда они смотрят на море.
Куда подевался робкий чиновник, скромный учитель, услужливый торговец, усердный рабочий?.. Вы видите отчаянных мореходов, покорителей северных просторов, исследователей неизвестных земель. Кажется, они ждут, что вот-вот на горизонте появится таинственный знак, зовущий в дорогу, навстречу штормам и опасностям, прочь от обыденности.
Говорят, стокгольмцы подолгу могут стоять неподвижно, глядя на морской горизонт, позабыв о спокойных буднях, о привычных заботах. У каждого из них — свой срок романтического забытья, свой срок возвращения в размеренную, обыденную повседневность.
«Сильнее всех любят свою столицу те шведы, которые долго странствовали вдали от нее...» — примерно так отзывался о Стокгольме и о его жителях знаменитый ученый, полярный исследователь Нильс Адольф Эрик Норденшельд.
Сотни шведских путешественников, отправляясь в экспедицию, вслух или мысленно, произносили обещание: «Мы вернемся в Стокгольм». Не все смогли его исполнить.
Никто не знает, сколько «рыцарей ледовых полей» — так называли в XIX веке полярных исследователей и мореходов — навсегда остались в студеных просторах. И все же и эти «пропавшие странники» вернулись в Стокгольм скульптурными монументами, песнями, преданиями, книгами...
Знаменитых и малоизвестных путешественников чтят и помнят в шведской столице. Они любили Стокгольм, и он отвечает им тем же.
Странная судьба этого французского солдата, который в старости попал на шведский престол, пробыл на нем несколько лет, не зная ни слова по-шведски, и сделался родоначальником династии, твердо держащейся и поныне.
Справочник. Швеция и Норвегия. Москва, 1904 год.
Маршал Франции Жан Батист Жюль Бернадот, по его собственному признанию, никогда не думал, что станет королем. Да еще где? В Швеции!.. В которой он не бывал и даже не собирался посещать.
Коронация Карла XIV. Художник Я. Мунк. 1818 г.
До 1810 года маршал почти ничего не знал об этой северной стране.
Бернадоту исполнилось 47 лет, когда после хитроумных политических договоренностей и интриг его усыновил шведский король Карл ХШ. Существует мнение, что с помощью влиятельного маршала правящие круги Швеции рассчитывали при поддержке Франции отобрать у России Финляндию.
После монаршего усыновления Жан Батист Жюль стал фактически правителем Швеции. Карл ХIII к тому времени был слишком стар, чтобы возглавлять государство. Именно тогда принц-чужестранец якобы и заявил приближенным о своем возвышении: «Вот удивительный поворот, которого я не ожидал...»
Опытный военачальник, Бернадот понял, что Наполеону долго не продержаться на императорском троне, и в 1812 году заключил союзный договор с Россией, а затем — и с Англией. Эти страны обязались содействовать присоединению Норвегии к Швеции.
Вскоре Бернадот принял участие в войне против наполеоновской Франции.
В 1818 году Карл ХIII, сын Адольфа Фредерика, внезапно скончался. Так шведским королем под именем Карла XIV стал пятидесятипятилетний Бернадот.
Как ни странно, именно этот человек, всю свою сознательную жизнь посвятивший войнам, придя к власти, провозгласил: «Мир — вот благороднейшая цель всякого мудрого и просвещенного правителя». Отныне важнейшим принципом Шведского государства стали: «Политика неприсоединения в мирное время, нейтралитет в войне».
Известно, что Швеция не участвовала в войнах с 1814 года.
Как однажды заметила известная шведская писательница Сельма Лагерлёф: «О монархах любят распространять милостивые, трогательные истории. Особенно детские писатели...»
Сохранилось подобное предание и о Карле XIV. В отличие от некоторых других шведских монархов он не баловал жителей Стокгольма встречами на улицах, задушевными беседами, выслушиванием жалоб подданных вне стен официальных учреждений.
Но однажды, когда Карл XIV проезжал в карете по городу, его внимание привлек мальчик, сидящий у раскрытого окна.
Обычно при появлении королевского кортежа взоры встречных устремляются на монарха. А этот подросток смотрел куда-то вдаль, и ни роскошная карета, ни блистательная кавалькада не вызывали у него никакого интереса.
Заметив недоуменный взгляд государя, один из сопровождавших пояснил:
— Это Свен Ваксель... Пару лет назад в северных морях погиб его отец — славный моряк. С той поры мальчуган заболел, он не может ходить, но мечтает стать капитаном, как многие его предки, и отправиться в Ледовитый океан, чтобы отыскать остров Ваксель...
— А где именно расположен этот остров? — поинтересовался король.
— Такого острова не существует, Ваше Величество, — ответил придворный. — Остров живет лишь в мыслях этого маленького инвалида. Бедолага вбил себе в голову, что его предок, служивший русской короне в прошлом веке, открыл неизвестную землю в Ледовитом океане, нанес ее на карту и назвал ее своим именем. Об открытии доложили русской императрице. Но впоследствии этот клочок суши никто из мореплавателей не смог отыскать. Подобное не раз случалось в Ледовитом океане. Откроют первопроходцы неизвестный остров, отметят его на карте, а потом он исчезает. И долго потом ученые мужи ломают головы, что за этим стоит: ошибка первооткрывателя, его заведомая ложь или катастрофа, погубившая огромный участок суши?..
— Вы помните имя того шведа — путешественника, служившего русской короне? — спросил Карл.
— Свен Ваксель, Ваше Величество...
— Как и этого несчастного мальчугана? — удивился государь. — И куда же заносила судьба Свена Вакселя-старшего?..
Зимой 1725 года, за несколько дней до своей кончины, тяжело больной император Петр I написал приказ о проведении Камчатской экспедиции: «... Надлежит на Камчатке или в другом тамож месте зделать один или два бота с палубами.
...На оных ботах возле земли, которая идет на норд и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется, что та земля — часть Америки.
...И для того изыскать, где оная сошлась с Америкою и чтоб доехать до какого города европейских владений...»
Эта экспедиция, организованная по приказу Петра I и, по существу, открывшая тихоокеанское побережье Америки, длилась много лет.
23 мая 1741 года из Авачинской бухты, где теперь расположен Петропавловск-Камчатский, вышли два пакетбота: «Св. Петр» — под командованием начальника экспедиции капитан-командо-ра Витуса Беринга и «Св. Павел» — под командованием капитана Алексея Чирикова.
Старшим офицером на корабле «Св. Петр» был швед Свен Ваксель.
Спустя три недели из-за сильного тумана экспедиционные суда потеряли друг друга, и дальнейшее их плавание к берегам Америки и возвращение на Камчатку проходили раздельно.
17 июля 1741 года моряки пакетбота «Св. Петр» наконец увидели американский берег. О трудностях и открытиях экспедиции подробно писал Свен Ваксель в своем дневнике. Страшные бедствия начались на обратном пути корабля «Св. Петр». Плавание затрудняли неблагоприятные ветры, шторм и болезнь моряков.
«...В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не осталось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном.
Паруса к этому времени износились до такой степени, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра. Заменить же их другими за отсутствием людей я не имел возможности...
Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться.
Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, находившемуся в таком же состоянии, приходилось его сменять у штурвала...» — писал Свен Ваксель.
С каждым днем ухудшалась обстановка на пакетботе «Св.Петр». Осенние тихоокеанские шторма, сильные ветра с дождем, градом, снегом приводили в негодность судовые снасти.
Заканчивались съестные припасы на корабле, и нормы питания пришлось сократить. Печально известная северная болезнь — цинга поразила практически весь экипаж «Св. Петра». Каждый день умирал кто-то из моряков.
Как отмечал Свен Ваксель: «Мы испытывали самые ужасные бедствия. Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать...»
Наконец 4 ноября 1741 года моряки пакетбота «Св. Петр» увидели долгожданную землю. Но определить ее долготу и широту участники экспедиции не смогли. Желаемое приняли за действительность. Все уверовали, что достигли Камчатки. К тому же увиденный берег очень походил на камчатский.
Экипаж корабля некоторое время ликовал. Даже смертельно больные выползали на палубу, чтобы увидеть землю. Казалось, спасение — совсем рядом, до Камчатки осталось всего лишь несколько миль. Но...
Как описал тот день участник экспедиции, адъюнкт Российской академии Георг Стеллер: «Уже нетерпеливые взоры различают характерные очертания Авачинской губы (Камчатский полуостров), называют отдельные горы, мысы. Скорее, скорее на берег, но чем ближе к берегу подходит корабль, подгоняемый засвежевшим ветром, тем более растет недоумение. Пустынный, безлесный берег совершенно не похож на Авачу и ее окрестности...»
Да, в те волнующие часы моряки еще не знали, что перед ними — не материк, а необитаемый остров, который впоследствии получит имя Беринга.
Смертельно больной капитан-командор собрал в своей каюте всех, еще способных передвигаться. Экипаж принял решение: дальше продолжать плавание невозможно. Необходимо высаживаться на берег.
И снова первопроходцев поджидала беда. Лопнул прогнивший якорный канат. Подхваченного бурунами, «Св. Петра» понесло к прибрежному рифу.
Неуправляемый из-за порванных вантов корабль мчался навстречу гибели. Моряки, не в силах что-либо сделать для своего спасения, опускались на колени, молились, прощались с земной жизнью.
Но — случилось чудо!
Вдруг набежала огромная волна и перебросила корабль через смертельно опасный каменистый риф. Пакетбот мгновенно оказался в спокойной воде рядом с берегом.
Путешественники высадились на сушу. В это время умерли еще 12 человек. Из 77 членов экипажа в живых остались только 46.
Для жилья моряки стали выкапывать ямы. В них укладывали больных, прикрывали парусиной и присыпали сверху песком. Такой способ помогал сохранять тепло и спасал беспомощных людей от нападения наглых песцов.
Этих зверей оказалось неимоверно много на берегу. Они совсем не боялись человека. Такое поведение песцов навело Све-на Вакселя на мысль, что земля эта — необитаемый остров.
Смерть Витуса Беринга. Рисунок 1898 г.
Первое же обследование незнакомого берега подтвердило опасение.
«...Это известие подействовало на всех наших людей словно удар грома. Мы ясно поняли, в какое беспомощное и тяжелое положение попали и что нам угрожает полная гибель...» — записал в дневнике шведский моряк.
Но путешественники не сдавались. Начались заготовка продовольствия, охота на морского зверя, пополнение запасов пресной воды. На острове не было леса. Зато многие участки побережья оказались заваленными выброшенными штормами деревьями.
Пакетбот «Св. Петр» стал не пригодным к плаванию. Необходимо было строить новый корабль из остатков старого. Однако надвигалась долгая северная зима, и возвращение на Камчатку пришлось отложить до весны.
8 декабря 1741 года от цинги скончался капитан-командор Витус Беринг. Умер он, как и другие моряки, в яме, полузасыпанный песком. Во время болезни начальник экспедиции постоянно мерз и поэтому не разрешал себя откапывать. Ему казалось, что под слоем песка было теплее.
После смерти командора экспедицию возглавил старший офицер, лейтенант Свен Ваксель. На совете по его предложению необитаемый остров получил имя Беринга. Впоследствии западное ответвление Алеутской островной гряды, принадлежащее России, названо Командорскими островами.
Каждый день Свен Ваксель подолгу стоял на морском берегу. В такие минуты лейтенант не обращал внимания на штормовой ветер или снегопад. Казалось, ничто не может отвлечь его от тяжелых мыслей.
Как продержаться до весны? Хватит ли сил и умения у оставшихся в живых построить из останков пакетбота «Св. Петр» новое судно и добраться до Камчатки?
Главное — дожить до весны, а там...
Трудно было всем участникам экспедиции. Вакселю — вдвойне, как начальнику и... отцу. Ведь Свен взял в плавание своего малолетнего сына.
Главное — дожить до весны!..
О погодных условиях на острове Беринга он писал, что здесь ветер зимой достигает неимоверной силы. «Меня самого как-то раз перебросило ветром через крышу нашей землянки, которая была покрыта брезентом... Я ухватился изо всех сил за что-то и закричал во весь голос, призывая на помощь товарищей...»
Не так-то просто оказалось вырваться путешественникам из островного плена. Выброшенный на отмель пакетбот под действием сильных приливов почти на три метра погрузился в песок. Трюмы корабля были залиты морской водой. Многие судовые детали сгнили.
Те, кто пережил испытание водной стихией, не знали, надолго ли они нашли спасение на земле.
Свен Ваксель писал о пребывании на острове: «Оказалось, что запасов продовольствия было так мало, что на каждого человека к выдаче пришлось ежемесячно вначале по тридцать, затем по пятнадцать фунтов ржаной муки, которая, однако, вскоре совсем окончилась...
Решено было также, что с наступлением весны все должны перейти на питание травами и корнями диких растений, которые каждый должен был сам себе собирать, с тем чтобы сохранить восемьсот фунтов ржаной муки в качестве запаса для нашего морского путешествия — переезда с острова на материк. Было постановлено всем, без различия звания или чина, как высшим, так и низшим, выдавать одинаковый паек, не считаясь с лицами или положением...»
Дожить до весны!..
Зима 1741 года пришла на остров Беринга рано даже для этой северной земли. За одну ночь утонули в снегах и тундра, и сопки. Труднее стало невольным островитянам собирать травы и коренья. Все реже попадались куропатки.
Путешественники продолжали умирать. Песцы, вконец обнаглевшие от стужи и голодной зимы, нападали на ослабевших людей, разрывали могилы и выгрызали у покойников щеки, нос, глаза, уши.
Морская корова Стеллера и тюлени. Рисунок Свена Векселя. 1741 г.
Иногда море выбрасывало на берег малопригодные для пищи подгнившие туши каланов, сивучей, котиков. Но путешественники были рады и этому. Люди разделывали зверей, долго варили, однако мясо все равно оставалось жестким и неприятно пахло.
Праздничные дни для островитян наступали, когда удавалось убить морскую корову. По свидетельству Свена Вакселя и других участников экспедиции, мясо этого безобидного животного не уступало по вкусу телятине. Однако охотничья удача не часто баловала путешественников.
Несколько раз море прибивало к берегу мертвых китов. Чтобы опередить стаю падалыциков песцов, люди немедленно кидались разделывать туши морских гигантов. Мясо и жир, как и другие продукты, делились поровну между всеми участниками экспедиции — и здоровыми, и больными.
Для обогрева холодных ям и приготовления еды островитянам приходилось целый день, в любую погоду, собирать на берегу выброшенные морем деревья, а потом долго высушивать их...
Дожить до весны!..
Немногим из участников экспедиции удалось это.
Но весна пришла...
И остатки экипажа пакетбота «Св. Петр», во главе с лейтенантом Свеном Вакселем в августе 1742 года смогли наконец добраться до Камчатки...
Королевский кортеж давно миновал дом, где жил маленький мечтатель по имени Свен, а монарху по-прежнему не давал покоя взгляд мальчугана.
— Он видит то, что не видим мы... Он видит то, с чем никогда не встретится в этой жизни... — после долгой паузы снова заговорил король.
Придворный удивился, но виду не подал. А про себя подумал: «Как глубоко тронул маленький инвалид душу государя... Никогда не видел короля таким задумчивым. Надо бы отметить этот случай в дневнике...»
Спустя какое-то время Карл XIV поинтересовался у этого придворного:
— Вы помните мальчика по имени Свен Ваксель?
— Конечно, Ваше Величество! Печаль и мечтательность в его взгляде трудно забыть, — с готовностью ответил придворный.
— Вот и я частенько вспоминаю об этом стокгольмском мальчугане, — продолжил король. — Видимо, к старости из сурового вояки все больше превращаюсь в сентиментального правителя страны... Впрочем, может, это и к лучшему...
Придворный хотел было польстить Карлу XIV, но тот решительным жестом остановил его.
— Желаю передать родителям бедного Свена вспомоществование... — Король вдруг улыбнулся. — Но мальчуган с таким мечтательным взглядом, как бы ни был беден, наверняка равнодушен к деньгам, и я решил сделать ему небольшой подарок. Надеюсь, он хоть немного обрадует Свена... Вот, взгляните! — Король поманил придворного в дальний угол своего кабинета.
Там на небольшом столике лежала продолговатая коробка, обитая синим бархатом.
Карл, словно предвкушая нечто радостное и удивительное, раскрыл ее.
В коробке лежали подзорная труба и книжка в кожаном переплете.
Придворный искренне всплеснул руками, бережно взял подзорную трубу и навел ее на окна королевского кабинета.
— Несомненно, маленький Свен Ваксель будет рад такому подарку!
— Да вы сюда, сюда взгляните! — радостно произнес король и тут же нетерпеливо раскрыл книжку.
В кожаной обложке оказалась яркая, ручной работы карта Северного Ледовитого океана.
— Прекрасное исполнение! — восторженно оценил придворный и вдруг запнулся. — Но что это?.. — Вельможа недоуменно посмотрел на короля.
И в самом деле, было чему удивляться!
На карте восточнее Шпицбергена отчетливо располагалось белое пятно с неровными краями, а в нем надпись: «Предположительное местонахождение острова Свена Вакселя».
Карл едва сдерживал торжествующую улыбку.
Придворный сразу не нашелся, что сказать. Монарх и вельможа многозначительно переглянулись. Но уже не было предвкушения радости в их взглядах.
— Завтра же я доставлю ваш подарок мальчугану, — тихо произнес придворный.
Король кивнул.
— Только отправляйтесь к нему в капитанском парадном мундире. Вы ведь храните эту память о службе на флоте?..
Лишь через несколько дней придворный вновь встретился с Карлом XIV.
— Впервые не смог выполнить ваше поручение, — доложил он монарху. — Маленький Свен Ваксель умер...
Король отстраненно посмотрел в окно и надолго остановил взгляд на стоящих на рейде кораблях.
Потом он вздохнул.
— Еще один славный швед навсегда покинул Стокгольм...
Говорят, что изготовленная в единственном экземпляре карта
Северного Ледовитого океана с «предположительным местонахождением острова Свена Вакселя» спустя годы каким-то образом оказалась в домашней библиотеке известного шведского композитора Франца Бервальда. Но после смерти маэстро в 1868 году она исчезла. И современные коллекционеры давно о ней ничего не слышали.
Неизвестно, насколько правдива история с подарком Карла XIV юному стокгольмцу, но бесспорно то, что многие шведы были замечательными путешественниками и мореплавателями и что короли из династии Бернадотов оказывали финансовую помощь и покровительствовали многим научным экспедициям.
Говорят, у шведских путешественников издавна какая-то особая тяга к Шпицбергену.
Чем манил их этот студеный архипелаг? Всегда ли и всех ли он встречал неприветливо, арктическими ветрами и холодом? Зачем гражданам уютной, безмятежной страны отправляться в неизведанные дали?
Эти вопросы в середине XIX века задавали стокгольмские журналисты знаменитому шведскому полярному исследователю Отто Торелю.
Но ученый почему-то уклонялся от прямого ответа:
— Как-нибудь потом расскажу, господа...
Шпицберген
Лишь в конце жизни Торель признался, чем лично его с детства привлекал Шпицберген.
Друг известного шведского путешественника Соломона Ан-дре, журналист Анри Лашамбр, побывал на Шпицбергене в конце XiX века. С восторгом описывал он летние погожие дни на этой северной земле: «Как только рассеивается туман, глазам представляется целый ряд ледяных зданий, крепостей, соборов самых фантастических форм. Одни величественно неподвижны; другие медленно передвигаются, несмотря на свою чудовищную величину, и при каждом колебании их зеркальная поверхность отражает целый сноп лучей цвета изумрудов, рубинов и сапфиров.
По бокам этих льдин струятся многочисленные водопады, свергающиеся сначала в бассейны, образовавшиеся в самых основаниях этих чудовищных ледяных гор, а потом вливающиеся в море. Все эти большие и маленькие водопады освещаются горячими лучами яркого солнца...
Эта полярная природа, которую считают такой бедной, холодной и безжизненной... сверкает всеми цветами драгоценных камней, представляет настоящий фейерверк, который появляется и исчезает двадцать раз в минуту под влиянием солнечных лучей...
О, человек, что ты такое рядом с этим величественным зрелищем?
Как ничтожны твои самые роскошные театральные декорации в сравнении с тем, что видишь здесь, где всю обстановку составляют вода и солнце! Как ничтожны все чудеса, придуманные тобой, созданные величайшими искусствами, наряду с чудесами красок и блеска, которые производит световой луч, проникая в кусок льда!..»
В тот погожий день Анри Лашамбр и его спутники отправились на катере в залив Магдалены. Один из знатоков Шпицбергена показал журналисту место на берегу, где «находится громадное подземное кладбище, существующее уже несколько веков. Китоловы из Смееренбурга хоронили здесь своих мертвецов».
Когда Лашамбр заметил, что нынешний праздник солнца и льда совсем не вяжется с этим печальным местом, ему ответили:
— Такая игра солнца со льдом бывает здесь, лишь когда малыш Якоб приходит почтить своих предков...
Любознательный журналист тут же поинтересовался:
— Какой еще малыш Якоб?.. Что за древнее подземное кладбище?
Знакомые Лашамбра подробностей не знали и сослались на записи знаменитого шведского полярного исследователя Отто Тореля.
Впоследствии Анри Лашамбр побывал в Стокгольме и познакомился со многими напечатанными и не опубликованными работами этого ученого. Однако выяснилось, что по разным причинам немало страниц из записок шведского путешественника бесследно пропало.
Всю свою сознательную жизнь Отто Торель посвятил изучению Арктики. В середине XIX века он объездил северную часть Скандинавии, побывал в Исландии и на многих островах Северного Ледовитого океана.
В 1859 году с небольшой группой исследователей шведский ученый отправился в Гренландию и на Шпицберген. На собственные средства он снарядил корабль «Фритьоф» для плавания в северных водах.
А спустя два года началась первая шведская полярная экспедиция. Она проходила на кораблях «Магдалина» и «Эолус». Возглавлял экспедицию Отто Торель. 9 мая 1861 года оба судна вышли из норвежского порта Тромсё. Через двенадцать дней «Магдалина» и «Эолус» достигли Шпицбергена, а затем отправились дальше, вдоль его западных берегов.
Во время путешествия особое внимание Торель уделял изучению льдов Северного Ледовитого океана. Впоследствии его работы оказали значительную помощь многим исследователям Арктики.
Историк путешествий в северные широты Александр Лактионов писал о полярных льдах: «Сколько мучений приносили они экспедициям, стремившимся найти путь к Северному полюсу; как часто были непреодолимой преградой на этом пути и как редко помогали в осуществлении намеченных планов.
Что только не пережил, не передумал человек, предоставленный самому себе среди необъятных ледяных пустынь. Болезненно воспринимал он каждое изменение движения льда, настораживался, готовый вступить в неравную борьбу с ним. Одни побеждали, другие отступали побежденными.
Но, каков бы ни был исход этой борьбы, полярный путешественник всегда сознавал, что природа развивает здесь силы гигантских размеров. Он видел перед собой то однообразный ландшафт безграничных гладких полей, то высоко вздымающиеся, сильно всторошенные образования, по которым природа с расточительной щедростью прошла своим резцом, воздвигнув из голубовато-белого мрамора чудеснейшие изваяния».
Торель мечтал провести санную экспедицию к Северному полюсу. Но этой мечте не удалось сбыться. Тем не менее Отто не впал в отчаяние и продолжил изучение Шпицбергена и полярных льдов.
После возвращения домой Торель не прекращал научной деятельности, выступал с лекциями, консультировал участников будущих северных экспедиций. Он поддержал идею доктора Артура Газелиуса о создании в Стокгольме Северного музея.
Этот музей был открыт в 1872 году в районе Юргорден.
Как отмечалось в путеводителе по Стокгольму, изданному несколько лет спустя: «Здесь собрано все, что имеет отношение кобразу жизни, одежде, промыслам и искусствам как скандинавов, так и лапландцев, финляндцев, гренландцев, зырян: экипажи, упряжь, седла, всевозможные предметы сельского народного хозяйства и мастерства; образцы народной деревенской живописи; разные кустарные изделия; предметы, относящиеся до морского дела и рыболовства, — модели судов, корабельные фонари, топоры, крюки, канаты ... изделия, рукоделия, музыкальные инструменты — словом, полное и богатое собрание произведений страны».
Среди экспонатов стокгольмского Северного музея упомянут особый шаманский атрибут. Задолго до основания музея его привез из экспедиции Отто Торель: «В числе предметов, хранящихся здесь, находятся длинные деревянные палки с воткнутыми в них человеческими зубами; прикосновение этих палок, по народным поверьям, усмиряет зубную боль...»
Однажды во время выступления перед стокгольмской общественностью Тореля спросили:
— С чего началось ваше увлечение северными просторами и Шпицбергеном?
— Наверное, с рассказов бывалых стокгольмских моряков, поселившихся на Юргордене, — ответил путешественник. — От них я услышал, что на Шпицберген наведывались в давние времена викинги и слагали об этой земле предания и песни. Даже в детстве я понимал, что в рассказах старых мореходов реальная история переплетается с фантазией, но с той поры у меня и возникло неодолимое желание самому побывать на Шпицбергене...
И Торель поведал слушателям предания этой земли.
Отто Торель. Фото конца XIX в.
В XVI веке голландские китобои стали осваивать прибрежные воды Шпицбергена. Весть о богатстве этих мест морскими животными разнеслась по всей Европе.
Летописцы отмечали, что в XVII столетии в районе архипелага в охотничий сезон собирались до 15 тысяч промысловиков. Одновременно подходили около 300 английских, голландских, датских, немецких, шведских кораблей.
Такое скопление китобоев нередко приводило к ссорам и вооруженным конфликтам. Случалось, что морские охотники, стараясь отобрать друг у друга добычу, убивали команду конкурентов, а суда соперников топили.
Иногда свои злодеяния они потом оправдывали тем, что Страж Полярной звезды — Шпицберген потребовал новых жертвоприношений.
Среди китобоев ходила легенда, будто этот северный архипелаг, как некий злой дух, служит Полярной звезде и может по ее повелению превращаться в застывшую от арктических морозов «живую говорящую темень». Она нашептывает и напевает слова, от которых человек сходит с ума и погибает. Эта «застывшая темень» не пропускает людей дальше Шпицбергена, на север, если не получит жертвоприношения.
Рассказывали арктические китобои и о «слабой воде». Внезапно появляется она в нескольких милях от северных берегов Шпицбергена. Любой корабль и даже легкая лодка не могут преодолеть ее. Все плавающее в обычных условиях словно проваливается в морскую бездну. «Слабая вода» не щадит мореходов и не оставляет никаких следов на поверхности от погибших судов.
Почему она появляется, а затем внезапно исчезает, знают лишь сам Шпицберген да самые посвященные в тайны Севера колдуны и шаманы. Однако и они не могут защитить людей от злой воли «стража Полярной звезды».
Интересно, что легенды о так называемой слабой воде существуют также у китайцев, полинезийцев, у некоторых племен североамериканских индейцев. Рассказывали о ней и средневековые шведские мореходы.
Сколько островов в архипелаге Шпицберген?
В XVI—XVII веках этого никто не знал. Среди охотников на морского зверя ходили слухи, что их несколько тысяч и они не поддаются подсчету. Сама Полярная звезда по каким-то причинам не позволяет сделать это. Ну, а тот, кто вдруг сумеет сосчитать все острова Шпицбергена, получит власть над этой арктической землей, морским зверем и рыбой. А еще он научится понимать «застывшую говорящую темень». А это значит, что откроются ему многие тайны Севера и самой Полярной звезды.
Люди, которые нарушили студеный покой Шпицбергена — ведут лов рыбы и добывают зверя в его водах, — должны платить кровавую дань. Как сообщалось в предании, сколько островов в архипелаге — столько будет отнято человеческих жизней. Но когда завершится страшный расчет, никто из простых смертных не знал.
Даже в те далекие времена многие покорители северных просторов понимали, что подобные легенды китобои рассказывали для запугивания конкурентов. Но проявлять недоверие не решались. А вдруг и впрямь осерчает «застывшая говорящая темень» или попадешь на «слабую воду»?
В начале XVII века голландцы создали на западном побережье Шпицбергена несколько постоянных селений охотников на морского зверя и даже основали городок Смееренбург. Это название переводится как «Город ворвани». Ведь многие жители его не только занимались охотой и рыбной ловлей, но и вытапливали жир морских животных. Ворвань затем отправляли для продажи на материк.
В одной шпицбергеновской легенде говорится, что основали Смееренбург китобои из Амстердама, которых возглавлял Гуго Единорог. Такое прозвище предводитель получил после того, как совершил тайную сделку со Шпицбергеном.
Впрочем, эта тайна вскоре открылась для всех жителей Сме-еренбурга. Но о ней шептались с оглядкой.
Оставив своих товарищей на побережье, Гуго один вышел на лодке в море. Три дня он пытался сговориться с «застывшей теменью» — духом архипелага. А на четвертый потерял сознание. Когда очнулся, его лодка была уже на берегу. В кулаке Гуго оказался неизвестно откуда осколок бивня нарвала.
Предводитель китобоев понял: сделка со Шпицбергеном состоялась. Жителям Смееренбурга отныне станет сопутствовать удача в промысле, но за это архипелаг — Страж Полярной звезды рано или поздно заберет столько человеческих жизней, сколько у него имеется островов.
Поведал Гуго своим товарищам, что им разрешается добывать любого кита, кроме нарвала. Отныне это животное — покровитель Смееренбурга.
Осколок бивня Гуго стал носить на цепи на шее как талисман, а люди прозвали своего предводителя Единорогом.
Предание об этом нарвале и сегодня можно услышать от жителей северного норвежского города Тромсё и от стокгольмских любителей древних тайн. Но, возможно, появилось оно много веков назад среди скандинавских охотников на морского зверя, рыбаков и добытчиков пушнины.
В справочной литературе сообщается, что единороги не превышают шести, а их винтообразно закрученный бивень — трех метров. Питается этот вид китов головоногими моллюсками и рыбой. А грозное оружие — бивень предназначен вовсе не для нападения на других морских животных. По мнению специалистов, бивень, возможно, служит нарвалам своеобразным стабилизатором во время плавания и для пробивания во льду отдушин. Ведь единорог, как и другие китообразные, долго не могут находиться под водой.
В легендах говорится, что в водах Шпицбергена обитал когда-то гигантский нарвал, прозванный Багровым Копьем. Был он вдвое или втрое больше самого крупного своего сородича. А бивень его превышал семь метров.
Голландское поселение на Шпицбергене Смееренбург. Гравюра XVH в.
Когда король-нарвал сердился, обычно сероватого цвета бивень становился багровым. Полярные мореходы знали: не дай Бог в такие минуты кораблю оказаться на пути единорога. Его грозное оружие пробивало обшивку любого судна, а удар был таким сильным и точным, что у команды не оставалось шансов на спасение. Ни пушечное ядро, ни гарпун китобоя не могли поразить легендарного единорога.
Жители Смееренбурга каждый год в июне или июле замечали, как Багровое Копье подплывал совсем близко к берегу и подолгу наблюдал за ними. Иногда он издавал различные звуки: рев, стон, громкое бульканье, всплески.
Предводитель переселенцев из Амстердама определял по этим звукам, в каком настроении гигантский нарвал. Не гневается ли на людей? Можно ли выходить в море на промысел?
Гуго хорошо понимал язык Багрового Копья и никогда не ошибался, растолковывая его сигналы жителям Смееренбурга.
Наверное, удача сопутствовала на Шпицбергене голландским рыбакам и охотникам за морским зверем. Прошло немного времени, и население городка перевалило за 1200 человек. По тем временам для удаленного от материка северного архипелага — число немалое. Даже в наши дни у самых крупных городков Шпицбергена — Лонгиербиена, Нью-Олесунна, Баренцбурга и Пирамиды — население меньше.
Несмотря на суровые условия Заполярья и свои островные особенности, жизнь в Смееренбурге во многом протекала как на материке: промысел, заготовка, строительство, работа в домашнем хозяйстве, отдых, веселье... Появлялись новые семьи, умирали и рождались люди.
Неизвестно, в каком году, но точно в XVII веке в семье смееренбургского китобоя появился мальчик. Дали ему имя Якоб. Хоть и значимо это было событие для семьи, однако в тот же день отец новорожденного вышел в море.
Не для пропитания понадобилась ему добыча. Решил китобой загарпунить нарвала, чтобы изготовить из бивня такой же амулет, как у предводителя Гуго.
Знал он, что земляки не одобрят этого. Ведь с самого основания Смееренбурга никто из них не осмеливался убивать единорога. Потому китобой отправился на промысел один и тайком от всех.
Великий необдуманный риск. Да и провинность немалая для жителя северной колонии. Но повезло в тот день отцу новорожденного. Добыл он молодого нарвала. Отбуксировал его к берегу и вдали от людей разделал.
Однако утаить такое событие в маленькой колонии невозможно.
Собрались жители Смееренбурга на совет. Немногословны северные мореходы. Никто не шумел, не бранился, лишь осуждающе посматривали на ослушника да попыхивали трубочками.
— Тревожный знак...
Один Гуго после долгого раздумья произнес:
— Беда и тревога задули в наши паруса. Утром у берега видел я Багровое Копье. Недобрый у него взгляд и бивень свой поднимает высоко над водой...
Видимо, после этих слов отпало намерение у жителей Смее-ренбурга наказать Гуго за самоуправство и нарушение неписаных законов.
А предводитель продолжил печальную весть:
— От стариков приходилось слышать: «Гнев Багрового копья разливает среди людей горе».
Сказал он это и словно сглазил — отпугнул удачу от жителей Смееренбурга. В тот год все больше стало появляться вблизи Шпицбергена чужих кораблей. А это значит — уменьшилась добыча колонистов.
Не раз между пришлыми и местными китобоями вспыхивали ссоры, переходившие в резню и перестрелку. Один за другим гибли мужчины Смееренбурга. Кто-то — от ножей и пуль, другие — в схватках с китами, третьи уходили в море и неизвестно по каким причинам не возвращались. Отчего и куда они пропадали? Арктика любит молчание и умеет хранить тайны исчезновения людей.
Все чаще собирались смереенбуржцы не для веселья. Скорбели и размышляли, кто погубил их товарищей. Пришлые китобои? Месть Багрового Копья? Или это Шпицберген собирает кровавую дань: одного человека за каждый свой островок?
А тем временем подрастал маленький Якоб. Хоть и носил он талисман из нарвалового бивня, но и его не обошла беда. Мальчик так и не научился говорить. Со своими сверстниками он не играл и почти не общался. Целыми днями бродил в одиночестве по берегу и что-то высматривал в море.
Иногда Якоб, словно увидев в воде жуткое неизвестное существо, начинал трястись и глухо стонать. Люди в страхе крестились. Им казалось, что они слышат стон не мальчика, а разгневанного нарвала. И даже во взгляде Якоба им чудился жестокий, роковой холод глаз Багрового Копья.
В такие недобрые времена и появился в Смееренбурге незваный гость. Прибыл корабль за ворванью и сырой кожей, и на берег сошел мрачный господин. Сразу видно: не купец, не охотник, не рыбак и даже не сборщик налогов.
И колонисты смекнули: алхимик и чернокнижник!.. Недобрые дела заставляют таких отправляться в дальний путь.
Пришельца звали Губерт, а родом он был из Роттердама. А этот город, как известно, еще с XIV века облюбовали ведьмы, колдуны, астрологи, чернокнижники. Особенно много появилось их там после кровавых событий 1585 года. Испанцы захватили тогда Антверпен и беспощадно стали сжигать на кострах еретиков, колдунов, ведьм и на всякий случай лекарей и ученых. Кому-то из них удалось бежать от расправы, а затем укрыться в Роттердаме.
Загрустили смееренбургские колонисты: от этого визитера ничего хорошего не жди. Но Шпицберген — не материк, и порядки здесь другие. Кем бы ни был прибывший, все равно — гость. Хочешь не хочешь, а гнать из дома не положено.
Вскоре Губерт проявил свою прыть, расторопность и умение втираться в доверие. За пару дней он облазил окрестности Смееренбурга, насобирал каких-то камней и трав, настрелял разных птиц и наконец соизволил сообщить о своей главной цели прибытия на Шпицберген.
Бивни нарвалов!.. Вот ради чего проделал он долгий путь из Роттердама.
Вначале возроптали жители Смееренбурга. И так на их головы одна за одной валились беды. А за убийство нарвалов никому несдобровать. Каждый понимал: месть Багрового Копья будет беспощадна и неотвратима.
Но Губерт оказался не из тех, кого можно переубедить и заставить отступиться от намеченного. Видно, и впрямь сам наглый сатана покровительствует чернокнижникам и подсказывает им нужные слова.
Высыпал на стол пришелец из Роттердама жменю золотых монет, положил рядом свиток бумаги и стал прельщать и запугивать народ:
— Вот, господа, перед вами лишь малая частичка золота, которое вы будете иметь, если согласитесь с моим предложением. В золоте — ваше спасение, а в этой бумаге — погибель. Англия вступает в войну с нашей страной. На сегодняшний день у нее стало вдвое, а может, и втрое больше боевых кораблей, и наш флот неминуемо потерпит поражение. Коварная Англия стремится к господству в северных водах над всеми островами и монополии на китовый промысел. Так что и ваши корабли и дома будут уничтожены. А вас либо утопят, либо отправят в рабство в Вест-Индию. Не верите мне — прочтите этот государственный документ.
Изображение нарвала на гравюре 1883 г.
Жители Смееренбурга стали переглядываться да перешептываться.
Губерт ухмыльнулся и протянул свиток жителям Смееренбурга.
— Читайте сами, если такие недоверчивые... Что же касается чудовища, которого вы называете Багровое Копье... — Чернокнижник сделал паузу и обвел пристальным взглядом слушателей. — Не верьте глупым сказкам. Мы живем в просвещенном семнадцатом веке, где царствуют наука, здравый смысл, расчет и реальные взгляды на мир. Смело выходите на промысел. Обещаю: вас ждет удача. За добытые бивни я отвешу столько золота, сколько хватит вам для возвращения на родину и безмятежной жизни там, на берегу залива Эй или Зёйдер-Зен. И не будет нужды больше отправляться в опасные северные земли и моря. А месть Багрового Копья останется глупой сказкой из далекого прошлого...
Нашелся грамотей среди китобоев. Зачитал бумагу, предъявленную чернокнижником. Убедились: и впрямь Англия войну затевает и хочет подмять под себя весь северный промысел и захватить все земли в ледовитых морях.
Снова задумались, запыхтели своими трубочками немногословные жители Смееренбурга. И лишь один поинтересовался: зачем понадобилось Губерту так много бивней нарвала?
Чернокнижник не стал утаивать и охотно пояснил:
— Бивень единорога — главный элемент элексира «вечной силы и жизни»... Из него я буду изготавливать чудо-лекарство...
«Что еретик брякнет — сатана подтвердит, а ветер услужливо разнесет по свету», — говаривали в старину. Попыхтели-по-пыхтели трубочками китобои, переглянулись между собой да и кивнули дружно в знак согласия. Один Гуго остался хмурым и неприступным.
Звон золота притупляет и рассудок, и страх. На следующий день, подгоняемые надеждой быстро разбогатеть, отправились китобои на промысел.
Будь Гуго таким же говорливым, как чернокнижник, наверняка сумел бы переубедить и остановить товарищей. Но где простому труженику северных морей тягаться в красноречии с образованным Губертом!
Может, и хотел Гуго уклониться от запретной охоты и остаться на берегу. Но разве может предводитель бросить своих товарищей?
В море вышли все. Только женщины и дети остались в Смееренбурге. Да еще чернокнижник продолжал рыскать в окрестностях городка. Снова собирал камни и растения, стрелял птиц.
Только ушли китобои, а на берегу произошло чудо: заговорил немой Якоб. И не просто начал говорить, а предсказывать. Он как будто стал ясно видеть все, что происходит далеко за горизонтом.
— Вот подошли корабли наши к стаду единорогов... Вот метнули китобои гарпуны. Вот застонали от боли могучие звери, и море сделалось красным. Велика добыча, да никому она теперь не в радость. Неповоротливыми стали корабли, а кровь единорогов пьянит охотников. Еще и еще мечут они гарпуны и не могут остановиться, неразумные... Смотрят на мир Божий, а видят лишь золото... И собственные руки им теперь неподвластны. Сатана движет ими...
Якоб говорил медленно, словно событие, происходящее далеко в море, причиняет ему боль.
— Но конец бойни близок. Уже почуял кровь Багровое Копье и несется стрелой на помощь сородичам.
Женщинам, собравшимся на берегу, казалось, что Якобу все тяжелее становится дышать.
— ...Ближе, ближе расплата... Громче смех ликующего сатаны. Вот люди заметили в море стремительные буруны... Вот виден им уже страшный багровый бивень... Они кричат, но ничего поделать не могут. Раскалываются, как скорлупа, корабли...
Кровь людей смешивается в воде с кровью единорогов. Теперь они братья и единый дом у них — морская бездна...
Якоб прикрыл глаза.
— Все!.. Свершилось возмездие! Те, кого не утопил Багровое Копье, попали на «слабую воду»... Нет кораблей... А людям стала вечной обителью пучина... Их много было, но меньше, чем островов у Шпицбергена. И Стражу Полярной звезды еще долго собирать кровавую дань...
Кончил пророчить Якоб и снова онемел. Может быть, оставшиеся на берегу женщины и не поверили бы мальчишке, но вдруг увидели, что море у горизонта сделалось красным. А оттуда стремглав неслись к острову чайки. Было что-то жуткое в их криках и гомоне. Птицы летели низко вначале над морем, потом над землей. Дети и жены погибших китобоев явственно видели, что перья чаек вымазаны кровью.
Промчалась обезумевшая от ужаса несметная стая и скрылась за ледяными горами. А на берегу вдруг наступила тишина. Тягостная, долгая, непроницаемая... Ни всплеска воды, ни рокота прибоя, ни завывания ветра...
Сколько длилась она — неизвестно. А прервалась внезапными, воплями, стонами, причитаниями, плачем женщин и детей. В исступленном отчаянии никто не заметил, как Якоб ступил на воду и медленно побрел по морской глади туда, где остывал после сражения «царь нарвалов».
Больше Якоба никто не видел. Пропал навсегда и роттердамский чернокнижник. Кинулись его искать разъяренные жены китобоев, но так и не нашли. Поговаривали потом на острове, будто проклятый Губерт зачем-то полез в пещеры, где жители Смееренбурга хоронили своих покойников. Что произошло в подземелье — неизвестно, однако оттуда он уже не выбрался.
В исторических документах говорится, что Смееренбург перестал существовать во времена, когда в ближних водах были выбиты все киты. Есть версия, будто флотилия англичан напала на корабли китобоев и потопила их, после чего оставшиеся на берегу жители Смееренбурга покинули свои дома и перебрались на материк.
Но и в XVII веке, и гораздо позже северные мореходы разных стран распевали песню о немом Якобе, ставшим братом «короля единорогов», о проклятом чернокнижнике из Роттердама, соблазнившем золотом и сладкими обещаниями китобоев, о Шпицбергене, который оберегает путь к Полярной звезде.
Так ли все произошло в Смееренбурге? Верить ли песням и преданиям или историческим документам? И отчего на самом деле был покинут городок китобоев?
Точный ответ может дать лишь Арктика.
Но Арктика любит молчание и умеет хранить тайны исчезновения людей.
— Любые, самые невероятные сказания заслуживают уважения, если влекут человека вдаль, на поиски неизведанного, — завершил свой рассказ Отто Торель. — Впрочем, это лишь мое мнение, и я его никому не навязываю.
Со светлой надеждой и твердой верой мы шли навстречу нашему будущему.
Рауль Амудсен
При жизни знаменитого шведского ученого, путешественника, исследователя Арктики Нильса Адольфа Эрика Норденшельда стокгольмский остров Шеппсхольмен принадлежал Морскому ведомству. Здесь находились казармы для моряков, церковь, школа, больница и самая большая в городе купальня.
Остров Шеппсхольмен
На Шеппсхольмене была создана Королевская морская школа. Рядом со зданием этого учебного заведения установлен памятник Норденшельду. Короткая надпись на обелиске гласит: «В память первого плавания кругом Азии, выполненного шведским пароходом «Вега». Памятник воздвигнут чинами флота».
В справочной литературе сообщается, что и в наше время Шеппсхольмен остался островом моряков. Главной архитектурной достопримечательностью этого уголка Стокгольма названа церковь Карла Иоганна: «...К четырем граням восьмигранника пристроены прямоугольные объемы приделов с классическими фронтонами и большими арочными проемами. Завершена церковь пологим восьмигранным сомкнутым сводом, увенчанным прозрачным фонариком».
Церковь Карла была возведена в первой половине ХIX столетия. По мнению специалистов, она является одним из лучших архитектурных творений классицизма в Стокгольме.
Будущий знаменитый ученый и полярный исследователь Нильс Адольф Эрик Норденшельд впервые приехал в Стокгольм, еще будучи школьником. Шведская столица очаровала его. Он подолгу останавливался возле великолепных зданий, вглядывался в их фасады, словно хотел навсегда запомнить каждую деталь строения.
Когда Норденшельд любовался церковью Карла, кто-то подсказал ему:
— Хоть этот храм возведен совсем недавно, однако уже появилась городская традиция, связанная с ним. Уходящие в плавание моряки тайком ото всех на мгновение прикладывают ладонь к стене церкви. Говорят, после этого в человеке надолго сохраняется тепло Стокгольма...
Наверное, рассказ о новой традиции навсегда запомнился Норденшельду, и, уже став известным ученым и путешественником, перед очередной экспедицией он неизменно являлся на Шеппсхольмен и тайком от посторонних глаз прикладывал ладонь к стене церкви.
Однажды знакомые приметили это и поинтересовались:
— Зачем вы это делаете?
Норденшельд ответил с улыбкой:
— Вбираю тепло Стокгольма и храню его в себе во время путешествий.
— Помогает?
— Как видите, пока жив и здоров и еще не превратился в ледяное изваяние, — все так же с улыбкой пояснил ученый.
А тепла Норденшельду, как и другим полярным исследователям, всегда не хватало в экспедициях.
Нильс Адольф Эрик родился и учился в Финляндии. В студенческие годы он интересовался не только научными записками об арктических морях и землях, но и встречался и расспрашивал о жизни в Заполярье русских поморов, норвежских китобоев и рыбаков, саамских охотников на морского зверя.
Увлекался он и политикой. За свои левые взгляды не раз держал ответ перед университетским начальством и получал нарекания.
Зато политические воззрения Норденшельда, как и его характер, понравились русскому ученому и революционеру Петру Алексеевичу Кропоткину. Сказалось родство душ.
Летом 1871 года Кропоткин отправился в научную поездку в Швецию. Прибыв в середине июля в Стокгольм, он писал брату: «... Из ученых я нашел здесь... только Норденшельда, молодого шпицбергенца и представителя радикальной партии... Славный парень...
Знаешь, чье влияние на нем сильно заметно и о ком он вспоминает с большим увлечением? Бакунина... и Герцена».
К тому времени Нильс Адольф Эрик был известен своими полярными исследованиями, в том числе и экспедицией на Шпицберген.
В книге «Записки революционера» Петра Кропоткина есть строки: «Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения...
Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».
Эти строки, переведенные на шведский язык, какое-то время хранились на письменном столе Норденшельда в Стокгольме. Нильс Адольф Эрик уважал русского коллегу, но не всегда разделял его научные и политические взгляды.
После окончания в 1853 году университета в Хельсинки Норденшельд перебрался из Финляндии в Швецию. В Стокгольме за исследования в области минералогии он получил звание профессора.
Своим знакомым он не раз говорил:
— Не могу долго заниматься одной теорией, так и тянет подтверждать ее практикой. Не могу долго засиживаться даже в замечательном Стокгольме: так и тянет в ледяные просторы... А оттуда всегда моя душа рвется назад, в Стокгольм...
Это же Нильс Адольф Эрик заявил и своей будущей супруге Анне.
— Не знаю, смогу ли смириться с вашим мятежным, беспокойным характером, с опасными странствиями... Но буду терпеть, благословлять на научные подвиги и ждать, — ответила она своему избраннику.
В июне 1868 года из Стокгольма вышло в плавание судно «София». На нем экспедиция Норденшельда отправилась к Шпицбергену. Нильс Адольф Эрик поставил задачу: достичь высоких широт и провести там различные опыты и исследования. А еще он мечтал добраться до Северного полюса.
Н. А.Э. Норденшельд. Гравюра 1881 г.
Эта мечта не сбылась.
Примерно за 80-й параллелью «София» наткнулась на непроходимые льды. Все попытки преодолеть их оказались безуспешными. Не помогли ни упорство, ни опыт экипажа.
Полярные льды!.. Скольких людей погубили они и сколько нарушили планов исследователей Арктики? И все же немало «странников высоких широт» вспоминали о них не только с нескрываемым страхом, но и с восторгом.
Фритьоф Нансен писал: «Столкновение льда представляет неоспоримо изумительное зрелище. Чувствуешь себя в присутствии титанических сил, и легко понять, почему оно так влияет на робкие души, заставляя их думать, что ничто не может устоять перед ними.
Когда давление льда начинается не на шутку, то кажется, будто на всей земной поверхности не осталось места не потрясенного. Сначала вы слышите громоподобный гул, точно от отдаленного землетрясения в великой ледяной пустыне, потом гремит с разных сторон...
Льдины трещат вокруг вас и начинают громоздиться друг на друга, и вдруг вы очутились в самой середине свалки. Вой и грохот вокруг вас; вы чувствуете, что лед трясется и колеблется под вашими ногами, покоя нигде нет. В полумраке вы можете различить, как льдины нагромождаются и набрасываются одна на другую, образуя высокие хребты все ближе к вам и ближе.
...Лед трескается, перед вами разверзается черная бездна, откуда хлещет вода. Вы поворачиваете в другую сторону, но в темноте различаете новый хребет колышущихся льдин, идущих прямо на вас. Вы пробуете принять новое направление, но и там то же самое. Вокруг вас сплошной вой и грохот, точно от огромного водопада, выстрел за выстрелом, точно из пушек. Он подходит к вам все ближе.
Глыба, на которой вы стоите, делается все меньше и меньше; вода переливается через нее, одно только средство спасения — карабкаться по колышущимся льдинам и стараться перейти на другую сторону ледяных валов. Но вот опять все стихает, грохот переходит в другое место и мало-помалу теряется в отдалении».
Многие полярные исследователи отмечали, что самое страшное в арктическом путешествии — сжатия и подвижки ледяных полей. Норденшельд разделял это мнение.
Как было отмечено в бортовом журнале, 4 октября 1868 года на судне «София» возникла течь. Ее удалось вскоре ликвидировать, однако продолжать путь на север стало опасно.
Капитан корабля «София» настаивал на возвращении. Участники экспедиции посчитали его доводы обоснованными.
Хоть и не удалось достичь Северного полюса, Норденшельд и его товарищи все же провели немало важных исследований в Арктике.
После возвращения Нильса Адольфа Эрика в Стокгольм в прессе и в научных отзывах отмечалось: «... Экспедицией на «Софии» несомненно доказано, что Северный полюс окружен ледяным поясом, простирающимся более или менее сплошной массой вплоть до 82 градуса, даже 81 градуса северной широты; пробраться через него на корабле, безусловно, невозможно, разве только в отдельных местах удалось бы проникнуть на несколько градусов севернее. Поэтому желающие пробраться до полюса должны снарядить для этой цели экспедицию на санях с собаками или без них.
Хотя этот результат и отрицательный, но он имеет важнейшее значение для будущих предприятий подобного рода...»
Конечно, Нильс Адольф Эрик в душе переживал, что не смог исполнить задуманное, но виду не показывал.
— Немного отогреюсь в Стокгольме и снова отправлюсь штурмовать ледяное царство, — с улыбкой сообщал он знакомым.
Вскоре Норденшельд начал подготовку к новому путешествию. В 1870 году он снова отправился в далекий путь. На этот раз — в Гренландию. До него ученым удавалось обследовать лишь побережье самого большого на планете острова.
Южная оконечность этой северной земли была открыта викингами в X веке. Но существуют предания, что Гренландию знали еще в античном мире под другим названием и что некогда она принадлежала гипербореям. Однако научных подтверждений такой версии пока не найдено.
В первые годы XVIII столетия или чуть раньше датчане и норвежцы установили постоянные торговые связи с коренным населением Гренландии — эскимосами. С этого времени и началась колонизация острова европейцами.
Научные экспедиции стали проводиться в Гренландии в XVIII веке. В 1817—1822 годах восточный берег этой земли, между 69 градусом и 30 минутами и 75 градусом северной широты, исследовали англичане — отец и сын Скорсби. В 1823 году в Гренландии проводилась экспедиция Д. Клеверинга и Э. Сабине.
Норденшельду удалось проникнуть в глубь острова лишь на 50 километров. Но его исследования позволили многое выяснить о строении ледяного панциря величайшего острова. В последующую экспедицию Норденшельду удалось достичь 120-го километра от побережья, в глубь острова.
Он также продолжал свои исследования Шпицбергена и составлял планы изучения других арктических земель.
В конце 60-х годов Норденшельд познакомился с записками русских промышленников о возможном сквозном плавании из Атлантического океана в Тихий и о необходимости освоения Северного морского пути.
Эти работы принадлежали предпринимателям, общественным деятелям и меценатам — Михаилу Константиновичу Сидорову и Александру Михайловичу Сибирякову.
Их идея взволновала Нильса Адольфа Эрика. Завязалась переписка шведского ученого с русскими предпринимателями.
В 1875 году состоялась экспедиция Норденшельда к устью Енисея. Сам он ставил перед собой задачу: выяснить возможность водного сообщения между Скандинавским полуостровом и устьями сибирских рек — Енисея и Оби; исследовать Новую Землю и омывающие ее моря.
На экспедиционном судне — зверобойной шхуне «Прёвен» находились самые современные приборы и приспособления для астрономического определения местности, для проведения метеорологических, гидрографических, топографических работ и для составления ботанических, зоологических и геологических коллекций. Финансировал экспедицию шведский предприниматель Оскар Диксон.
Совершив переход от Скандинавии, через пролив Югорский Шар в Карское море, в середине августа 1875 года «Прёвен» вошла в гавань, которой Норденшельд дал имя Диксона.
В дневнике начальника экспедиции появилась запись: «Я надеюсь, что гавань эта, ныне пустая, в короткое время превратится в сборное место для множества кораблей, которые будут способствовать сношениям не только между Европой и Обским и Енисейским речным бассейном, но и между Европой и Северным Китаем».
В наше время весь остров в Енисейском заливе, у которого бросила якорь шхуна «Прёвен», назван Диксоном.
В бухте Диксон для Норденшельда завершилась морская часть экспедиции. Он отправился вверх по Енисею, а затем маршрут его возвращения в Стокгольм проходил через Западную Сибирь и европейскую часть России.
Это была не просто ознакомительная поездка. Норденшельд продолжал научные исследования и опыты, изучал историю климата, геологию, растительный и животный мир Сибири.
Вместе с ним в это путешествие по России отправились зоолог А. Стуксберг и ботаник А. Лундстрем. Им удалось исследовать енисейскую фауну и флору до 60-го градуса северной широты.
Прибыв в Санкт-Петербург, Норденшельд в первую очередь встретился с Михаилом Константиновичем Сидоровым. Состоялся их долгий разговор о достижении Тихого океана Северо-Восточным проходом. Для этого требовалась новая научно-исследовательская экспедиция. Подготовку ее решили не откладывать в долгий ящик.
Едва Норденшельд выехал из России на родину, Сидоров принялся искать средства для проведения экспедиции.
26 ноября 1875 года он писал Норденшельду: «После Вашего отъезда из Санкт-Петербурга я получил от сибирского купца A.M. Сибирякова сообщение о его желании пожертвовать Вам 25 тысяч рублей (по тем временам — большая сумма) для дальнейшего исследования Обского и Енисейского заливов...
На телеграмму Сибирякова Вы ответили ему, что в 1876 и 1877 гг. едете к Берингову проливу. Желая, чтобы время и обстоятельства не охладили его высокого порыва, я счел долгом письмо ко мне Сибирякова представить председателю Общества содействия русской промышленности и торговле, который особенной депутацией выразил ему благодарность от имени Общества».
17 декабря того же года Норденшельд отправил Михаилу Константиновичу ответ: «Меня очень радует, что благодаря громадному пожертвованию Сибирякова я вижу свое Берин-говое путешествие обеспеченным в экономическом отношении; благодарю Вас за участие, которое Вы приняли в этом деле...»
Весной 1876 года Норденшельд снова покидает родной Стокгольм. И снова впереди — трудное, долгое плавание в моря Заполярья. Ученый намеревался этой экспедицией доказать возможность торгового сообщения между Западной Европой и Сибирью Северным морским путем.
Ему был предоставлен пароход «Имер», водовозмещением 400 тонн. Летом 1876 года экспедиция успешно достигла устья Енисея и поднялась далеко вверх по реке.
Острову, открытому в Енисейской губе, Норденшельд дал имя Александра Михайловича Сибирякова.
В своем отчете Нильс Адольф Эрик писал: «Этот большой остров будет, очевидно, очень полезен для навигации в этих местностях вследствие того, что представляет защиту от прибоя волн с северо-запада для судов, идущих вверх по устью реки.
Я назвал этот остров островом Сибирякова, по имени горячего и великодушного организатора различных сибирских экспедиций этого года».
Успешное плавание Норденшельда в 1876 году подтвердило, что западная часть Северо-Восточного прохода может стать выгодным торговым путем.
Вдохновленный победой, ученый поставил следующую задачу: организовать сквозное плавание вдоль берегов Европы и Азии по Северному Ледовитому океану и проникнуть в Берингов пролив. Таким образом, новая его экспедиция должна была пройти от Скандинавии до Тихого океана.
Кроме того, как отмечал Норденшельд, во время этого путешествия необходимо «... в географическом, гидрографическом и естественно-историческом отношении исследовать Северное Ледовитое море к востоку от Енисейского устья, если возможно, до Берингова пролива».
Норденшельд считал, что будущая экспедиция по научной значимости не уступит путешествиям Васко да Гама и Магеллана.
Король Швеции Оскар И, предприниматели Оскар Диксон и Александр Сибиряков взяли на себя финансирование экспедиции.
Норденшельду предоставили промысловый китобойный пароход «Вега». Судно было построено в 1873 году, имело 357 тонн водоизмещения и паровую машину мощностью 60 лошадиных сил. «Вега» имела и парусное оснащение. Ее экипаж составили опытные моряки Шведского военного флота и бывалые северные зверобои.
Именно этому неприметному деревянному пароходу суждено было стать знаменитым. В 1878—1879 годах «Вега» совершила историческое плавание.
Маршрут экспедиционного судна пролегал через пролив Югорский Шар в Карское море, к гавани Диксон, оттуда — к мысу Челюскина. Затем было устье Лены, где «Вега» столкнулась со льдинами. Их удалось обойти, и в конце сентября 1878 года экспедиция достигла залива Колючина (Чукотский полуостров).
Холода, метели и непроходимые льды остановили «Вегу» в 222 километрах от долгожданного Берингова пролива. Вынужденная зимовка не помешала экспедиции Норденшельда продолжить научные изыскания и исследования.
«Вега» во льдах
Правда, эта зимовка вызвала волнение в некоторых странах. В газетах появились сообщения о бедственном положении путешественников на замерзшей во льдах «Веге».
Для спасения экспедиции Александр Михайлович Сибиряков за свой счет заказал в Швеции корабль, получивший название «Норденшельд». Весной 1879 года судно отправилось в свое первое плавание — выручать из беды «Вегу».
Уже после значительной части пути на спасательный корабль была доставлена телеграмма от Сибирякова. В ней сообщалось, что путешественники живы-здоровы и не нуждаются в помощи.
Тем не менее корабль «Норденшельд» продолжил плавание. Из-за сильного тумана спасательное судно само попало в беду. У японского острова Хоккайдо оно получило повреждение и село на мель. Вскоре корабль удалось спасти.
А «Вега» летом 1879 года освободилась из ледового плена, преодолела Берингов пролив и вошла в Тихий океан. Экспедиция Норденшельда побывала у берегов Аляски, Чукотки и Командорских островов. Затем было посещение Японии. Из Иокогамы «Вега» направилась к Суэцкому каналу.
Пройдя воды Тихого, Индийского океанов, Средиземного моря, Анлантики и Балтики, в апреле 1880 года экспедиция Норденшельда с триумфом прибыла в Стокгольм.
Шведская столица ликовала. Прозвучали орудийные салюты. Большинство горожан вышли встречать героев-путешественников. Из многих стран приходили телеграммы и письма с поздравлениями Норденшельду и его товарищам по экспедиции.
Еще во время остановки «Веги» в Неаполе поступила телеграмма от Михаила Сидорова: «От всего сердца поздравляю Вас от себя и членов Общества содействия промышленности и мореходству с окончанием великого предприятия и благополучным возвращением в Европу».
Возвращение «Беги» в Стокгольм. Гравюра 1880 г.
Норденшельд ответил Сидорову в письме: «... Многоуважаемый коллега! Тысячу раз благодарю за Вашу телеграмму.
Наш успех должен быть настоящим триумфом также и для Вас, который употребил столько времени и средств для исследования морей, которые мы проехали...»
Не только стокгольмские, но и многие газеты мира отмечали в 1880 году, что экспедиции Норденшельда удалось доказать реальность плавания в летний период по всем омывающим Сибирь морям. Этого же мнения придерживались и большинство ученых — исследователей Арктики.
В дни триумфального возвращения в Стокгольм «Беги» кто-то из журналистов задал Норденшельду вопрос:
— Что помогало вам преодолеть трудности и невзгоды и пережить во льдах полярную зиму?
И знаменитый путешественник в который раз произнес излюбленную фразу:
— Тепло моего Стокгольма...
После возвращения из исторического плавания Норденшельд не почил на лаврах и продолжил свои арктические экспедиции. По-прежнему его внимание привлекали Гренландия, Шпицберген и, конечно же, сибирское побережье Северного Ледовитого океана.
Об отношении знаменитого шведского путешественника к необъятному северному краю упоминала супруга, Анна Норденшельд. Уже после смерти Нильса Адольфа Эрика она писала Александру Михайловичу Сибирякову: «Он всегда считал, что Сибири предстоит блестящее будущее, так как она щедро одарена природой. Что касается меня, то я никогда не теряла надежды, что какая-нибудь дорога, открытая Норденшельдом, будет способствовать развитию Вашей страны в различных областях деятельности человека. Его работа, такая усердная и энергичная, не пропала даром и оказалась полезной для Ваших соотечественников».
Заслуги Норденшельда были высоко оценены не только в Швеции. Архипелагу берегов Таймыра назван его именем. Есть на Земле Франца-Иосифа залив Норденшельда. Река на северо-западе Канады, залив и мыс Новой Земли, мыс и ледник в Гренландии также носят имя замечательного шведского ученого и путешественника.
В честь успешного завершения экспедиции в 1880 году в Стокгольме была учреждена золотая медаль «Вега». Эту награду шведское Общество антропологии и этнографии ежегодно вручает тем, кто внес серьезный вклад в географические исследования. А день возвращения «Беги» в Стокгольм отмечается в Швеции каждый год как национальный праздник.
Стокгольмские старожилы утверждают, что и в XXI веке не забыта давняя традиция, появившаяся во времена Норденшельда. Находятся и сегодня моряки, путешественники, туристы, которые перед тем, как отправиться в дальний путь, приходят к церкви Карла Иоганна на острове Шеппсхольмен и тайком от посторонних прикладывают ладонь к стене храма.
Вера состоит в том, что мы верим всему, чего не видим; а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим. Будем же верить, если не можем уразуметь.
Августин
«В воскресенье, 11 июля 1897 г., из порта «Вирго» на Шпицбергене поднялся аэростат «Omen» («Орел»), унося в своей лодке Андре, Стриндберга и Френкеля, смелых исследователей, отправившихся покорить Северный полюс.
Во всех газетах и журналах сейчас же появились различные статьи по этому поводу: одни предсказывали успех, другие высказывали более пессимистические взгляды, словом, каждый судил об этой необыкновенной экспедиции со своей точки зрения.
Первая часть этого смелого предприятия выполнена, и теперь встает страшный вопрос: где они?
По-прежнему шли различные толки. Между тем около середины августа сделалось известным, что один из почтовых голубей, принадлежащих экспедиции Андре, был убит 22 июля матросом рыбачьего судна «Aiken», между Северным мысом Шпицбергена и Семью Островами, около 80 градусов северной широты.
Этот голубь нес депешу, которая была передана слишком поздно, месяц спустя, когда китоловное судно «Aiken» вернулось в Гаммерфест. Она состояла в следующем:
«Орел» отправляется в сторону Северного полюса. 11 июля 1897 г.
«13 июля, 12 ч 30 м пополудни, 82,2 градуса северной широты, 15,5 градуса восточной долготы. Идем на восток, 10 градусов на юг. На аэростате все благополучно. Это третья депеша голубиной почтой.
Андре».
Итак, Андре пустил трех голубей менее чем за три дня, и аэростат прошел за это время около 300 километров, что можно объяснить тем, что во второй день не было ветра.
С тех пор не было получено сколь-нибудь вероятного известия. Много шума наделала телеграмма из Красноярска в Сибири о том, что 14 сентября в Енисейской губернии в течение нескольких минут видели шар, принадлежащий, как предполагают, Андре.
Эта телеграмма была очень неопределенна. Если предположить, что аэростат более шестидесяти дней держался в воздухе, что еще можно допустить, то для того, чтобы достигнуть этого места, он должен был пролететь более 1000 километров над населенными странами, оставаясь незамеченным, что является крайне сомнительным.
С другой стороны, Андре не пролетел бы такого большого расстояния над страной, где сообщения относительно легки и где бы он мог быть в полной безопасности, не спустившись на землю и не остановившись на время.
Но нельзя терять надежды, зная характер этих редких людей, смело идущих навстречу неизвестности из желания приподнять завесу, скрывающую от смертных эти таинственные области, нельзя отчаиваться, прочитав рассказ о чудесном путешествии Нансена и его спутников.
Разве Андре не покровительствовали до сих пор счастье и случай? Разве он в своей карьере аэронавта не избежал опасных крушений, в которых погибли бы другие?
Будем надеяться, что счастливая звезда его не оставит и что судьба, покровительствующая смелым, скоро вернет к нам с победой этих трех, достойных удивления ученых.
Начало экспедиции было, впрочем, очень трудным: всевозможного рода препятствия, дурная погода, а в особенности неблагоприятные ветры заставили храбрых путешественников дважды приниматься за нее, раньше чем они могли покинуть землю и полететь по направлению к этому недостижимому полюсу, отыскание которого стоило уже жизни стольким знаменитым ученым...»
Летать на аппаратах легче воздуха!..
Вряд ли кто может ответить, сколько веков или тысячелетий этой мечте человека. Есть свидетельства, что в Древнем Китае за несколько веков до новой эры запускали искусно сделанных «драконов», наполненных дымом или горячим воздухом.
Совершали это для увеселения публики и для устрашения врагов. Возможно, были и другие причины. Впоследствии «летающих чудовищ» стали использовать индусы и парфяне.
В Средние века пытались это делать и в Европе. Конечно же, люди мечтали полетать на таких аппаратах. Но до XVIII столетия подобные желания оставались неисполнимыми. По крайней мере в летописях европейских стран нет достоверных упоминаний о полетах человека на воздушных шарах.
Португальский ученый и монах Бартоломео Лоренцо Гусмао в самом начале XVIII века подал прошение о выдаче ему привилегии на изобретенный летательный аппарат. Он заявлял, что придумал «машину для передвижения по воздуху так же, как это делается по земле или по морю, но с гораздо большей скоростью...
При помощи этой машины можно будет доставлять в армию и отдаленные земли самые важные известия. Таким же способом могут быть открыты ближайшие к полюсу страны».
Гусмао так и не смог претворить свою идею в жизнь.
Русский библиофил Александр Сулакадзев в начале XIX века подготовил рукопись «О воздушном летании в России с 906 лета по Р.Х.». В ней упоминается, как в Рязани изобретатель-самоучка Крякутный в 1731 году сконструировал воздушный шар и, таким образом, совершил, возможно, первый в мире полет на аппарате. Его шар был изготовлен из материи и наполнен горячим воздухом.
За это «дерзостное изобретение» власти наказали Крякутного и изгнали его из родного края.
Правда, некоторые исследователи сомневаются в достоверности записок Сулакадзева. Зато бесспорно появление трудов Михаила Ломоносова и Леонарда Эйлера, развивающих идею воздухоплавания.
В 1783 году братья Жозеф и Этьенн Монгольфье создали конструкцию теплового воздушного шара, и в ноябре того же года Пилатр де Розье и д'Арлан совершили на нем полет над Парижем.
Идея покорить Северный полюс и изучать Арктику с помощью летательного аппарата появилась еще в начале XIX века. Но долгое время эта мечта была не осуществима.
Австрийский исследователь Заполярья Юлиус Пайер после открытия им в 1873 году Земли Франца-Иосифа писал: «Было бы полезно всякие попытки к достижению полюса исключить из полярных исследований до тех пор, пока мы не окажемся в состоянии посылать туда вместо беспомощных морских судов суда воздушные».
Видимо, тяжелые испытания, выпавшие на долю Юлиуса Пайера во время арктических странствий, пошатнули его веру в возможности парусного и парового флота.
Английский полярный исследователь Джордж Нэрс после того, как не сумел покорить Северный полюс, в 1876 году заявил: «Полюс недостижим... Быть может, когда-нибудь он откроется воздухоплавателям».
Идею использовать воздушные шары для изучения Арктики обсуждали ученые многих стран, в том числе и шведские. Были попытки осуществить эту идею на практике.
Американец Чейн в конце 70-х годов XIX века собирался провести экспедицию в высокие широты на воздушном шаре. Но собрать средства на постройку летательного аппарата он не смог.
Не удалось осуществить такую мечту и другим полярным исследователям и изобретателям.
Первым сумел организовать экспедицию на воздушном шаре в Арктику шведский инженер Соломон Андре.
Более трех десятилетий после исчезновения аэростата «Орел» люди, вспоминая об Андре и его экспедиции, задавали вопрос, прозвучавший в записках Лашамбра: «Где они?»
До 1930 года ответа не было. И потому возникало множество предположений и даже мистических слухов. Особенно усердствовали журналисты.
Отгадку тайны исчезновения экспедиции пытались найти в прошлом, в биографии Соломона Августа Андре.
Родился будущий путешественник и воздухоплаватель 18 октября 1854 года в небольшом шведском городке Грэнна. Расположен этот городок примерно в 280 километрах от Стокгольма. Грэнна был основан в середине XVII века.
Соломон Август Андре. Фото 1896 г.
Шведы говорят, что в нем сохранилось больше деревянных построек, чем в любом другом месте Скандинавии. В наше время в Грэнна находится дом-музей Соломона Августа Андре.
Отец полярного исследователя, владелец аптеки, рассчитывал, что его сын продолжит дело. Но вышло по-иному. В школе мальчик увлекся книгами о Севере, о путешествиях, воздухоплавании и творениями Жюля Верна. А роман «Пять недель на воздушном шаре» стал буквально его настольной книгой.
Получив инженерное образование, Андре некоторое время работал на заводе механиком, а затем отправился за границу набираться опыта. В Германии и Франции он знакомился с новыми достижениями науки и техники, а еще встречался с путешественниками, побывавшими за Полярным кругом.
В Париже его знакомая актриса из Стокгольма то ли в шутку, то ли всерьез предсказала будущему воздухоплавателю: «Много будет тайн вокруг тебя, но самой большой из них станет твоя смерть... Голубь, роза и лед — вот символы этой тайны...»
Наверное, молодой инженер не придал значения этому предсказанию. Мало ли что может наговорить актриса, возомнившая себя ясновидящей? А если бы и отнесся всерьез — разве что-нибудь изменилось в его судьбе?
Вскоре после возвращения на родину он стал профессором «чистой и прикладной физики». В шведской столице его принимали тепло и приглашали выступать не только в научных кругах, но и перед широкой публикой.
В 1882 году Андре принял участие в метеорологической экспедиции на Шпицберген. Там Соломон провел около года, возглавляя опыты, связанные с атмосферным электричеством. Суровый архипелаг покорил его неброской северной красотой. Именно на этой земле у молодого ученого появилась дерзкая исследовательская программа.
Его работа в Арктике была замечена и одобрена в научных кругах Швеции. Молодого исследователя назначают главным инженером Бюро привилегий и одновременно приглашают преподавать в Стокгольмскую техническую школу.
Шведская столица давно была любимым городом Андре. Но приглашение в Стокгольм стало для него еще и этапом на пути к сокровенной мечте: достигнуть Северного полюса на воздушном шаре.
Он делает инженерные расчеты и консультируется с учеными, изучает историю освоения Арктики и воздухоплавания, ищет сторонников своей идеи и средства на экспедицию, встречается с опытными полярниками.
Наконец, в 1892 году Андре получает от Шведской академии и фонда «В память Л. Гьерта» деньги на постройку воздушного шара и проведение научных исследований.
Через год он совершает свой первый самостоятельный полет из Стокгольма.
Тысячи жителей шведской столицы вышли тогда поглазеть на небывалое зрелище. Стокгольмские мальчишки запускали вдогонку шару своих голубей, а девушки приветствовали воздухоплавателя розами.
Начало подготовки арктической экспедиции было удачным. Но вот третье путешествие Андре на воздушном шаре едва не закончилось его гибелью. На Балтийском море произошло крушение: аэростат упал на камни. Сам испытатель отделался лишь незначительными ушибами.
Но эта беда не сломила исследователя. Андре остался непоколебим в стремлении покорить Северный полюс.
Выступая перед жителями Стокгольма, о своей неудаче он заявил:
— Главное — чтобы вы не разочаровались во мне!
В 1895 году он защитил в Академии наук свой проект экспедиции. Полет на аэростате, по его замыслу, должен начаться со Шпицбергена.
«Июнь 1896 г.... я приезжаю в Готенбург, где меня принимает капитан Андре, брат исследователя, и хотя я очень устал от сорокачасового путешествия по железной дороге и на пароходе, я раньше всего отправляюсь на «Virgo» (экспедиционный корабль), который приютил меня на несколько месяцев и приведет в северные страны.
Андре удачно выбрал судно для своего путешествия; нагрузкой его руководил его брат.
При моем прибытии работа идет с лихорадочной деятельностью, и почти невозможно себе представить, какая масса предметов помещается на этом небольшом пароходе в триста тонн...
У нас отборный экипаж, состоящий почти исключительно из молодых техников, студентов политехнической школы в Стокгольме, и офицеров, поступивших простыми матросами для того, чтобы принять только участие в экспедиции. Видно, что у нас не будет недостатка ни в отважных, смелых моряках, ни в ученых...
Воскресенье, 7 июня... Прощание очень трогательно, и волнение, которое охватывает всех присутствующих и душит меня самого, достигает своего высшего напряжения, когда ровно в десять часов посреди благоговейной тишины раздается сигнал к отъезду.
«Virgo» медленно отчаливает.
Тогда энтузиазм становится неописуемым. Четырехкратное громкое «ура» вырывается из всех взволнованных грудей...
... вокруг нашего парохода, вышедшего уже из гавани, образуется целый кортеж лодок.
Около сотни судов провожает нас. С некоторых нас приветствуют музыкой... Те, которые не имеют пароходов, идут вдоль набережной. Это настоящее море людей...
Солнце сияет; небо также как будто принарядилось и своим видом ободряет смелых путешественников, отправляющихся на исследование Северного полюса...
Вот мы наконец в открытом море.
... 16 июня, полдень. С сегодняшнего утра мы плывем вдоль берегов Шпицбергена... Пароход идет медленно посреди плавающих льдин, которые каждую минуту грозят затереть нас. Нужны вся опытность нашего капитана и бдительность рулевого, чтобы избежать катастрофы.
Лоцман занимает наблюдательный пост и указывает свободные проходы.
Мы видим массу птиц, китов, пускавших в воздухе громадную струю воды, тюленей и т.п.
...«Virgo» остановился, и офицеры совещаются; мы находимся под 76-м градусом северной широты, и нам осталось пройти еще немного, чтобы достигнуть Ледяного фиорда, где мы должны отдохнуть раньше, чем отправимся в Норск-Оарну.
Направо горы, покрытые вечным снегом; прямо — непроходимый, сплошной лед. Остается свободный проход у берегов, но капитан не знает глубины моря; он ищет в своих картах; подождем!..
Среда, 17 июня, под 77-м градусом северной широты...
В девять часов утра мы с нескрываемым удовольствием сходим на землю. Андре, Экгольм и Стриндберг выносят свои инструменты, устанавливают их и определяют отклонение магнитной стрелки.
Впрочем, с тех пор как мы вышли в море, они не перестают работать. Это настоящие ученые, влюбленные в свою задачу, не выставляющие напоказ своих знаний...
Геологи нашли здесь обильную почву для своих исследований, а ботаники могут вдоволь гербаризировать...
Мы устраиваем нашу главную квартиру на развалинах лагеря, принадлежавшего племени сибирских охотников, которые провели весь прошлый год в этом ущелье...
Воскресенье, 21 -е. Около двух часов утра мы находимся в виду островов Норск-Оарна, места, где мы решили построить сарай и которое будет центром наших действий.
Утром мы делаем в лодке рекогносцировку вокруг островов с целью найти удобное место, где бы могло пристать наше судно, разгрузка которого будет чрезвычайно трудна вследствие отсутствия пристани и всех приспособлений, существующих обыкновенно в портах.
Имеющиеся у нас карты этой области очень неточны.
Понедельник, утро. Исследователи снова делают рекогносцировку, и Андре окончательно выбирает пунктом нашей остановки долину Данск-Гатт.
Это место защищено со всех сторон высокими горами и открыто только с севера, со стороны моря.
Маленький деревянный домик, выстроенный некогда англичанином Пиком, будет служить нам убежищем, и здесь мы сложим излишек наших припасов...
Это небольшое здание, сделанное все из дерева, довольно удобно; оно состоит из столовой, спален и кухни. Во всех комнатах есть печи, и наши матросы затопили их, чтобы просушить стены...
Чердак очень удобен для голубятни, и мы помещаем там наших голубей, которым здесь не будет, конечно, так хорошо, как в их обыкновенных голубятнях, но которые найдут здесь все-таки сносное жилище. Эти голуби взяты нами из Гаммерфеста. Мы пустили уже несколько из них с парохода, но пока еще не знаем, вернулись ли они в Норвегию».
В разгар работы экспедиции к острову подошел пароход «Эр-лин Ярл», и на берег высадилось около шестидесяти праздных туристов из разных стран. Были среди них и знакомые Андре из Стокгольма.
Помеха или небольшая разрядка для полярных исследователей?
Незваные гости с любопытством рассматривали экспедиционное оборудование, приставали с расспросами, делились новостями с материка и даже устраивали развлечения для покорителей Арктики.
В честь Андре и его товарищей состоятельные туристы организовали обед на борту корабля.
Здравицы, добрые и веселые пожелания, восторженные речи, звон бокалов...
Окрыленный таким вниманием и комплиментами, Андре, как и другие участники экспедиции, расчувствовался.
— Дорогие друзья, явившиеся издалека, чтобы видеть, как я отправляюсь на завоевание великой неведомой области, благодарю вас!.. — начал он, запинаясь от волнения. — Меня назвали великим человеком... Но мне будет трудно заслужить это имя, если северные ветры продолжат еще несколько недель дуть, как теперь. Наше величие улетит вместе с нами далеко, очень далеко. Тут мы ничего не сможем поделать. А если нам не суждено будет подняться, то вы засвидетельствуете, что мы исполнили все, что зависит от нас...
Слева направо Г. В.Е. Сведенборг, Н. Стриндберг, К. Френкель, С.А. Андре. Фото 1870-х гг.
Вы возвращаетесь на юг. И если вам повстречаются ветры, которые могут стать для нас попутными, пришлите их к нам. И мы будем их приветствовать как вестников от наших друзей с «Эрлин Ярла»... Товарищи с «Virgo», четырехкратное «ура» нашим друзьям, которые пришлют нам южные ветры!..
В разгар веселья к Андре подошла очаровательная молоденькая туристка из Стокгольма. По давней традиции скандинавских мореходов она повязала ему на руку голубую ленту и преподнесла бутылку вина и четыре розы.
Розы за полярным кругом! Как она сумела их сохранить? Андре даже растерялся от необычного для арктических широт подарка, да так, что минуту-другую не смог ничего произнести в ответ.
Наконец заговорил:
— Но почему их четыре? Ведь это несчастливое число в букетах!
— Вас полетит на аэростате трое. Значит, каждому по цветку. А четвертую розу бросьте вниз, когда достигнете Северного полюса, — поспешно пояснила девушка и, помедлив, добавила: — А взамен я хочу получить одного из ваших голубей. Я его выпущу, как только почувствую благоприятный для вас ветер... И не забывайте: голубь, роза и лед...
Девушка не договорила. Веселый взгляд сделался многозначительным и таинственным.
Андре вздрогнул и с удивлением уставился на собеседницу. «Голубь, роза и лед...» Эти слова ему произносила давным-давно другая...
Случайное совпадение? Почему и когда-то в Париже, и сегодня на Шпицбергене так таинственно прозвучали обыденные слова: голубь, роза и лед?.. Почему их связывают с его судьбой?..
Да, он нередко останавливался у церкви Святой Гертруды в Стокгольме, чтобы покормить голубей. Но эти птицы не играли никакой роли в его жизни. Да, он любил цветы и даже иногда покупал розы на Юргордене, восточном острове Стокгольма. Но и они мало что значили.
А лед?.. Для жителя северной страны застывшая вода — явление обыденное.
Девушка прервала замешательство Андре.
Она вдруг прикрыла глаза и тихо, так, чтобы слышал он один, произнесла нараспев строки из старинной песни мореходов:
Но голубь не садится на лед, Но розы не растут во льдах...
Зачем нашептала она эти слова? Андре показалось, что девушка хочет предостеречь его от беды, но не решается приоткрыть роковую тайну.
Арктика дружит с мистикой. Здесь часто происходит то, что одни потом называют стечением обстоятельств или случайным совпадением, а другие — непостижимыми для человека игрой судьбы и воздействием таинственных сил.
Андре ничего не успел спросить у загадочной собеседницы. Грянул салют в честь его экспедиции. Двадцать один выстрел из пушки «Эрлин Ярла» взорвал тишину северного простора.
Больше у них не было возможности поговорить наедине. И осталось неизвестным, получила ли девушка в подарок голубя...
Праздник завершился, и пароход с туристами отчалил от острова.
«Северный ветер продолжает дуть; он принес нам настоящую снежную бурю. Горы покрылись снегом, и природа как бы готовится ко сну. Птиц меньше; реже слышны их веселые крики.
Белый капюшон покрывает купол аэростата, который ждет только дуновения южного ветра, чтобы подняться; но этот ветер, дувший в июле, теперь совершенно исчез.
Ирония судьбы! Кто мог предвидеть это препятствие и как бы могла удасться экспедиция, если бы нам были известны тайные замыслы богов!
Теперь небо на севере туманное и темное; солнце уже давно не показывается, море бурное.
Флаг, поставленный на горе позади сарая, который должен был указывать нам направление ветра, опрокинут в эту ночь вихрем. Лоцман говорит, что до конца этого месяца нам не грозит опасность, что море замерзнет, но капитан объявил, что «Virgo» снимется с якоря и пойдет к югу не позже 20-го числа, что бы ни случилось с полярной экспедицией.
Андре и его двое товарищей терпеливо ждут появления кусочка ясного неба и свежего южного ветра, чтобы подняться; их поддерживает сильная вера. Аэростат сам как будто ждет, чтобы его освободили от связывающих оков... Все готово, предусмотрено, проверено Андре до мельчайших подробностей; припасы, инструменты, приборы на своих местах...
Газовый аппарат функционирует, шар наполнен еще десять дней тому назад. Он покрыт снегом, который проник в каждый уголок сарая. Лодка закрыта парусиновым чехлом, но снег пробился и туда.
Невозможно оставаться на палубе, где бушует ветер; и день проходит скучно и монотонно. Все ждут конца этой кампании...
Воскресенье, 9 августа. Утром: слабый южный ветер; после полудня: затишье; общее уныние. Экгольм заявляет, что аэростат теряет около 30 килограммов в день; он рассчитывает, что его может хватить на 40—50 дней путешествия, что, конечно, мало при настоящем положении, но оболочка прочна...
Понедельник, 10 августа... Семь часов вечера: довольно сильный южный ветер в верхних слоях.
Затем полная перемена; господствует северный ветер.
Что это? Неужели в последнюю минуту нас постигнет неудача?
Неужели нужно будет уложить этот шар, готовый полететь в страны, где разбивалось столько усилий уже несколько веков?..
Воскресенье, 16 августа. Снег перестал падать, и показавшееся солнце вернуло нам некоторую надежду; ветер хотя и слабый, кажется, клонится к северу. Еще одно разочарование...
Наконец в понедельник, 17 августа, после двадцати одного дня ожидания, Андре решается открыть клапаны аэростата, который совершенно наполнен, и я с понятным сожалением смотрю, как уходят в воздух 5000 кубических метров газа, которые было так трудно получить!..
Уложить и упаковать нелегко... Кроме того, ящик, в котором был привезен аэростат, разобран, нужно сделать другой и перевезти все на «Virgo». Ограда сарая разобрана на всех этажах, кроме второго, где она необходима для прочности здания. Аппарат, производящий газ, закрыт, а все хрупкие части перенесены на судно.
Четверг, 20 августа. «Virgo» нагружен; утро прошло в отшвартовании всех предметов, которые могут быть опрокинуты качкой. Андре до последней минуты работает в сарае; он укрепляет доски, кладет ванты на подпорки...»
Он вернулся на родину уставшим, недовольным, но не побежденным. Соломон просто на время отступил. И не его в том вина. Это понимали многие. Хотя, конечно, и раздавались и насмешки, и злословия в адрес аэронавта. Даже в благожелательной для Андре стокгольмской прессе появилось несколько язвительных, критических заметок.
Находились и те, кто заявлял, что любая попытка достичь Северного полюса — бессмысленный риск... А тем более на воздушном шаре, который гораздо больше подчинен ветрам, нежели человеку.
Андре выслушивал, читал неприятные замечания и продолжал свое дело. Конечно, в первую очередь надо было сделать отчет об исследованиях, проведенных на Шпицбергене. Неудача неудачей, а научная работа на острове шла постоянно.
Своим приятелям он не раз повторял изречение Сенеки: «И после плохой жатвы нужно снова сеять...»
Не менее важным для Андре было убедить общественность, Академию наук и меценатов в необходимости организации новой экспедиции.
И он добился своего. Когда Андре получил разрешение провести полет к Северному полюсу в 1897 году, в дневнике появилась его восторженная запись: «Мы будем летать, как орлы, и ничто не сломит наших крыльев!»
Среди тех, кто финансировал экспедиции полярного воздухоплавателя, кроме Шведской академии наук, были и король Швеции Оскар Н, и знаменитый предприниматель Альфред Нобель, и десятки известных и неизвестных людей.
Многие из них и после неудачи 1896 года продолжали верить в возможность покорения Северного полюса на воздушном шаре. В новый полет с собой Андре решил взять физика Стрин-дберга и техника Френкеля.
В экспедиции на Шпицберген и в подготовке к полету немало участвовало тех, кто уже работал с Андре в 1896 году. Однако на этот раз не смог присоединиться к его команде друг и восторженный почитатель аэронавта француз Анри Лашамбр. Вместо себя он уговорил взять на Шпицберген своего племянника А. Машюрона. И дядя, и племянник оставили важные записи об экспедициях Андре, а также множество фотоснимков.
К сожалению, не удалось выяснить, как звали Машюрона. Скорее всего, как и его дядю, — Анри.
Лашамбр передал через племянника для Андре сборник стихов Жана Ришпера. Некоторые строки были подчеркнуты:
...Какой странный день! Можно подумать, что находишься В таинственной стране, Не знакомой даже оленям.
В мрачном и холодном воздухе Показалась стая северных птиц, Разбрасывающих белые цветы, Сорванные в царстве Эреба. Да, это полюс! Темный холодный ад С подвижными льдами и Фантастическими ущельями. Кажется, будто видишь сквозь Эту густую пелену, как по небу Ходят молчаливые льдины...
Жан Ришпер был школьным приятелем Анри Лашамбра. Но зачем понадобилось передавать его стихи Андре? Был ли в этом какой-то многозначительный смысл или простая случайность?
Никто уже не ответит...
«18 мая (1897 г.) городок Готтенбург готовился проводить вторую полярную экспедицию.
Громадные толпы жителей, явившихся выразить Андре свое восхищение его необыкновенным предприятием, покрывают набережную...»
Несмотря на свою скромность, Андре не может избежать восторженных манифестаций. Его настойчивость обезоружила самых больших скептиков. Все поняли, что этот новатор — недюжинный человек, и провожают как его, так и его спутников самыми горячими пожеланиями...
31 мая. На следующий день по прибытии все принимаются за работу...
После беглого осмотра дома Пик, где все найдено в порядке, мы направляемся к сараю для воздушного шара, который нас очень интересует.
Он сильно пострадал; основание наполовину закрыто снегом; его покачнуло, и он наклонился к востоку. В прошлом году части второго этажа были оставлены для большей прочности; некоторые из этих кусков разломаны и вырваны ветром; другие отнесены очень далеко; в некоторых местах концы их торчат из-под снега...
Почтовых голубей экспедиции поместили на чердаке в комнате, где они содержались и в прошлом году...
2 июня. Ветер снова изменил направление... Сегодня работа идет еще труднее. Вооружившись кирками, наши матросы стараются разбить льдины... все части газового завода перенесены на землю. Инженер Стак с помощью механиков устанавливает прибор.
19 июня... Внутреннее устройство лодки (аэростата) почти окончено; в ней помещено громадное количество самых разнообразных предметов: компасы, инструменты, секстанты, зрительные трубы, фотографические принадлежности, электрические лампы и приборы, оружие и т.п.
Нет маленького местечка, которое не было бы утилизировано, и оставлено еще достаточно пространства для постели и мехов...
Андре берет с собой припасов всего на четыре месяца. Он считает, что этого достаточно и что в случае, если им придется зимовать на льду, они будут пополнять свои запасы с помощью оружия. Показывая на патроны, он говорит с улыбкой: «Вот концентрированная пища».
К двенадцати веревкам прикрепляются сани, лыжи, челнок, составленный из деревянных частей, который разбирается; этот последний покрыт двойной оболочкой из той же непромокаемой ткани, из которой сделан аэростат.
1 июля. Измеряют поднимательную силу аэростата. Высчитано, что он может поднять 1700 кило балласта... и что он может держаться в воздухе не менее 30—35 дней. Это время может быть в случае необходимости продлено, для чего нужно будет пожертвовать парусами и различными частями, которые будут лишними...
Воздухоплаватели могут, таким образом, продержаться в воздухе более 50 дней...
Переменные ветры могут носить аэростат в продолжении нескольких дней над сплошным льдом и над океаном, раньше чем они встретят землю, где бы они могли спуститься...
Если по какой-либо непредвиденной причине они будут принуждены спуститься на лед, то они совершат обратное путешествие так, как это сделал доктор Нансен...
Андре возьмет с собой 32 почтовых голубя.
Мы полагаем, что некоторые из них вернутся на Датский остров, где они живут более месяца, и что они принесут нам вести от наших друзей. Но мы боимся, что они никогда не прилетят в Швецию; только от Шпицбергена им пришлось бы пролететь расстояние около 2500 километров, чтобы вернуться в свою голубятню.
Тем из них, которые будут пущены с полюса, придется сделать более 3500 километров, причем на большей части этого расстояния они не найдут ни пищи, ни пристанища. Насколько мне известно, почтовые голуби еще никогда не пролетали такого большого расстояния, и те, которые принадлежат экспедиции, не захотят, вероятно, оставить аэростат, где они имеют приют и корм...
Ввиду этого Андре сказал нам, чтобы мы не беспокоились, если о нем не будет известий в течение целого года; что он может спуститься в таком месте, откуда всякие сообщения невозможны, вследствие чего он должен будет провести зиму у лапландцев или эскимосов, или же в пустынной стране...».
«... Воскресенье, 11 июля. Резкий южный ветер!
Серьезно ли это, наконец?..
Не ложная ли это тревога?..»
Андре ничего не говорит, но мы понимаем его мысли: он спешит отправиться на завоевание полюса и произносит только: «Отъезд решен».
Плотники с несколькими матросами быстро взбираются на сарай, северную часть которого они разбирают с поразительной быстротой...
Повсюду царит лихорадочная деятельность; сборы идут очень быстро...
Ветер все усиливается; струя его достигает аэростата, который слегка колеблется; ремни на экваторе прекрасно его поддерживают и ограничивают его движения...
Андре благодарит всех членов экспедиции за содействие, которое они оказали его предприятию. Он передает капитану несколько телеграмм, наскоро написанных в последнюю минуту, одна из них обращена к шведскому королю...
«Орел» на стартовой позиции. Фото 1897 г.
Другая телеграмма посылается газете «AHbonbladet» в Стокгольм; она гласит:
«Согласно принятому решению, в воскресенье в девять часов тридцать пять минут мы начали делать приготовления к воздухоплаванию и в настоящий момент, в два с половиною часа пополудни, мы совершенно готовы.
Нас, вероятно, отнесет на С.С.В., но мы надеемся достигнуть мало-помалу мест, где ветры будут нам более благоприятствовать.
От имени всех товарищей шлю наш самый горячий привет друзьям и отечеству!
Андре».
Андре вырывается из объятий друзей, всходит на балкон лодки (аэростата) и решительным голосом зовет:
«Стриндберг... Френкель... Идемте!..»
Оба его спутника сейчас же подходят и становятся рядом с ним. Все трое вооружаются, ножами, чтобы перерезать веревки, поддерживающие мешки с баластом...
Наступает решительный момент:
«Раз!.. Два!.. Рубите!» — кричит по-шведски Андре. Матросы моментально исполняют приказание, и воздушный корабль, свободный от всяких оков, величественно поднимается в воздух, приветствуемый нашим громким «ура».
Аэростат, прийдя в равновесие на высоте около 50 метров над уровнем моря, быстро удаляется; веревки снастей скользят по воде, оставляя за собой широкую борозду, подобную той, какую оставляет пароход...
Вскоре мы уже не различаем аэронавтов, но видим, что они натягивают паруса, а потом замечаем изменение направления шара.
Аэростат несется теперь прямо к северу; движение его очень быстро, несмотря на сопротивление, которое оказывают волочащиеся веревки; его скорость определяют приблизительно в 30—35 километров в час. Если он сохранит свою первоначальную скорость и направление, то может достигнуть полюса менее чем в два дня...
Мы видим, как он перелетает через вершину горы, держится еще несколько минут в голубом небе, спускается за гору и наконец исчезает из наших глаз...
Еще на одну минуту между двумя горами далеко, очень далеко показывается серая точка и наконец окончательно исчезает...
Путь к полюсу открыт; нет больше препятствий; море, лед и... неизвестность!..
Ничего!.. Ничего не видно вдали, чтобы дало нам знать, где теперь наши друзья; их окружает тайна.
Счастливого пути, герои ученые!.. Наши самые горячие пожелания сопровождают вас. Да поможет вам Бог!»
После сообщения от 13 июля, принесенного голубем, связь с Андре и его экспедицией прервалась... Навсегда.
Шведская академия наук и многочисленные сторонники и почитатели северного воздухоплавателя предпринимали попытки отыскать хоть какие-то следы пропавшей экспедиции... Безрезультатно.
На протяжении многих лет сотни стокгольмских мальчишек тайком от взрослых готовили экспедиции в Арктику, чтобы отыскать пропавших без вести Андре, Стриндберга, Френкеля.
В 1899 году на исландском побережье местные жители нашли поплавок, сброшенный с аэростата «Орел». При нем оказалась записка Андре, сделанная в первый день полета. Конечно, она не пролила света на тайну исчезновения полярных исследователей.
Спустя год рыбакам попался второй поплавок с аэростата. Но опять никаких новых сведений.
Пропавшую экспедицию искали на севере Шпицбергена, в восточной Гренландии, на материковом побережье Баренцева и Карского морей.
Лет через десять после исчезновения Андре и его товарищей архангелогородское начальство стал донимать один бродяга.
Уверял он, будто видел, как в устье Печоры опустился на лед громадный шар. А потом показались три человека. Все они были в «непрозрачных очках и одеты не по-здешнему». И витала над пришельцами большая стая голубей.
Вначале бродяга принял их за чаек. Но потом сообразил: и полет не тот, и крылья у птиц другие, и крика не слышно чаячьего. Но откуда в таких студеных землях голуби?..
Смекнул бродяга: дело нечисто. Хоть и любопытство разбирало, а страх победил. Кинулся он прочь. Но когда отбежал на приличное расстояние, все же оглянулся. Ни голубей, ни людей уже не увидел, только далеко-далеко в высоте мотался по воле ветров темный шар.
Бродяге начальство не поверило и даже не записало его рассказа. Но спустя какое-то время подобная история с появлением аэростата, незнакомцев и голубей произошла на острове Колгуеве, потом — на Ямале и на архипелаге Северная Земля.
Установить не удалось, произошло это на самом деле или свидетелям попросту померещилось. В Арктике случаются и не такие чудные видения.
Лев Львович Толстой прибыл в Стокгольм через несколько месяцев после исчезновения полярной воздухоплавательной экспедиции.
«Как ни безумна была и рискованна выдумка Андре, она все же не только интересна, но и внушает какое-то невольное удивление перед храбрым ее инициатором.
Почти нет сомнения теперь, что Андре погиб давно со своими молодыми товарищами и что голубь, прилетевший от них с письмом под крылышком, был последним живым о них известием...» — писал Лев Львович.
В те годы в Стокгольме происходили споры и дискуссии о неоправданной романтике, авантюризме и легкомыслии некоторых арктических путешественников.
И за полярным кругом страсти и азарт от холодов не застывают. Здесь так же влюбляются и ревнуют, страдают и убивают, остервенело пьют и отчаянно режутся в карты, как и на юге. Не охладевает на просторах севера и дух авантюризма.
XIX и XX века насыщены стремлениями отыскать неизвестные земли, достичь Северного полюса, найти следы погибших цивилизаций, открыть неведомых науке животных, добыть сокровища, прославиться и быстро разбогатеть.
В экспедициях зачастую трудно провести грань между легкомыслием, непредусмотрительностью организаторов и авантюризмом. Тысячи искателей приключений разных стран и национальностей покидали родные дома, меняли свой образ жизни и становились — кто на короткое время, кто навсегда — северянами. Одни добивались, чего хотели, другие возвращались ни с чем, третьи находили себе могилу среди льдов, в тундре, в студеной морской пучине.
В начале XX века известный норвежский полярный исследователь Руаль Амундсен, обеспокоенный большим количеством всевозможных экспедиций в Заполярье, писал: «Знаю, что большинство людей соединяют в своем представлении путешествия в арктические страны с понятием о «приключениях»...
Я вовсе не хочу отрицать жажду приключений. Это весьма естественное стремление к захватывающим переживаниям, заложенное в каждом здоровом и сильном человеке. Оно, несомненно, перешло к нам в наследие от наших далеких предков, для которых борьба за существование сопровождалась полной риска охотой, опасными схватками с дикими зверями и страхом перед неизвестным...
Наши предки ежедневно рисковали жизнью для добычи средств к существованию. Когда мы «играем со смертью», мы возвращаемся к волнующей нервы радости первобытного человека, которая сохраняла и поддерживала его в ежедневной схватке...
Для исследователя приключение — не более как следствие скверной плановой разработки, приведшей его к тяжелым испытаниям. В другом случае приключение для него — неприятное доказательство той истины, что ни одному человеку не дано предвидеть все случайности будущего. Всем исследователям приходилось переживать приключения. Приключения всегда волнуют и возбуждают исследователя, и вспоминает он о них с удовольствием. Но он никогда не пускается в погоню за ними...»
Да, конечно, великий путешественник Амундсен всегда критически отзывался о людях авантюристического склада.
А сам?..
Ведь любил он хоть и продуманные действия, но весьма рискованные и нередко во время своих экспедиций повторял фразу: «Играем со смертью...»
Действительно, искатели приключений грешат не только тем, что выдают неверную, приукрашенную информацию о неизвестных землях, животных, явлениях природы, событиях, но и втягивают в орбиту риска многих людей, подвергают опасности их жизнь.
Но кто из путешественников хоть чуть-чуть, хоть иногда не грешил этим? Вряд ли такой найдется даже среди самых серьезных, рассудительных и осторожных людей!
Может быть, и Рауль Амундсен согласился бы с тем, что нередко именно авантюристы, искатели приключений становятся авангардным отрядом человечества в исследованиях неведомого. Их критикуют, ругают, проклинают, если проиграно дело. Но когда они вдруг становятся победителями и достигают намеченной цели, даже по воли случайности, эпитет «авантюрист» общественность спешно заменяет словами «герой», «романтик», «первопроходец», «открыватель»...
Труднодоступные земли притягивают не только искателей рискованных приключений, но и любителей всего необычного, таинственного. Коренные народы Севера быстро сообразили, что пришельцы из южных стран жаждут услышать от них загадочные и невероятные истории. И аборигены Заполярья щедро потчевали путешественников своими былями и небылицами, преданиями и мифами.
Многое из услышанного на Севере принималось на веру, и спустя какое-то время легенды преподносились со страниц газет, журналов, книг как реальные события.
В первой четверти прошлого века в Европе и Америке были весьма популярны книги Вильялмура Стефансона «Белокурые эскимосы» и «Гостеприимная Арктика». Автор этих работ приобрел известность исследованиями моря Бофорта и ряда северных островов.
В своих путешествиях он уделял немало внимания изучению быта, культуры, истории, поверий и легенд эскимосов.
А еще Стефансон уверял читателей, что Арктика вовсе не такая опасная и коварная, как о ней пишут многие исследователи.
В этом его поддержал ученый и путешественник Сторкерсон. После проведения в 1918 году нескольких месяцев на дрейфующей льдине в море Бофорта он писал: «Мы подтвердили то, что доказала вся экспедиция Стефансона, а именно — что полярное море является гораздо более гостеприимным, чем принято думать. Моя партия из пяти человек смогла прожить на льду безопасно и с достаточным комфортом в течение восьми месяцев, причем мы ни разу не оставались без еды. Правда, я там заболел астмой, но это случается с людьми, живущими в любой стране и в любом климате. Насколько я могу судить, прожить на льду 8 лет нам было бы не труднее, чем 8 месяцев».
Что ж, автор этих строк Сторкесон имел право на подобное оптимистическое высказывание. Ведь он на себе испытал трудности выживания в Арктике и вышел победителем.
Многие считали, что его экспедиции просто повезло и с направлением дрейфа, и с погодой, и с удачной охотой. Но такое случается редко.
В отличие от Сторкесона, Руаль Амундсен был возмущен выводами Вильялмура Стефансона. Книга «Гостеприимная
Арктика» «является весьма опасным искажением условий действительности... — писал он. — Глупые россказни Стефансона ввели в заблуждение многих серьезных исследователей.
Мне приходилось то тут, то там встречать высокообразованных людей, которые принимали эти басни за истинную правду о жизни Севера. Я слышал, они выражали удивление по поводу моих тщательных приготовлений к экспедиции — я стремился взять с собой достаточное количество провианта в концентрированном виде. К этим россказням присоединилось еще распространившееся мнение, что путешествие на Северный полюс немногим отличается от веселой охоты, во время которой можно с удобствами прогуливаться по льду, останавливаться время от времени, чтобы застрелить какую-нибудь живность, не заботясь о пропитании на день грядущий.
...понадобится больше пятидесяти лет, чтобы большинство здравомыслящей публики убедилось, что деньги, разумно потраченные на снабжение продовольствием арктической экспедиции, —деньги, брошенные не на ветер. Своими фантастическими россказнями Стефансон нанес неизмеримый вред действительно серьезному исследованию полярных стран».
Как ни убедительны были гневные слова Амундсена, работами «Белокурые эскимосы» и «Гостеприимная Арктика» зачитывались во многих странах. Они стали настольными книгами для тысяч стокгольмских мальчишек.
Активные поиски экспедиции Андре продолжались вплоть до Первой мировой войны, с началом которой у человечества начались новые беды и иные проблемы.
Летом 1930 года к острову Белый, расположенному к востоку от Шпицбергена, причалило норвежское судно «Братваг».
6 августа в дневнике начальника экспедиции Хорна появилась запись: «...Шкипер Элиассен на моторной лодке принимал деятельное участие в охоте и занимался отбуксировкой зверя к берегу.
Среди дня он вернулся на судно. Тихо и спокойно подойдя к нам, он сообщил, что ими сделана важная находка — они нашли Андре.... найдена брезентовая лодка экспедиции, полная всевозможного снаряжения. Шкипер привез какую-то книгу...
Книга была мокрая, тяжелая, листы в ней склеились, и мы увидели, что это обсервационный журнал экспедиции с подробными записями астрономических наблюдений...
На первой странице мы смогли прочесть несколько слов заглавия: «Санное путешествие 1897 года». Не оставалось ни малейшего сомнения, что это был обсервационный журнал экспедиции с того времени, как участники ее оставили шар, вероятно, далеко к северу во льдах...
Итак, значит, это произошло на Белом острове; здесь, где мы сейчас находились, трагически закончилось дерзновеннейшее из всех полярных путешествий...»
Вскоре экипажу норвежского корабля удалось обнаружить останки Андре, физика Стриндберга и техника Френкеля. Были также найдены их дневники.
Согласно записям путешественников, через двое суток после вылета со Шпицбергена аэростат «Орел» стал терять высоту. На 82-м градусе 56-й минуте северной широты и 29-м градусе и 52-й минуте восточной долготы он опустился на лед. Путешественники вынуждены были оставить аэростат и двигаться пешком к Земле Франца-Иосифа.
Преодолевать приходилось и глубокие трещины, и широкие полыньи. Торосы, безжалостный ветер Арктики и тяжесть экспедиционного снаряжения и продовольствия... Все это затрудняло движение.
Через несколько дней путешественники поняли, что не смогут добраться до Земли Франца-Иосифа, и повернули к Шпицбергену.
Андре и Френкель у потерпевшего крушение аэростата «Орел) Фото 1897 г.
Стриндберг записал в дневнике: «Поверхность пути ужасна. Она состоит из больших неровных полей бурого льда, старого и нового, малых и больших торосов, а между ними — снежные поля, снежное месиво и пруды пресной воды...
Идти до невероятности утомительно; особенно снег тяжел для людей, но для саней он сносен, так как выдерживает их тяжесть».
В сентябре, когда ударили настоящие арктические морозы, они решили продолжать путь на дрейфующей льдине. Снаряжение и съестные припасы позволяли это сделать. К тому же Френкель вывихнул ногу и не мог совершать длительные переходы.
Всех голубей путешественники выпустили еще в первый день, когда покинули свой аэростат. Лишь один голубь не захотел улетать. Андре согревал его на своей груди. Зачем? Может, надеялся, что птица еще понадобится для самой важной весточки людям? Или, вспомнив неясное предсказание насчет голубя, розы и льда, он видел в этой птице свой талисман?..
Для жилья путешественники выдолбили углубление в торосе. Свое пропитание они пополняли охотой на тюленей. Судя по дневникам, все трое не поддавались унынию и отчаянию.
В те дни Андре писал: «Настроение у нас довольно хорошее, хотя шутки и улыбки не стоят в порядке дня. Мои молодые товарищи справляются лучше, чем я смел надеяться. Поддержанию нашего мужества помогает еще то обстоятельство, что мы за последние дни так быстро снесены к югу...
Никто не потерял бодрости духа. С такими товарищами можно выпутаться из беды при каких угодно обстоятельствах».
Но опасность подстерегала отважную троицу каждый день. После раскола их льдины им пришлось перебраться на другую, гораздо меньших размеров, а значит, и менее надежную.
Наконец путешественникам удалось высадиться на остров Белый. Здесь они прожили до середины октября, пока не наступила трагедия. Первым скончался Стриндберг, а вскоре — Андре и Френкель. Многие исследователи истории освоения Арктики так до конца и не могут понять, в чем истинная причина драмы на острове Белый.
У аэронавтов оставался достаточный запас продуктов, спичек, керосина, теплой одежды, медикаментов. На побережье, неподалеку от их стоянки, накопилось множество плавника, так что с дровами не было проблем.
Перенапряжение, болезни, обморожение?.. А может, какие-то не ведомые простым смертным причины?..
Еще одна не раскрытая до конца арктическая трагедия. Еще одна ее роковая тайна... Еще одна дань Арктике за дерзновенную попытку человека нарушить ее покой...
Но голубь не садится на лед, Но розы не растут во льдах...
Сохранилось предание, что рядом с останками Андре был обнаружен мертвый голубь. А среди страниц дневника чудом сохранилось два засохших розовых лепестка. А вокруг места гибели полярного исследователя, как всегда, от горизонта до горизонта был только лед, лед, лед...
Когда невозможно свернуть, нужно идти напролом.
Марко Поло
Когда речь заходит о шведских путешественниках, исследователях далеких, малоизведанных земель и морей, чаще всего вспоминают Арктику с ее ледяными полями, с островами в вечных снегах, полярными ночами, безжалостным, непобедимым холодом. Однако, немало шведов участвовали и в экспедициях по Африке, Северной и Южной Америке, по Азии, от Ближнего Востока до Японских островов.
Один из них — Гедин Свен Андерс.
Весной 1880 года тысячи людей ринулись встречать в Стокгольмском порту экспедицию Норденшельда. В первых рядах восторженной толпы был пятнадцатилетний гимназист Свен Гедин.
Радостные возгласы, улыбки, охапки цветов, музыка, пламенные речи — конечно, это кружило голову вернувшимся в Стокгольм путешественникам. Едва они сошли с экспедиционного корабля «Вега», как со всех сторон посыпались поздравления, приглашения на торжественные собрания, званые обеды и вечера. Трудно было не растеряться от всего этого.
Однако Норденшельд внезапно как бы отстранился от шквала народного ликования и шепнул одному из своих товарищей:
— Поглядите-ка вон на того гимназиста... До чего восторженный, мечтательный и упрямый взгляд!.. Этот, точно, станет замечательным путешественником... Наверняка вскоре сбежит из дома искать неведомые земли в Арктике... И мы отчасти будем виноваты в этом...
Норденшельд сделал шаг в сторону гимназиста, но толпа оттеснила его от юного почитателя. Два знаменитых путешественника встретятся лишь через несколько лет.
Свен Гедин не сбежал из дома, и полем его исследований и поисков стали не Арктика, хотя он и грезил о ней, а необъятная земля от Средиземного моря до Тихого океана и Северная Америка. Но в другом Норденшельд оказался прав: гимназист с восторженным, мечтательным и упрямым взглядом действительно стал замечательным путешественником.
Свен Гедин любил совершать долгие прогулки по Стокгольму. Были у него места в городе, где он бывал особенно часто.
— Многолюден «Королевский сад», но там я нахожу уединение и возможность поразмыслить о дальних странствиях... — признался Гедин своему гимназическому товарищу. — Среди липовых аллей, цветников, фонтанов и статуй я иногда вижу неведомые города и земли с жителями, говорящими на не понятном мне языке...
Однажды во время такой прогулки по «Королевскому саду» у памятника Карлу ХШ Свена остановил старый моряк.
— По глазам вижу, господин гимназист, что вы у меня это купите... — Старик извлек из холщового мешка томик стихов Эсайаса Тегнера.
Свен хотел отказаться. Такая книга уже была в его библиотеке. Но моряк открыл книгу и протянул Гедину.
Запись на первой странице привлекла внимание гимназиста. «Дорогу осилит идущий», — так говорят индусы.
Свен Гедин. Фото 1908 г.
Куда бы ни уводила нас судьба, мы мечтаем вернуться в Стокгольм. И если это станет невозможно физически, возвратимся — мысленно...»
Подписи не было.
Свен вопросительно взглянул на моряка.
Старик усмехнулся в ответ.
— Не знаю, кто сделал эту надпись, но она обладает магической силой, как древняя руна. Много лет назад я купил эту книгу здесь, возле памятника достопочтенному Карлу ХШ. Владелец уверял, что она станет моим оберегом в дальних странствиях...
— Ну и как?.. Помогла книга с таинственной записью? — недоверчиво усмехнулся Свен.
— Как видите... Поверьте, мне удалось пройти весьма суровые испытания в далеких землях и морях и вернуться невредимым в родной Стокгольм, — тихо ответил моряк.
— Зачем же тогда продаете книгу?
— Мне больше не странствовать. Отгрохотали, отшумели для меня шторма и северные метели, впереди — лишь спокойная гавань. А вот у вас только начинаются рискованные путешествия, — пояснил старик.
— Сколько вы хотите за книгу? — кивнул Свен.
— Сами решайте, — отстраненно произнес моряк.
Гедин поспешно протянул ему две кроны, тут же добавил еще две, а затем выгреб из кармана всю свою наличность.
Старик, не глядя, сжал в кулаке деньги и кивнул в сторону фонтана, на котором были изображены Эгир и его дочь.
— Когда позовет Восток, перед тем как покинуть Стокгольм, трижды обойдите этот фонтан. А книга пусть всегда будет с вами. Лишь когда завершатся ваши странствия, а впереди останется только спокойная гавань, продайте ее будущему страннику на этом же месте...
Восток и в самом деле скоро позвал Свена Гедина. Произошло это так же неожиданно, как и встреча со старым моряком.
За пару месяцев до окончания гимназии ему предложили стать домашним учителем детей шведского инженера, работавшего у Нобеля на бакинских нефтепромыслах. Свен, не долго думая, согласился.
Вот он — зов Востока! Пусть должность домашнего учителя скромна и лишена риска и романтики... Но ведь предстоит жить далеко от Швеции, а значит, появится возможность знакомиться с неизвестными землями и народами!..
Много лет спустя Лев Львович Толстой упомянет в книге шведских путешественников: «Свен Гедин прокладывает путь через пустыни Тибета. Норденшельд проложил первый путь через наш север на восток».
Действительно, делом жизни стало для Гедина прокладывание не известных европейцам путей в Азии.
Он прибыл в Баку, когда небывалыми темпами здесь возрастала добыча нефти. С 1880-го по 1904 год ее вывоз с берегов Каспия увеличился в 50 раз. На долю компаний Нобеля, Ротшильда приходилось почти 60 процентов всего изготовленного в Азербайджане керосина. Из небольшого, мало кому известного городка Баку в конце 80-х годов XIX века превратился в крупнейший промышленный центр.
Но добыча нефти и развитие производства не так интересовали Гедина, как природа, гидрография, геология, этнография Кавказа. В свободное от работы время он совершал непродолжительные путешествия вначале в окрестностях Баку, а затем отправлялся все дальше от города.
Побывал Гедин на озерах Агзибир-Чала, Аджикабул, Ах-Чала, Сары-Су, Шильян, в Самуро-Хачмасских лесах, прошел значительный путь по берегам Куры. Свен успевал изучать азербайджанский и персидский языки, историю, обычаи и фольклор кавказских народов.
Неизвестно, брал ли он с собой книгу Тегнера с записью, обладающей волшебной силой, но его походы, как обещал стокгольмский моряк, завершались благополучно.
В 1885 году двадцатилетний любознательный швед наконец отправился в свое первое, дальнее и рискованное путешествие по Ирану. В те времена эту страну называли Персией. Могущественнейшее в древности государство в конце XIX века превратилось в полуколонию Великобритании и Российской империи.
После постройки Багдадской железной дороги к Ирану стала проявлять повышенный интерес Германия. В Тегеране, Шахруде, Семнане, Араке и в других городах страны обосновались немецкие разведчики. Благодаря щедрому финансированию им удалось организовать значительную германофильскую группировку из местных чиновников, ханов, духовенства и предпринимателей.
Во время путешествия по Персии Гедину приходилось общаться с закрепившимися в этой стране агентами Германии. Но встречи носили, в основном, научный характер. Поиски и исследования молодого шведа особенно не интересовали Берлин.
Свен Гедин. Фото 1895 г.
Вдали от крупных иранских городов местное население относилось к иностранцам весьма настороженно, а порой и агрессивно. Однако Свену Гедину удавалось располагать к себе жителей различных селений, где он бывал. Этому способствовали великолепное знание им фарси (персидского языка), местных традиций, истории, религии, фольклора и доброе, открытое отношение к аборигенам.
Во время этого многомесячного путешествия Гедин преодолел труднопроходимые хребты Загрос, Кухруд, с опасными приключениями пересек пустыню Деште Кевир, побывал в Ираке и Кувейте.
Он прошел и проехал на лошадях Иран, от Каспия до Персидского залива. Оттуда, из Басры, Свен добрался до Багдада, а затем — до Тегерана. Завершил он свое путешествие в Баку.
Вернувшись на родину, он написал небольшую книгу о своих странствиях. Работа молодого исследователя вызвала в Швеции интерес не только среди ученых, но и у широкой публики.
В Стокгольме Свен не забывал своего любимого уголка города. Как и в гимназические годы, он часто приходил в «Королевский сад» и прогуливался в липовых аллеях, среди цветников, фонтанов и памятников.
Совершал ли Свен ритуал, о котором поведал ему старый моряк? Обходил ли трижды вокруг фонтана? Возможно... Ведь большинство путешественников — люди, в той или иной степени суеверные, хотя часто скрывают это.
В 1890 году Восток снова позвал Гедина. Король Швеции Оскар Н направил первую дипломатическую миссию к иранскому шаху Наср-ад-Дину. Секретарем миссии был назначен Свен Андерс Гедин.
После завершения дипломатической работы он побывал в Средней Азии, в Бухаре и в Самарканде, изучал побережье озе-pa Иссык-Куль, поднимался на один из высочайших (более 5600 метров) вулканов — Демавенд.
Этот потухший вулкан является самой высокой точкой Ирана. На его склонах расположены грязевые и серные источники. О лечебных свойствах источников Демавенда издавна знали не только местные жители. Принять грязевые ванны люди приходили издалека.
Однажды Свен познакомился со странником, прибывшим на лечение. Видимо, они быстро нашли общий язык. Старик рассказал о землях, где еще не бывали европейцы, о погибших городах и селениях Средней Азии и о так называемых затаившихся людях, обитающих в горах Памира и Тибета.
«Затаившиеся люди», по словам странника, являлись хранителями древних тайн исчезнувших племен и народов и могли совершать то, что недоступно простым смертным.
Неизвестно, поверил ли Гедин рассказу странника, но во время дальнейших своих путешествий в горах Памира и Тибета пытался выяснить у местных жителей, обитают ли здесь «затаившиеся люди».
Впоследствии в Стокгольме он сделал доклад о тибетских хранителях древних тайн. Но слушатели не восприняли всерьез его сообщения.
Раздосадованный таким недоверием, Свен заявил приятелю:
— Пока не найду нужные документы, больше о «затаившихся людях» не стану рассказывать!..
Какие документы имел в виду Гедин? Выяснить не удалось.
Многое успевал делать Свен — и вдали от родины, и дома. Вернувшись из Азии, он закончил естественно-научный факультет университета. А потом отправился в Германию, где изучал геологию и географию.
В 1893 году началось новое путешествие Гедина по азиатским странам. Почти 42 года он исследовал Сибирь, Восточный Туркестан, Тибет, Монголию, Синьцзян. Его тепло принимали в России и ученые, и государственные служащие разных рангов.
«Оглядываясь назад на совершенное мною путешествие, — писал Свен Гедин, — я вижу целый ряд русских военных, ученых и частных лиц, перед которыми нахожусь в неоплатном долгу благодарности.
Министерства иностранных дел и Военное оказали мне с самого же начала столько сердечной и реальной помощи... Мне предоставили возможность нанять себе на службу русских казаков, беспошлинно ввозить свой багаж в Россию...
Ни одному русскому путешественнику не могло быть оказано большего содействия ... нежели мне. Повсюду меня встречали, точно я был русским подданным...
В Императорском географическом обществе, членом которого я уже имел честь состоять, я тоже нашел покровителей и друзей».
Из Петербурга Свен Гедин отправился в Оренбург. В этом городе в ноябре 1893 года он, по собственному выражению, расстался с цивилизацией. Дальше на его пути были Каракумы, Ташкент, Ферганская долина, Алайский хребет, перевал Тенгиз-бай...
Трудно перечислить все географические объекты и точки маршрута Свена. Многому он учился в своих странствиях. Так, за время пути от Оренбурга до Ферганской долины Гедин стал хорошим наездником и теперь мог совладать и с горячим скакуном, и со своенравным беговым верблюдом.
Зимой 1893 года Гедин добрался до Алайского хребта, расположенного в Киргизии и в Таджикистане, а восточной частью доходит до китайской границы.
Об этом путешествии Свен писал: «... В ночь на 26 февраля мы послали 8 киргизов с заступами, топорами и кирками вперед проложить дорогу, а затем рано утром выступил и караван.
Около Кара-или встретилось первое трудное место, где все еще возились наши киргизы, вырубая ступеньки во льду...
Поднялись мы на высоту 2850 м. Ночью дала себя знать «горная болезнь»; страшная головная боль и сердцебиение продолжались и весь следующий день...
В сугробах была протоптана узкая глубокая тропа; идти по ней — все равно что по узкой перекладине через трясину».
После спуска с гор в долину экспедицию Гедина подстерегали другие трудности.
«... мы сделали привал среди царства смерти и холода, где не видно ни былинки, ни следа жизни...
Поздно вечером была наконец разбита юрта... Только в час утра в лагере водворилась тишина. Термометр показывал 32 градуса... Набилось нас... как сельди в бочонок, и все-таки температура в юрте понизилась к утру до -24 градуса...»
Случается, что человек отправляется в дальние странствия лишь для того, чтобы испытать себя, научиться преодолевать трудности, побороть слабость.
Но Свен Гедин в опасных переходах в первую очередь познавал мир, проводил научные измерения, анализировал, вел постоянные записи. Ему не надо было искать трудности для испытания своей воли и физических возможностей, они сами находили его.
Очередная запись Свена в дни подъема на Заалайский хребет: «Утром 9 марта все мои киргизы пали на колени в снег, вознося Аллаху мольбы о счастливом перевале через опасный Кызыл-арт...
Но мы счастливо достигли гребня (4271 м)... На самом перевале... киргизы мои опять упали на колени и возблагодарили Аллаха...»
Несмотря на трудный переход, через двое суток Гедин уже приступил к изучению Памирского бессточного соленого озера Кара-Куль, расположенного на высоте 3910 метров над уровнем моря. Эти исследования проводились, когда температура воздуха опускалась ночью до -30 градусов.
Через несколько дней экспедиция Гедина спустилась в долину Мургаба и прибыла на русский погранпост Памирский.
«160 солдат и казаков выстроились на стене и приветствовали нас громким «ура», — писал Свен. — Около ворот меня сердечно встретил комендант, капитан Зайцев, с шестью офицерами...
Потом было подано горчащее туркестанское вино, и комендант торжественно провозгласил тост за короля Оскара.
И если где был выпит от души благодарный бокал, и где-либо радость была так через край, так это именно здесь, на «Крыше мира», на высоте 3610 м, вдали от шумного света, в сердце Азии!..».
Радушная обстановка и прием на погранпосту навсегда запомнились Гедину. Он отмечал доброе отношение русских и к участникам его экспедиции, и между офицерами и рядовыми: «Тридцать человек солдат за отбытием срока службы должны были вернуться в Ош, и трогательно было видеть, как при прощании офицеры по русскому обычаю трижды целовались с каждым из уходивших нижних чинов.
С ружьями на плече, с ранцами за спиною солдаты бодро отправились пешком в 45-мильный путь, через плато Памира, в теплую желанную Фергану».
Пребывание на русском погранпосту, исследовательские вылазки в окрестности, помощь, оказанная офицерами и рядовыми, особенно вспоминались Гедину, когда его экспедиция достигла китайских поселений.
К шведскому путешественнику местные власти отнеслись с недоверием. Видимо, опасались, что он — русский разведчик. После долгой волокиты и переговоров ему все же позволили отправиться дальше, в Кашгар.
Китайские власти установили надзор за передвижением экспедиции. Как отмечал Свен:«... они давали мне знать о себе весь путь, запретив киргизам в этой области снабжать меня бараниной, топливом и другими необходимыми предметами».
Подобное отношение не обескураживало Гедина.
После возвращения в Стокгольм он рассказывал друзьям:
— Прекрасный вид китайского Памира прогонял все обиды, нанесенные людьми. Достаточно было, стоя на вершине, оглянуться по сторонам, как душа переполнялась восторгом, мечтой, желанием продолжить путь в неизведанное!..
В ту экспедицию Свен мечтал покорить высочайшую вершину Памира — гору Музтагата. За всю историю немногим альпинистам удалось подняться на ее 7546-метровую высоту.
«Моим намерением было, если возможно, добраться до самой вершины горы и исследовать ее геологическое строение, ее ледяной покров и гигантские ледники... — писал Свен. — Поэтому мы снарядились, как в настоящий поход, решившись во что бы то ни стало одолеть великана.
Мы решили подстерегать минуту, т.е. благоприятной погоды, в каком-нибудь укромном местечке и тогда сразу взять его приступом. Решено было разбить третий лагерь на возможно большей высоте, а оттуда уже производить рекогносцировки и наступление... Что же касается киргизов в Субаши, то они менее пессимистически отнеслись к подъему на Музтаг-Ату, нежели их соплеменники на Памире.
Все соглашались сопровождать меня и стараться до последнего, но думали все-таки, что экспедиция не удастся».
Недостаточное снаряжение, погодные условия, болезнь помешали покорить заветную вершину. Гедин со своим отрядом отступил, но вскоре предпринял новую попытку покорить гору.
Экспедиции удалось взобраться на 6300-метровую высоту.
«Достали хлеб, чай, топливо, чтобы развести костер, но стоило нам взглянуть на еду, чтобы нас затошнило; так никто ничего и не взял в рот. Нас только мучила жажда, и мы все глотали снег; даже яки проглатывали большие комки.
Вид с высоты 6300 м был поистине восхитительным и величественным. Нам открывалось через хребет Сары-кол, все пространство до самого Заалайского хребта...» — писал Гедин.
И эта попытка покорить вершину не удалась. Свен не сдавался. Он изменил маршрут восхождения, но снова — неудача.
О своем четвертом штурме неподдающейся вершины Гедин писал: «Казалось, конца не будет этой долгой, тяжелой ночи. Как мы ни ежились, упираясь коленями в самый подбородок, невозможно было сохранить теплоту тела... Никто глаз не сомкнул во всю ночь...
Люди мои стонали, точно на ложе пытки, и не столько от холода, сколько от все усиливающейся головной боли...
Более величественного места стоянки у меня, однако, никогда не было. Я вышел из юрты прогуляться... Луна лила серебряный свет на наш лагерь и производила чисто фантастический эффект... Очарованный ею, я стоял, как прикованный. Никакое перо или кисть не в состоянии изобразить эту волшебную картину...
И так я четыре раза неудачно пытался взойти на вершину Мустаг-аты, но не могу сказать, чтобы это было абсолютно невозможно...
За крутым выступом, которого мы достигли 18 апреля, 6 и 16 августа, не виднелось никаких непреодолимых препятствий к подъему... Можно добраться до северной вершины, однако, не самой высокой в группе Мустаг-аты, но соединяющейся с таковой отлогим гребнем. Между этими вершинами и под ними простирается огромное фирновое поле ледника Ямбулака... Во всяком случае, если хотят удачи, подъем должен начаться из долины Сары-кол, от западной подошвы горы, т.е. с высоты 12 000—13 ООО футов; этот склон не так крут».
Возможно, Гедин предпринял бы пятую попытку штурма вершины. Однако время поджимало. Было обидно, что не выполнена часть запланированных научных исследований, не пройден весь намеченный экспедиционный маршрут. Но уязвленное самолюбие подчинилось служению науке.
В 1895 году начался новый этап странствий шведского ученого и путешественника. На этот раз пришлось покорять не заснеженные горы, а пустыню Такла-Макан. Расположена она в Синьцзянском районе Китая и тянется с запада на восток почти на 1000 километров.
На многих ее участках встречаются увалы из перевеваемых песков, которые образуют огромные дуги, ширина которых достигает 5 километров. В Такла-Макан путешественникам попадались песчаные массивы до 300 метров в высоту. Здесь почти не бывает осадков и дуют сильные ветры.
Во внутренней области этой пустыни практически нет растительности. Лишь на окраинах, где близки к поверхности грунтовые воды, экспедиция Гедина встречала редкие кусты облепихи и тамариска.
Конечно, Свену уже приходилось бывать в пустынях, но Такла-Макан поразила шведа своей безжизненностью и необычно суровыми условиями.
О пребывании в этом безводном песчаном мире он писал: «Это была моя вина... я нес ответственность за все ужасные мгновения, за все страдания и муки и людей и животных моего каравана! ... сцена эта стояла перед моими глазами, и я не мог отделаться от нее, она давила меня кошмаром по ночам, не давала спать».
Жизнь в пустыне часто подчинена колодцам. Время отмеряется переходами от одного — к другому. Проводник Гедина допустил ошибку и однажды привел экспедицию к пересохшему колодцу.
Лагерь мертвых в Такла-Макане. Гравюра с рисунка С. Гедина. 1894 г.
От обезвоживания умерли двое киргизов, помощники Свена. Не выдержали даже привычные к зною и жажде «корабли пустыни»: из 8 верблюдов остался в живых только один.
Наверное, погибли бы все участники экспедиции. Но Гедин нашел в себе силы отправиться на поиски воды. В одиночку на четвертый или пятый день он добрался до затерянной в пустыне реке. Свен набрал воду в свои непромокаемые сапоги и в одних носках по раскаленным пескам, вернулся к умирающему спутнику.
Когда в Стокгольме приятели попросили Гедина рассказать о пустыне Такла-Макан, он с усмешкой заявил:
— Это ад, который заполнили раскаленным песком...
Свен всегда старался вспоминать о былых опасностях и бедах весело, словно речь шла о забавных случаях.
— Чего больше всего тебе хотелось там? — поинтересовался один из приятелей.
— Оказаться в Стокгольме, в ресторане «Риш» на Биргер-Ярлсгатан, с кружкой холодного пива в руках... Вернее, держать в каждой руке по кружке и пить сразу из двух!.. — не задумываясь, ответил Свен.
После Такла-Макан Гедин снова побывал на Памире, а затем его дороги пролегли в камышовые джунгли реки Тарим, к озеру Лобнор, к вершинам и долинам Тибета, к верховью Хуанхэ, к пустыне Гоби. Он побывал в Монголии, Турции, Индии, Афганистане, Палестине, Сирии, Ираке. В Соединенных Штатах Америки Гедин исследовал Большой Каньон.
В Швеции и в других странах книги Свена «Восьмое чудо света», «В сердце Азии», «Шелковый путь», «Тарим, Лобнор, Тибет» стали популярными у взрослых и юных читателей. Нередко он сам делал иллюстрации к своим книгам.
Славился Гедин и как устный рассказчик. В Стокгольме он не только читал лекции в научных кругах, но и часто выступал с воспоминаниями о путешествиях в салонах, в клубах, в домах приятелей.
Однажды поклонники Свена арендовали роскошный отель «Рюдберг» на площади Густава Адольфа, где был устроен званый вечер в честь Гедина. В «Рюдберг» съехались почитатели — и шведы, и иностранцы.
— Почему вы охотно рассказываете о древних поселениях, которые вам удалось отыскать в пустыне Гоби, но — ни разу не обмолвились о подобных находках в Тибете? — прозвучал в разгар вечера вопрос немецкого журналиста.
Свен, всегда готовый ко всяким неожиданностям, на этот раз почему-то смутился и ответил не сразу.
А журналист, приободренный вниманием присутствующих, продолжил:
— Кроме того, выполняя задание одной государственной службы, вам доводилось встречаться с так называемыми затаившимися людьми. Я не спрашиваю, чье поручение вы исполняли. Главное: расскажите, какие секреты удалось узнать от хранителей древних тайн и как они связаны с заброшенными тысячи лет назад пещерными поселениями в Тибете?
— Я выполнял задание лишь Ее Величества Науки, — поспешно ответил Свен. — Никаких древних пещерных селений в Тибете не видел. А что касается хранителей тайн, мне действительно приходилось встречаться с мудрыми стариками — знатоками истории, традиций и обычаев своего народа и края. Но они вовсе не обладают сказочными способностями «затаившихся людей». Фантазии некоторых господ, никогда не бывавших в Азии, не уступают создателям ярких восточных сказок... — Свен сделал решительный жест, давая понять, что разговор на эту тему закончен.
Однако немецкий журналист не унимался:
— А с русским ученым и художником господином Рерихом вам тоже не доводилось встречаться в Тибете?
Сдержанный, невозмутимый Свен вдруг побагровел.
— Я никогда не встречался с Рерихом!.. — тихо ответил он и демонстративно отвернулся от журналиста.
Реакция Гедина лишь развеселила немца.
Он засмеялся и нарочито громко воскликнул:
— Я прощаюсь с вами, господин путешественник, но, думаю, не надолго. Судьба нас обязательно сведет!..
Что скрывалось за этими словами, никто из присутствующих не понял. Может быть, только Гедин?..
Немец с видом актера, блестяще сыгравшего свою роль, покинул отель «Рюдберг».
Кем была написана эта роль и зачем?..
Никто из собравшихся не стал задавать вопросы Гедину, о каких «затаившихся людях» и древних пещерных поселениях Тибета спрашивал наглый журналист и почему он упоминал русского ученого и художника Рериха.
Почитатели Свена догадались: он не желает касаться этой темы. Однако нахальная выходка иностранца запомнилась.
А спустя несколько дней по Стокгольму пошли слухи, что в пансионе «Даниельсен», на Сибилегатан, 18, убит человек. Труп с перерезанным горлом обнаружили в комнате, которую снимал немецкий журналист, задававший странные и неприятные вопросы Гедину.
Сам постоялец пансиона скрылся. Кем был и почему оказался убитый в «Даниельсене», выяснить не удалось. Даже вездесущие репортеры из «Стокгольмс-Тиднининген» не смогли разузнать это у полиции.
Зато народная молва быстро нашла свое объяснение случившемуся в доме на Сибилегатан, 18: «...немецкий журналист вовсе не немец, а шпион красной Москвы, а вот убитый в его комнате прибыл из Германии и тоже являлся шпионом, но — коричневого Берлина».
Почему один агент ликвидировал другого? Не столько это волновало досужих стокгольмцев. Гораздо важнее для них было то, что «всякие шпионы лезут» в мирную, нейтральную Швецию.
После убийства в пансионе даже среди поклонников Гедина появились слухи о его связи с германской разведкой.
Чем больше деяний совершает человек, чем знаменитей он, тем больше вокруг него всевозможных домыслов. О Свене заговорили, что еще во время первой поездки на Восток он сблизился в Персии с сотрудниками германской разведки. А спустя годы, сам стал агентом, вначале — кайзеровской, а затем гитлеровской спецслужбы.
И после Второй мировой войны, когда выяснилось, что Гедин не числился в списках сотрудников секретных служб рейха, эти слухи не прекращались.
Недоброжелатели знаменитого путешественника заявляли:
— Во многих разведках всегда были так называемые люди вне списка — особо засекреченные агенты...
На пустом ли месте возникли слухи, порочащие Свена Гедина, о его связях с фашистской Германией?
Увы, основания все же были.
Знаменитый шведский ученый, путешественник и писатель не скрывал своих симпатий к Адольфу Гитлеру. А фюрер отзывался о нем как о друге. Спецслужбы кайзеровской, а затем фашистской Германии интересовались мистическими древними тайнами Востока, в том числе Тибета, и так называемыми затаившимися людьми. Гедин во время своих путешествий, вероятно, немало узнал о древних азиатских секретах и мог быть этим весьма интересен для спецслужб.
Известно пристрастие Гитлера к оккультным наукам. Так что не случайно были организованы под покровительством фюрера экспедиции в Тибет на поиски тайн минувших цивилизаций.
Гитлеру нужны были доказательства исключительности арийской расы, и он, не жалея денег, отправлял на поиски этих доказательств экспедиции и в Азию, и в Африку. Возможно, для этого требовались консультации Гедина.
Свен Гедин во время своей последней экспедиции в 1934 г.
Вряд ли Свен являлся сторонником фашизма. Ведь и в своих путешествиях, и на родине он доброжелательно относился к людям разных национальностей. Известен случай, когда во время Второй мировой войны по настоятельной просьбе Гедина в Германии были спасены несколько еврейских семей.
А в Норвегии благодаря его ходатайству фашисты отменили смертную казнь участников заговора против гитлеровских оккупантов.
В 1945 году, после смерти Гитлера, Гедин подготовил некролог для старейшей шведской газеты «Дагенс нюхтер».
Сотрудничал ли путешественник, ученый и писатель с фашистской разведкой или выполнял поручение спецслужбы другой страны?..
Возможно, когда-нибудь исследователи и любители исторических тайн смогут найти правильный ответ. А пока это все — лишь предположения и домыслы, а реальными и бесспорными являются путешествия Гедина и его подвиги во имя науки...
И не любителям сенсационных сплетен судить его!..
Знатоки стокгольмских преданий утверждают, что в конце сороковых годов прошлого века Свен встретил у памятника Карлу XIII гимназиста с мечтательным взглядом.
Мальчуган не узнал знаменитого путешественника, ученого и писателя, а Гедин не назвал себя. Он лишь предложил гимназисту книгу Эсайаса Тегнера с загадочной надписью: «Дорогу осилит идущий... Куда бы ни уводила нас судьба, мы мечтаем вернуться в Стокгольм. И если это станет невозможно физически, возвратимся мысленно...»
— Кто сделал эту надпись? — поинтересовался гимназист.
— Не знаю, — ответил Гедин. — Много лет я хотел выяснить, но не смог. Может, тебе это удастся... Главное: не забудь, когда не сможешь больше путешествовать и навсегда остановишься в спокойной гавани, найди здесь, у памятника Карлу XIII, будущего странника и передай ему эту заветную книгу...
Воля делает материалом для своего действия представляющиеся ей препятствия, совершенно так же, как огонь завладевает всем попадающимся в него.
Марк Аврелий
На Рождество в 1915 или 1916 году компания студентов Упсальского университета решила отправиться в Стокгольм на лыжах. Инициатором этой затеи был Финн Мальмгрен, будущий геофизик и исследователь Арктики.
Рождественский праздник шведы обычно отмечают долго и обстоятельно. С 13 декабря в каждом доме ожидают прихода королевы огней Юльтомтен. Неизменно она приносит глинтвейн и торт. А в сочельник появляется дед Мороз со своими подарками. Так начинается в Швеции этот самый всенародный праздник.
О знаменитом университетском городке и о самом учебном заведении начала XX века Лев Львович Толстой писал: «Если взглянуть на Упсалу снизу из долины и с северной ее стороны, вы увидите, кроме дворца, еще три больших здания, стоящих с ним почти в ряд на холме города. Впрочем, они видны и с холма. Это — упсальский кафедральный собор... университет и университетская библиотека...
Собор в Упсале — это лучшее здание города, украшающее его и вблизи, и издали. Две остроконечные его колокольни в виде тиар, маленькие готические башенки кругом главного корпуса, выдержанность и пропорциональность частей действительно замечательны...
Фактически университет управляется совершенно самостоятельно. Студенты делятся на корпорации и землячества... Каждое землячество носит свое собственное название. В них поступают и зачисляются все студенты без исключения, как только поступают в университет. Это обязательно. Тут они уже чувствуют себя как бы в особенной семье, которая о них всячески печется. Некоторые корпорации очень богаты: у них свои фонды, и залы, и библиотеки, которыми члены землячеств могут располагать. Каждая нация владеет собственным домом в Упсале. Поэтому бедные студенты в Упсале никогда не принуждены выходить из университета за недостатком средств — они всегда найдут поддержку в корпорациях...
Вообще благосостояние шведских студентов очень завидное. Сами шведы говорят про своих студентов полушутя, что они слишком богаты...»
В каникулы и праздники они могли себе позволить побывать не только в Стокгольме, но и отправиться повеселиться и отдохнуть за границу.
Однако в то Рождество Финн Мальмгрен и его приятели все же предпочли шведскую столицу. Для опытных лыжников расстояние от Упсалы до Стокгольма пустяковое. Но студенты решили не торопиться и устроить по дороге ночлег, но не в комфортных условиях, а в построенном из снега домике.
На этом настоял Мальмгрен. Он мечтал о покорении Арктики и готовил себя к выживанию во льдах.
Как построить снежный дом, Финн Мальмгрен вычитал из газетных интервью Роберта Пири. В то время книга этого полярного путешественника и первооткрывателя Северного полюса еще не вышла в свет, и его почитатель — студент из Упсалы довольствовался газетными публикациями о знаменитых экспедициях.
В комнате Финна даже было вывешено написанное на листе картона высказывание Роберта Пири: «Стойкость и выносливость сами по себе еще не обеспечивают достижения Северного полюса. Для этого нужны и многолетний опыт путешествий в арктических краях, и поддержка многочисленного отряда помощников, искушенных в подобного рода работе, и исчерпывающее знание Арктики и снаряжения, знание, без которого нельзя подготовить себя и всю экспедицию ко всякого рода случайностям.
Только при всех этих условиях можно достичь заветной цели и вернуться обратно».
Когда эскимосское иглу было построено, студенты развели вблизи него костер и принялись готовить ужин. В это время к ним и завернул на огонек неожиданный гость. Им оказался охотник с берегов реки Даль-Эльвен.
— Какими судьбами вас так далеко занесло? — удивились студенты. — Немалый путь вы проделали от берегов Эльвена...
— Каждый год в преддверии Рождества я прихожу в окрестности Упсалы, к руническим камням, — пояснил гость.
— Вы исследуете древние руны? — поинтересовался Мальмгрен.
Охотник ответил не сразу, словно какое-то время не решался открыть новым знакомым свою тайну.
Наконец заговорил:
— Да, я изучаю руны, а еще каждый год гадаю по ним. Об этом просят на Рождество мои земляки.
Студенты переглянулись, едва сдерживая улыбки.
— Неужели еще кто-то всерьез верит в предсказания на рунах? — спросил один из них.
— А чего удивляться? — ответил Финн. — Во многих глухих уголках Швеции сохранилась эта старинная традиция.
Гость с берегов Даль-Эльвен уклончиво улыбнулся.
— Раз люди просят погадать, значит, верят предсказаниям. Сейчас я отправлюсь к руническим камням — они здесь, неподалеку, — а утром, если хотите, предскажу каждому судьбу...
Студенты снова весело переглянулись.
— И охота вам в мороз, в кромешной темноте возиться с камнями?..
— В такую пору вы и не найдете этих плит с рунами...
— Стоит ли мерзнуть и рисковать из-за каких-то стародавних предрассудков? — заговорили студенты.
Но охотника их слова не остановили.
— Надеюсь, мы еще увидимся. Хоть утро будет таким же темным, как и этот вечер, я вас отыщу... — заявил он и отправился на поиски рунических камней.
На следующий день, когда студенты уже собрались в путь, охотник и в самом деле вернулся.
— Удалось разыскать сокровенные камни? — спросил Мальм-грен. — Может, предскажете мне мое будущее?..
Охотника не смутил шутливый тон студента.
Он пожал плечами и кивнул.
— Извольте... Нам лучше уединиться. Думаю, не стоит вашим товарищам слушать мое предсказание...
Финн подмигнул приятелям.
— Подождите меня...
— И охота тебе терять время?..
— Вот нашел забаву!..
— Не к лицу тебе рождественское развлечение для несмышленых девиц и суеверных старух!.. — не обращая внимания на гостя, недовольно заговорили студенты.
Но Мальмгрен на стоял на своем.
Приятели уселись вокруг костра выпить на дорожку чая, а Финн и охотник вошли в иглу.
Гадание длилось недолго.
Предсказатель вскоре снова появился у костра и объявил студентам:
— Ваш друг какое-то время должен побыть один. Постарайтесь не беспокоить его. Ему надо осмыслить услышанное. А я отправляюсь в путь. Желаю, господа студенты, весело провести в Стокгольме Рождество!..
С этими словами он встал на лыжи и исчез в темноте зимнего утра.
— Надо бы проверить, не случилось ли чего с Мальмгреном!..
— Кто его знает, что с ним сотворил этот предсказатель...
— Все эти ветхозаветные суеверия до добра не доводят... — разом заговорили студенты и ринулись в иглу.
Финн сидел с закрытыми глазами. Спиной он прижимался к стене снежного домика, а в одной руке сжимал какие-то маленькие дощечки.
Приятели окликнули его.
Мальмгрен недовольно ответил:
— Погодите еще пару минут...
Студенты успокоились и тут же обменялись мнениями:
— Главное — ничего страшного не произошло...
— Слава Богу, наш друг всего лишь витает мыслями в будущем, а не валяется в луже крови с перерезанным горлом...
— Да уж, от этих подозрительных предсказателей можно чего угодно ожидать...
— Не пора ли тебе, Финн, вернуться на землю и рассказать, что же нагадал залетный любитель рун?..
Но Мальмгрен продолжал сидеть с закрытыми глазами.
Один из студентов достал блокнот и карандаш и принялся рисовать Финна. Приятели умолкли и стали наблюдать за работой.
Наконец кто-то из них не сдержался:
— Эту картинку следует назвать «Смерть в снегах или во льдах»... Вот что ждет бедолагу Мальмгрена в будущем!..
На шутника тут же накинулись:
— Попридержи язык!..
— Думай, что болтаешь!..
— О, да вы, господа, никак в дремучее суеверие ударились!.. — криво усмехнулся шутник. — Неужто старый предсказатель с берегов Даль-Эльвен так повлиял?..
Ему ничего не ответили.
В это мгновение Мальмгрен открыл глаза, встал на ноги и поднес к глазам дощечки.
— Что это? — поинтересовались приятели.
— Руны... — нехотя пояснил Финн. — Предсказатель говорил, что они обозначают ледяную могилу и ледяные цветы... Странное сочетание...
— Час от часу не легче, — пробормотал один из студентов. — Кажется, мы начали увлекаться могильным юмором. Веселенькое будет у нас Рождество, если дальше так пойдет.
— И впрямь, не стоит, господа, окунаться в праздник с печальным настроением, — поддержал рисовальщик и решительно вырвал из блокнота листок с карандашным наброском.
— Дай-ка, взгляну, — остановил его Финн. — И в самом деле — «Смерть в снегах или во льдах»...
— У лапландцев есть поверье: чтобы нарисованное не сбылось, надо сжечь картинку, — вспомнил кто-то из студентов.
— Потом... Пусть пока у меня побудет!.. — решительно ответил Мальмгрен, сложил вдвое листок и спрятал в карман.
Что потом он сделал с этим рисунком, приятели так и не узнали.
В 1917 году Финн Мальмгрен закончил университет. Вначале он работал в Метеорологической обсерватории в Упсале, а затем — в Гидрографическом институте в Борне. Молодой научный сотрудник проводил исследования физических и химических свойств морского льда и установил их зависимость от солености самого морского льда и от его температуры.
Но лабораторные исследования для Мальмгрена являлись лишь частью жизненного плана. Он продолжал мечтать об арктических странствиях. И мечты стали сбываться.
Мальмгрена пригласил в свою экспедицию прославленный норвежский полярный исследователь Руаль Амундсен.
До начала путешествия оставалось еще несколько недель. Финн устроил для себя небольшой отпуск и отправился в Стокгольм. Он наметил повидаться с приятелями, осевшими после окончания университета в столице, а еще встретиться с...
Свидание было назначено возле модного магазина «Паб». А незадолго до условленной встречи с дамой Мальмгрен побывал на Нормальмской площади, где в те годы торговали самыми лучшими в Стокгольме цветами, и купил букет белых, с голубоватым оттенком лилий.
— Это особый сорт — «Ледяные лилии», — пояснила продавщица.
И Финн подумал: «Мне в самый раз — цветы именно с таким названием. Скоро я буду видеть только лед...»
Роскошный букет в руках молодого человека привлекал внимание прохожих и посетителей магазина «Паб». Мальмгрен смущался, но стойко прижимал цветы к груди.
В ожидании прошел час. Она не явилась. Финн решил: дальше ждать бессмысленно. Но что делать с прекрасным букетом?
В это время из магазина вышла девушка. Их взгляды встретились. Она тут же смутилась и поспешно перешла на другую сторону улицы.
Не раздумывая, Мальмгрен устремился за незнакомкой. Девушка замедлила шаг, и он догнал ее.
— Простите, но эти цветы вам!.. — громко произнес Мальмгрен.
Незнакомка вздрогнула и остановилась.
— Не подумайте что-либо плохое... Я просто хочу преподнести эти лилии!.. — добавил Финн.
Девушка вначале настороженно взглянула на букет и на молодого человека.
«С такими роскошными цветами уличные приставалы не подходят!» — все же решила она и пролепетала:
— Но мы ведь с вами не знакомы...
Мальмгрен назвал себя и протянул букет.
— Грета Ловиса Густафсон, — представилась девушка.
Финн едва сдержал улыбку — с каким достоинством эта юная
особа произнесла свое имя!.. Словно призналась, что она принцесса или великая актриса.
Девушка уткнулась лицом в букет и, стараясь сдержать волнение, тихо произнесла:
— Мне еще никогда не дарили цветов... Вы первый... Они, правда, для меня?..
Мальмгрен отвел взгляд в сторону.
— Не сомневайтесь! — твердо заявил он и подумал: — «Пусть так считает... Не стоит омрачать это славное создание. Возможно, в ее жизни будет много цветов, но мои «Ледяных лилий» она никогда не забудет...»
Некоторое время они шли молча, не зная, что сказать и что делать дальше.
Первой заговорила она — так поспешно, словно боялась, что этот молодой красивый человек внезапно исчезнет. Никогда, никому до этого часа Грета не открывала своей жизни. Она совсем не думала приукрашивать ее. Зачем незнакомцу вдруг стала рассказывать то, что утаивала даже от подружек? Это и ей самой было непонятно в тот вечер...
Родилась она в Стокгольме в сентябре 1905 года. Отец Карл Густафсон — уборщик уличных туалетов. Кроме нее, в семье — двое братьев. Мать Анна заставляла детей подрабатывать в лавке. На учебу и на игры с подружками не оставалось времени.
Единственное развлечение — прогуливаться по любимым местам Стокгольма, смотреть на корабли и дворцы, на богато одетых людей и мечтать, мечтать, мечтать...
Грете исполнилось четырнадцать, когда от туберкулеза умер отец. С учебой покончено. Надо зарабатывать на жизнь. Вначале устроилась уборщицей в парикмахерской, потом удалось попасть в большой магазин «Паб» продавщицей.
Теперь Грете казалось, что ее жизнь — некий таинственный треугольник. Его основание — неизвестность; одна сторона — безрадостная, нищенская, полутемная квартирка и ее уставшие от забот близкие; другая сторона — роскошный магазин с богатыми, самодовольными покупателями. А на вершине треугольника — мечта: театр, кино, жизнь и слава актрисы...
Но хватит ли сил, таланта и выдержки до блистательной вершины?..
И все же: зачем?.. Зачем она рассказала обо всем этом случайному человеку? Возможно, ответ кроется в прекрасных лилиях, в добром, но слегка насмешливом взгляде нового знакомого, в его застенчивости и затаенной душевной силе?..
«Удивительная девушка, — думал Мальмгрен. — Говорит так доверчиво и искренне... Она не жалуется на судьбу, не старается казаться лучше... Не побоялась насмешки незнакомца и открыла свою сокровенную мечту...»
Они внезапно остановились на набережной, у входа в роскошный «Гранд-отель».
— Однажды я был здесь в ресторане, — сказал Мальмгрен и предложил: — Давайте поужинаем!..
Произнеси он эти слова не так твердо, Грета, конечно же, отказалась бы. В ее-то скромном одеянии — появляться в самом блистательном, дорогом ресторане Стокгольма! Но голос спутника был настолько убедителен...
Она решительно кивнула головой и прижала букет так, чтобы цветы прикрывали как можно большую часть ее поношенного платья.
— Я согласна!.. Только мне никогда не приходилось бывать в ресторанах...
— Значит, этот день еще больше запомнится вам, — улыбнулся Мальмгрен. — Впервые в жизни — букет цветов... Первое посещение ресторана... Наверное, новизна любит, как снежная лавина, обрушиваться на человека, увлекая за собой другие новшества...
— Вы не представляете, как вы правы, — поспешно ответила Грета.
Мальмгрен внимательно взглянул на нее.
— Сегодня что-то еще произошло впервые в вашей жизни?
— Утром мне пообещали стипендию на обучение в студии «Драматен» при Королевском стокгольмском театре драмы!.. Подумать только: несколько съемок в пустяковых рекламных фильмах — и за это студия «Драматен»... Все!.. — вздохнула Грета и рассмеялась.
— Что «все»?.. — не понял Мальмгрен.
— За каких-нибудь полчаса нашего знакомства я выложила вам свои беды, печали, мечты и, наконец, раскрыла самое главное достижение в своей жизни...
— Поздравлять пока не буду. И никому не рассказывайте об обещанной стипендии, — посоветовал Мальмгрен. — Говорят, артисты и путешественники — люди суеверные... А мечта боится широкой огласки...
Их усадили за столик и подали меню. Вышколенные официанты старались не проявлять своего удивления. Грета отвечала короткими дерзкими взглядами всем, кто косился на ее платье, так не подходящее для этого роскошного ресторана.
Чтобы не смутить девушку диковинными для нее названиями блюд, Мальмгрен сам заказал ужин. Для нее попросил шампанское, для себя — коктейль «Горячий Стокгольм».
— «Горячий Стокгольм»?.. Никогда не слышала о таком напитке, — тихо призналась Грета.
— Говорят, этот коктейль придумали исследователи Арктики, — ответил Мальмгрен. — Две части горячей водки, одна часть кофе, щепотка перца, две ложечки сахара, десять капель лимонного сока — и ты забываешь о холоде, льдах, снегах и метелях, будто их вовсе не было в твоей жизни, а мечта при этом уносит туда, где ты желаешь оказаться, к тому, с кем хочешь быть рядом...
Он смутился и поспешно добавил:
— Так говорят бывалые полярники...
— Вы скоро отправляетесь на Север? — спросила Грета.
Мальмгрен не смог сдержать радости.
— Завтра!.. Я получил приглашение от самого Руаля Амундсена! Его экспедиция на корабле «Мод» должна совершить дрейф через центральную часть Северного Ледовитого океана!.. — Финн внезапно умолк.
Он понял, что девушка никогда не слышала ни о знаменитом полярном исследователе, ни о его экспедициях.
— Наверное, вас долго не будет в Стокгольме, — нахмурилась Грета.
Мальмгрен кивком подтвердил.
— Значит, это последняя наша встреча? — спросила она.
— Нет!.. Мы обязательно встретимся, как только я вернусь в Стокгольм!.. — решительно ответил Мальмгрен. — И здесь, в этом ресторане, мы будем отмечать наши победы. Вы будете поднимать бокал шампанского за покорение мною Арктики, а я буду пить «Горячий Стокгольм» за ваши успехи на сцене и на экране!..
— Да будет так!.. — улыбнулась Грета, но ее глаза оставались грустными. — Мы обязательно встретимся. И сколько бы ни прошло времени и как бы я ни изменилась, вы меня все равно узнаете. Я всегда буду приходить к вам с белыми лилиями...
— И самые буйные вихри событий не помешают нам встретиться!.. — добавил Мальмгрен.
«Полярная ночь в полном разгаре.
Я, безумец, просидел целый день над утомительными вычислениями. Погода почти все время стояла дивная: около 25 градусов мороза, ясное небо и штиль. Великая ночь, как ты божественно хороша!
Созерцать, созерцать тебя хочется бесконечно; следить за мерцающими во мраке звездами, вслушиваться в морозное дыхание и ощущать, как все мое существо охватывается тобою, сливается воедино с мглистой безбрежностью оледенелой пустыни, черными скалами и миллионами холодных кристаллов, носящихся в воздухе...
Великая вещая ночь!
Жизнь идет своим чередом, часы отстукивают свои секунды, набирая минуты, часы, месяцы, годы, — и все это пропадает где-то в вечности... А ты сидишь здесь, за 80-м градусом, окруженный насыщенной смертью природой...
Мрак и холод; незримо совершает над горизонтом свой путь солнце, и ни одного луча-улыбки не шлет в это мрачное царство, где все застыло в безмолвии. А все-таки дивно хорошо здесь, хотя ты и не в силах противиться мягким мечтам, уносящим к ласковому югу...»
Эти строки русского полярного исследователя Владимира Юльевича Визе были созвучны настроению Мальмгрена во время долгого тревожного дрейфа на корабле «Мод». За несколько месяцев до экспедиции он основательно проштудировал записки Визе, сделанные во время арктического путешествия в 1912— 1914 годах.
Корабль «Мод». Фото начала XX в.
Сухие данные о дрейфе «Мод» свидетельствуют, что удалось преодолеть 1400 километров, а основным направлением движения во льдах было: 71 градус 16 минут северной широты, 175 градусов западной долготы и 76 градусов 33 минуты северной широты, 142 градуса 37 минут восточной долготы.
Всю научную работу в этой экспедиции вели метеоролог и океанограф Харальд Свердруп и геофизик Финн Мальмгрен. Командовал кораблем капитан Оскар Вистинг. Сам Руаль Амундсен в плавании участия не принимал.
Зимой 1922—1923 годов экспедиция продвигалась на запад в пределах Восточно-Сибирского моря. Несколько раз «Мод» попадала под сжатие льда, но судно выдержало это опасное испытание. Ни на один день Мальмгрен и Свердруп не приостанавливали научных исследований.
Первая и вторая зимовки экспедиции прошли относительно благополучно. Весной 1924 года, после 20-месячного движения во льдах, судно прошло мимо островов Вилькицкого и Жохова.
В дневнике Харальда Свердрупа была сделана запись: «22 мая. По-прежнему быстро идем к западу, оба наши острова скрылись.
Увидим ли мы остров Беннета? Будет ли то последняя суша, которую нам суждено увидеть за долгие годы, или же нас отнесет к берегам Сибири?..»
И Свердрупа, и Мальмгрена постоянно беспокоил вопрос: удастся ли им осуществить задуманный Руалем Амундсеном план — проникнуть на дрейфующем корабле в центральную часть Ледовитого океана?
Сжатие льдами судна, всегда вызывало тревогу у участников экспедиции. Об одном таком событии Свердруп писал: «Начался напор льдов. «Мод» уже получила столь значительный крен, что предметы в каютах начали соскальзывать и падать со своих мест.
«Мод» кренило все сильнее и сильнее. Была минута, когда в лаборатории наступило критическое положение, но в конце концов нам все же удалось спасти большинство вещей, разбилось лишь несколько бутылей и других стеклянных сосудов, служивших для химических исследований. Крен достигал 23 градусов и продолжал увеличиваться. Вода залила большую часть палубы, борт у середины судна отстоял от воды всего лишь на один фут.
Положение казалось страшным. «Мод» кренило так сильно, что нечего было и думать ходить по палубе, приходилось ползать, крепко держась за что попало. Собаки тоже ползали на брюхе или цеплялись друг за дружку. Вистинг приказал переправить собак на лед. Следующей мерой было перенести на лед готовые к путешествию сани, но, к счастью, прибегнуть к ним не пришлось...
Мы продвигались вперед от одной полыньи к следующей, таранили, давали задний ход, снова таранили, проталкивались изо всех сил и наконец пробили последнюю перемычку...»
В августе 1924 года, несмотря на опасные ледовые препятствия, «Мод» удалось обогнуть остров Котельный и, спустя несколько часов войти в море Лаптевых.
Еще одна зимовка произошла у острова Четырех столбов.
Финн Мальмгрен потом вспоминал, что экспедиция вырвалась из льдов дрейфующих, но не смогла вырваться из — обычных.
Летом 1925 года кораблю наконец удалось выйти на относительно чистую воду и продолжить путь на восток. Экспедиция без особых помех дошла до Берингова моря.
Но, увы, путешественники так и не смогли выполнить главную задачу, поставленную Руалем Амундсеном, — дрейф через центральную часть Северного Ледовитого океана.
Несмотря на это, Финн Мальмгрен все же был доволен, что принял участие в экспедиции на корабле «Мод». Во время плавания удалось собрать новые научные данные о состоянии и свойствах льдов в Арктическом бассейне, о состоянии погоды, провести метеорологические и геофизические исследования.
В завершение экспедиции Харальд Свердруп писал: «Позади нас остались долгие годы, зимние ночи над причудливо взломанными ледяными полями, ночи с северным сиянием, сверкающими на усеянном звездами небе всевозможными цветами, или ночи с бурями и снежными метелями, хлещущими по льдам...
Позади нас остались летние месяцы с незаходящим солнцем, с серыми однообразными днями, со стоящими по неделям влажными туманами полярных морей, только изредка прорываемыми солнечным днем, когда лед одевается в такие роскошные, необычайно нежные цвета: фиолетовый, синий, алый...
Мы вышли наконец изо льда. Он победил нас в том отношении, что нам не пришлось продрейфовать через Полярный бассейн, но покончить «Мод» ему не удалось».
В дни расставания командир корабля Оскар Вистинг сказал Мальмгрену:
— Ты достойно прошел суровый университет Арктики. Думаю, впереди у тебя еще будет немало встреч с этой суровой, мудрой дамой...
Грета не читала газет и журналов, поэтому о ходе полярной экспедиции на судне «Мод» слышала лишь от своих знакомых. Но это были отрывочные и не всегда верные сведения.
Расставаясь в ресторане «Гранд-отель», они с Мальмгреном решили не переписываться. Почему? Это осталось тайной двоих...
С 1922-го по 1924 год Грета училась в студии при Королевском театре Стокгольма. Как впоследствии говорила сама актриса, до 17 лет она жила в мечтах, тихо и бедно. С поступлением в театральную студию начался вихрь событий. Снова стала мечтать и зажила безмятежно, тихо, но обеспеченно, она лишь после ухода из кино.
За два года обучения актерскому мастерству Грета познакомилась со всей стокгольмской богемой. Проводником в этот удивительный для вчерашней уборщицы и продавщицы мир стал известный шведский режиссер Мориц Стиллер. Именно он придумал начинающей актрисе броский и, на его взгляд, подходящий для сцены и экрана псевдоним — Грета Гарбо. Под этим именем она и вошла в историю мирового кино.
Мориц не просто опекал, обучал и наставлял юное дарование. В 1924 году он пригласил Грету на главную роль в картине «Сага о Йесте Берлингсе». Фильм снимался по роману знаменитой шведской писательницы, лауреата Нобелевской премии Сельмы Лагерлёф.
«Сага о Йесте Берлингсе» имела успех. Грету стали узнавать на улицах Стокгольма, о ней заговорили в прессе. Фильм обошел не только кинотеатры Швеции, но и демонстрировался во многих странах Европы.
— Ты сделала первый, но существенный шаг к вершине славы, — заявил в те дни Мориц своей подопечной.
Вскоре после первого триумфа на родине Стиллер и Гарбо отправились в Германию. В Берлине Грета снялась в фильме «Безрадостный переулок», у знаменитого немецкого режиссера Георга Пабста.
Спустя несколько месяцев голливудская киностудия «Метро Голдвин Майер» предложила Стиллеру весьма выгодный контракт: снять несколько фильмов в США. Мориц дал согласие, но потребовал, чтобы «Метро Голдвин Майер» пригласила и Грету Гарбо. Стиллер добился своего.
Так восходящая звезда шведского кино оказалась за океаном.
Вспоминала ли она в те времена триумфа странствующего во льдах Мальмгрена?
Об этом нет достоверных сведений.
Незадолго до отъезда в США Мориц поинтересовался у Греты:
— Ты зачастила на почту. Ждешь писем от многочисленных поклонников?
— Жду только от одного человека, — ответила Гарбо. — Но он никогда не напишет. Мы так договорились.
— Зачем же ты ходишь на почту? — удивился Мориц.
— Сама не знаю... Наверное, как всегда, жду чуда...
— В твоей жизни стало происходить предостаточно чудес. Не надо жадничать, оставь их и для других... — заметил Стиллер и с нотками ревности поинтересовался: — А кто он?..
Грета загадочно улыбнулась.
— Рыцарь арктических льдов, снегов и метелей...
Мориц пожал плечами.
— Ледяной рыцарь?.. Куда он тебя увезет? Из Стокгольма—в вечную стужу? Ты этого хочешь?.. Думай лучше о новой жизни за океаном, о том, как завоевать американский экран!..
— Мы все равно встретимся с ним здесь, в Стокгольме!.. — сказала актриса таким тоном, словно помехой этой встрече был Стиллер.
В 1925 году Грета и Мориц прибыли в Соединенные Штаты. Впоследствии Гарбо вспоминала: «Когда я приехала в Америку, то была похожа на корабль без руля и паруса — испуганная, потерянная и одинокая...
Я была неуклюжа, боязлива, вся издергана, мне было стыдно за мой английский. Именно поэтому я возвела вокруг себя непробиваемую стену и живу за ней, отгородившись от всего мира. Быть звездой — нелегкое дело, требующее уйму времени...».
Руководитель «Метро Голдвин Майер» Луис Майер вначале с неодобрением отнесся к шведской актрисе.
— И зачем Мориц Стиллер приволок ее за собой?.. Смешно даже подумать, что эта скандинавская крестьянка сможет когда-нибудь выглядеть, как Норма Ширер или другие звезды!.. — жаловался Майер в кругу приближенных.
Грета Гарбо в 1924 г.
— В самом деле, девица из Стокгольма — неповоротлива, молчалива, холодна, безучастна к жизни и к работе. Не актриса, а снежное изваяние!.. — соглашались с Луисом многие коллеги.
Но вскоре среди деятелей американской киноиндустрии произошел перелом в отношении к Грете Гарбо.
За несколько дней до съемки фильма «Поток» одна из исполнительниц главной роли заболела. Было принято решение спешно ввести Грету. Первые кинопробы весьма удивили всех.
Известный американский режиссер Билли Уайлдер впоследствии писал: «Чудо Гарбо — это чудо целлулоида...
На кинопленке ее лицо полностью преображалось, становилось ликом звезды, на котором зритель пытается прочесть все тайны женской души. Эмульсионный слой пленки невероятным образом сообщает плоскому изображению глубину и таинственность. Случай Гарбо — это случай рождения звезды на пленке».
Фильм «Поток» принес ей любовь зрителей и заставил по-другому взглянуть на шведскую актрису деятелей киноиндустрии Соединенных Штатов. Американская пресса писала о ее необыкновенном таланте и завораживающей внешности.
Поэтесса Айрис Гри восторгалась: «Когда Гарбо смеживала веки, ее длинные ресницы цеплялись друг за дружку, и перед тем, как она снова открывала глаза, слышался явственный шорох наподобие трепета крыльев мотылька».
«Прекрасная покорительница Америки!..», «Скандинавская амазонка завоевала нас!..», «Снежная королева экрана!..», «Обладательница волшебной красоты и таланта!..» Подобные отзывы наполнили страницы газет и журналов Соединенных Штатов.
— Неужели я старею и теряю чутье?.. — заявил после выхода фильма «Поток» Майер. — Как же я не разглядел в гадком утенке прекрасного лебедя?..
Луис, осознав свою ошибку, предложил Грете и Морицу сотрудничать с его киностудией. Вскоре начались съемки фильмов «Соблазнительница» и «Плоть и дьявол», где Гарбо исполняла главные роли. С той поры за актрисой закрепилось амплуа трагической или роковой возлюбленной.
Грета Гарбо в роли Анны Карениной
В 1927 году, во время съемок фильма по мотивам романа Льва Толстого «Любовь», где Грета исполняла главную роль — Анну Каренину, у нее начались ссоры со Стиллером. По мере возрастания славы ученицы его собственные дела в кино шли все хуже и хуже. Фильмы, снятые Морицем в Соединенных Штатах, не привлекли внимания ни зрителей, ни прессы.
— Меня здесь не хотят понять... Америка подавляет мое творчество... Я оказался в каком-то лабиринте и не могу найти выхода!.. — не раз заявлял он Грете.
Свою досаду Мориц стал срывать на актрисе. В Голливуде ему некому было пожаловаться, излить обиды. Гарбо молча выслушивала своего учителя, но ничем не могла помочь.
Стиллеру так и не удалось прижиться в американском кинематографе. В 1928 году кинокомпания отказалась от его услуг. Растерянный и удрученный, Мориц вернулся в Швецию. А его ученица и недавняя подопечная навсегда связала свое творчество с американским кино.
Спустя два года Грете сообщили, что Мориц умер после тяжелой болезни. Она хотела немедленно отправиться в Стокгольм: как не проститься с человеком, открывшим ее талант и так повлиявшим на ее судьбу?
Но у киноиндустрии свои правила. Шла съемка нового фильма с участием Гарбо, и актрису не отпустили в Стокгольм.
Она стала одной из немногих звезд немого экрана, успешно освоившихся в звуковом кино. «Анна Кристи» был первым фильмом, где Грета заговорила.
Критики пришли к единодушному мнению: низкий, чувственный, проникновенный голос Гарбо завораживает зрителя не меньше, чем ее внешность, жесты и мимика.
Хотя киноведы недоумевали: как удалось актрисе, плохо владеющей английским языком, покорить звуковой экран?..
Еще одна — из множества — загадок Гарбо!
Росли ее слава и мастерство — проявлялись и признаки звездной болезни. Теперь она могла себе позволить капризничать на съемочной площадке, требовать повышения гонораров, особо не церемонясь, проявлять недовольство.
— Американское кино теперь нуждается во мне больше, чем я — в нем!.. — не раз говорила Грета приятелям.
Чтобы заставить пойти ей на уступки, она частенько заявляла кинопродюсерам и режиссерам:
— Кажется, мне пора возвращаться в Стокгольм... Там меня по-настоящему ценят!..
Фраза действовала безотказно — Гарбо добивалась своего: повышались гонорары, менялись условия контрактов, переделывались сценарии, как того хотела она.
— «Снежная королева» научилась показывать коготки!.. — частенько сокрушались ее продюсеры и режиссеры.
В тот год, когда Грета снималась в фильмах «Божественная женщина» и «Таинственная дама», Финн Мальмгрен готовился к новой экспедиции.
Итальянский авиаконструктор, генерал Умберто Нобиле, намеревался на дирижабле «Италия» совершить полет к Северному полюсу, высадить на лед группу ученых для проведения исследований, а также изучить район между Гренландией и Шпицбергеном, Землей Франца-Иосифа, канадским Арктическим архипелагом.
15 апреля 1928 года дирижабль Умберто Нобиле поднялся над Миланом и отправился в далекий путь. В состав экипажа входили 16 человек. Среди них — и уже опытный к тому времени исследователь Арктики, тридцатитрехлетний Финн Мальмгрен. Он отвечал за проведение метеорологических и океанографических наблюдений.
Экспедиция была хорошо оснащена: надувные лодки, сани, меховая одежда, спальные мешки, лыжи, самые современные научные приборы и инструменты, продукты питания — всего этого было в достатке. Финансировали ее миланские предприниматели.
Умберто Нобиле и Финн Мальмгрен. Фото 1928 г.
Дирижабль «Италия». Фото 1928 г.
Поддержал проведение экспедиции глава фашистской Италии Бенито Муссолини. Поэтому с властями у Умберто Нобиле проблем не было. Руководство Италии порекомендовало генералу обязательно совершить пропагандистскую акцию: выбросить на лед Северного полюса фашистский флаг и папский крест.
5 мая 1928 года дирижабль «Италия» приземлился в поселке Кингсбей на Шпицбергене. Отсюда Нобиле собирался совершить три полета. Первый из них — к Земле Франца-Иосифа — пришлось прервать из-за ненастья.
Второй полет оказался удачным. Примерно за 69 часов участникам экспедиции удалось подтвердить, что легендарной «Земли Джиллиса» не существует. Кроме того, были проведены исследования атмосферного электричества и земного магнетизма.
В программу третьего полета из Кингсбея входило изучение пространства между Шпицбергеном и Гренландией.
24 мая в 00 часов 20 минут дирижабль «Италия» достиг Северного полюса и начал спускаться. Однако ветер не позволил путешественникам высадиться на лед. Погода ухудшалась, и через два часа кружения над полюсом Нобиле отдал приказ возвращаться на Шпицберген.
Вскоре дирижабль попал в зону тумана. Встречный ветер усилился. Оболочка дирижабля скоро обледенела. Это уменьшило скорость полета аппарата со 100 до 40 километров в час. На полную мощь работали три мотора, сжигая топливо быстрее, чем предполагалось.
Из-за тумана путешественники не могли точно определить координаты дирижабля. Воздушный корабль то поднимался, то опускался, плохо подчиняясь управлению.
Катастрофа произошла 25 мая в 10 часов 33 минуты. Невдалеке от Шпицбергена дирижабль ударился гондолой о торосы. Все произошло так стремительно, что путешественники не успели послать сигнал бедствия.
10 участников экспедиции, в том числе и Умберто Нобиле, выбросило на льдину. 6 человек, оставшихся на изувеченном дирижабле, унесло неизвестно куда.
Впоследствии Нобиле вспоминал эту катастрофу: «Раздался ужасный треск. Я ощутил удар в голову. Почувствовал себя сплющенным, раздавленным.
Ясно, но без всякой боли, ощутил что несколько костей у меня сломано. Затем что-то свалилось сверху и меня выбросило наружу вниз головой. Инстинктивно я закрыл глаза и в полном сознании равнодушно подумал: «Все кончено...»»
Другой участник экспедиции, профессор Ф. Бегунек, писал: «Передать все подробности катастрофы здесь невозможно. Я хочу только подчеркнуть, что каждый оставался на своем месте, сохраняя спокойствие, даже когда мы видели, как ледяное поле под нами превращалось в сотни льдин, которые летели нам навстречу и увеличивались.
Мы не потеряли присутствия духа и тогда, когда моторная гондола несчастного Помеллы и наша собственная гондола со страшным треском были расщеплены в куски».
Из десяти выброшенных на лед один погиб. Это был моторист Помела. У Нобиле сломаны руки и ноги, у Мальмгрена — рука, у Чечиони — нога. Следы шестерых, унесенных на дирижабле, в течение многих лет так и не удалось отыскать.
При ударе о лед пострадала радиостанция. Путешественники попытались связаться с прикомандированным к экспедиции судном «Чита ди Милано». Однако из-за поломки передатчика их не услышали.
30 мая Мальмгрен, Мариано и Цаппи рискнули отправиться к Шпицбергену, чтобы сообщить о катастрофе и бедственном положении участников экспедиции.
Как вспоминал о Мальмгрене Бегунек: «Жалкий и искалеченный, нагруженный вещевым мешком с продовольствием, падая при первых шагах, но поддерживаемый несокрушимой волей, он направился на сушу, побуждаемый единственной благородной целью организовать помощь своим несчастным товарищам, очутившимся на льду». Те, кто остался в лагере, продолжали посылать сигналы бедствия.
Наконец 7 июня их сигналы были услышаны в северном русском селе Вознесенье-Вохма радиолюбителем Николаем Шмидтом. Об этом он сообщил в Москву.
На следующий день призыв о помощи получили и на корабле «Чита ди Милано».
8 июня весть о катастрофе дирижабля «Италия» и о бедственном положении путешественников уже облетела весь мир.
В течение 2—3 дней были организованы десятки спасательных экспедиций. Официально 6 стран приняли участие в этой благородной миссии. Чтобы выручить попавших в беду, были задействованы почти 1500 специалистов, 21 самолет, 18 кораблей, приспособленных к плаванию в арктических водах.
Обо всем этом Финн Мальмгрен и двое его спутников не знали. Они по-прежнему пробирались к Шпицбергену, надеясь добраться до людей и сообщить о товарищах, оставшихся на льдине.
12 июня в Советском Союзе был организован Комитет помощи бедствующей экспедиции Нобиле. Для ее спасения были направлены ледокол «Красин» и ледокольный пароход «Малыгин». На обоих кораблях находились опытные летчики и самолеты, оборудованные лыжами. Также был задействован еще один советский ледокольный пароход, «Г. Седов».
Несмотря на давнее разногласие с Умберто Нобиле, на помощь пострадавшей экспедиции поспешил и знаменитый полярный исследователь Руаль Амундсен. На свои деньги он нанял французский гидросамолет «Латам» и отправился в Заполярье.
В состав экипажа входили летчик Гильбо, механик Брази, радист Валетте, второй пилот Дитриксон. Наблюдателем в этот полет отправился де Кювервиль.
18 июня гидросамолет Амундсена долетел до северного норвежского порта Тромсё и после первой остановки отправился к берегам Шпицбергена.
Радиосвязь с самолетом «Латам» пропала через пару часов. В расчетное время спасательная экспедиция Амундсена до Шпицбергена не добралась. Никаких известий о нем и о его товарищах больше не поступало.
Почти два с половиной месяца причина внезапного исчезновения гидроплана «Латам» оставалась загадкой.
Но вот 1 сентября 1928 года в норвежских и шведских газетах появилось сообщение: «... В пятницу, 31 августа в 7 часов 45 минут утра, пароход «Брод» из Харейда нашел в море в 10 морских милях на северо-запад от Торевогена поплавок от гидроплана типа «Латам»...».
Осенью того же года в четырехстах милях от Тромсё был найден пустой бензобак с медной табличкой. На ней просматривалось слово «Латам».
А в 1933 году в сети рыбаков попали обломки пропавшего гидросамолета. Однако останки Амундсена и его товарищей по спасательной экспедиции обнаружить так и не удалось.
Еще задолго до печальных находок, через несколько дней после исчезновения самолета «Латам» многие газеты мира вышли с примерно одинаковыми сообщениями: «Рыцарь арктических льдов Амундсен погиб, пытаясь выручить других!..».
Неудача постигла советский пароход «Малыгин». 20 июня он оказался в ледовом плену возле острова Надежды, из которого некоторое время не мог освободиться.
22 июня итальянцу Умберто Маддалени удалось отыскать лагерь генерала Нобиле и сбросить аккумуляторы для рации, продовольствие и медикаменты.
Спустя трое суток шведский летчик Лундборг на одномоторном самолете «Фоккер» сел на лед рядом с лагерем бедствующих путешественников. Маленький «Фоккер» смог взять на борт лишь одного пострадавшего... Начальника экспедиции!
Несмотря на то что Умберто Нобиле был ранен и находился в тяжелом состоянии, мировая общественность неоднозначно восприняла его возвращение из ледового плена.
«Руководитель экспедиции первым покинул лагерь, оставив своих товарищей!.. Все равно что капитан первым бы покинул тонущий корабль!..»
Сторонники Нобиле защищали его: генерал был тяжело ранен... Он пострадал больше остальных и в первую очередь нуждался в медицинской помощи... Промедление угрожало его жизни... Окажись Умберто Нобиле на несколько часов дольше на льдине, врачи не смогли бы его спасти... Генерал хотел лично возглавить спасение всех своих товарищей по экспедиции!..
Правильно ли поступил Умберто Нобиле?
Споры продолжаются и в наше время.
29 июня советский летчик Михаил Бабушкин вылетел на помощь пострадавшим путешественникам. Плохая видимость и сильный ветер помешали ему. Через пять дней Бабушкин вынужден был вернуться на пароход «Малыгин».
Лишь 10 июля летчику Борису Чухновскому, второму пилоту Г. Страубе, штурману-радисту А.Д. Алексееву и бортмеханику А. Шелагину удалось вблизи острова Северо-Восточная Земля обнаружить затерявшуюся группу Мальмгрена.
Чухновский решил вернуться на ледокол «Красин», поскольку самостоятельно на самолете спасти путешественников не мог.
Отыскать корабль в сильном тумане не удалось. Чухновский посадил самолет на торосистый участок, повредив два винта и шасси. На ледокол была направлена радиограмма: «Считаем необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена».
В романе шведского писателя Пера Улова Энквиста «Низвер-женный ангел» есть строки: «...Финн Мальмгрен в ледяной могиле.
Они шли на юг за помощью. Два его итальянских товарища вырубили могилу во льду и, сняв с него кое-какую одежду, бросили на произвол судьбы, еще живого.
Советский ледокол «Красин» спасает членов экспедиции Нобиле.
Фото 1928 г.
В детстве именно эта картина глубже всего врезалась в мое сознание: я представлял, как нахожу Финна Мальмгрена в его ледяной могиле, мертвого, и тонкая ледяная корка покрывает его тело, голову и лицо, представлял себе, как он лежал там с открытыми глазами, глядя вверх сквозь эту ледяную корку и как умирал, видя высоко в небе, возможно, альбатроса, гигантскую белую птицу, которая все кружила, словно слабая белесая тень над ледяной коркой».
Возможно, шведский писатель прав и именно так все и случилось. И Мальмгрен действительно был брошен на произвол судьбы.
Исследователь истории освоения Арктики Александр Федорович Лактионов описал трагическое событие 1928 года: «12 июля «Красин» подошел к группе Мальмгрена, обнаруженной на льду вблизи острова Карла XII...
Но самого Мальмгрена на льдине не оказалось. Выяснилось, что Цаппи и Мариано бросили его еще месяц назад. Мальмгрен к тому времени совершенно обессилел. И итальянцы, не задумываясь, оставили его одного в ледяной пустыне, забрав остатки пищи и предупредительно вырубив топориком во льду углубление, так как Мальмгрен боялся, что какой-нибудь бродячий медведь заметит его на льду, примет за морского зверя и растерзает.
Когда «Красин» подобрал итальянцев, оказалось, что Цаппи был крепок, здоров и бодр, на нем были надеты теплое белье, три рубашки, в том числе меховая и вязаная, три пары брюк, тюленьи мокасины.
Он прыгал с ропака на ропак, восторженно приветствуя спасителей, в то время как Мариано, совершенно обессилевший, с отмороженными пальцами на ноге, лежал на льду, не имея сил даже поднять голову. Он был совсем истощен, одет лишь в потертые суконные брюки и вязаную рубашку и находился при смерти. Позднее Цаппи признался, что у него возникла мысль покинуть на льду и Мариано, но он не решился идти один с большой ношей. Так выполняли закон товарищества два питомца итальянского фашистского военно-морского флота.
Впоследствии в связи с тем, что история гибели Мальмгрена широко обсуждалась в печати, в Риме была создана правительственная комиссия под председательством известного адмирала Каньи для расследования всех обстоятельств, сопутствовавших гибели дирижабля «Италия». Характерно, что расследование проходило втайне. Был опубликован только приговор комиссии, который признал поведение Цаппи и Мариано... достойным похвалы.
Правда, сам Нобиле был обвинен в плохой организации экспедиции и в том, что первым вылетел с Лундборгом, бросив своих спутников».
Генерал, изобретатель, путешественник, был разжалован и даже предан суду. Несмотря на все трудности, он прожил долгую жизнь. Не поладив с фашистским режимом на родине, Умберто некоторое время работал в Советском Союзе, помогая строить дирижабли. Несколько лет Нобиле жил в США. Потом все же вернулся в Италию. Он успел написать немало книг и дал множество интервью, в том числе и о своем путешествии в Арктику.
Вопросы журналистов о Мальмгрене всегда как-то напрягали его, заставляли делать долгие паузы, тщательно проговаривать ответы. Как вспоминал американский журналист АртШилдс: «Нобиле при имени этого погибшего ученого будто на короткое время погружался в тревожный для него 1928-й год и лишь потом медленно, взвешивая каждое слово, рассказывал о Мальмгрене».
Арт Шилдс был лично знаком с Гретой Гарбо, поэтому один эпизод из рассказа Нобиле о шведском путешественнике ему особенно запомнился.
Незадолго до вылета дирижабля «Италия» из Милана Умберто Нобиле и Финн Мальмгрен побывали в гостях у какого-то их общего знакомого.
Во время дружеской беседы внимание шведа вдруг привлекла американская газета на журнальном столике. Не прерывая разговора, он взял ее, пробежал глазами первую страницу и замер.
— Нашли что-то любопытное? — поинтересовался хозяин дома. — Хотя ничего нового в ней нет. Забыл выбросить еще неделю назад...
Мальмгрен растерянно кивнул в ответ и пробормотал — то ли собеседникам, то ли самому себе:
— До чего знакомое лицо... Грета... Грета...
Хозяин дома улыбнулся.
— Ах, вот кто вас взволновал!.. Очаровательная мордашка... Только что вспыхнувшая звезда кинематографа. Американцы буквально помешались на ней. Загляни в их любую газету, всюду восхваление: «Грета Гарбо!..», «Грета Гарбо!..», «Непревзойденная!..», «Божественная!..», «Несравненная!..». По правде говоря, я еще не видел фильмов с ее участием...
Хозяин внезапно шлепнул себя по лбу.
— Ах, да она ведь ваша землячка, синьор Мальмгрен!.. Я читал, что эта девушка из простой стокгольмской семьи...
Финн не дал договорить словоохотливому итальянцу и с нескрываемым восторгом произнес:
— А ведь, точно, она!.. Девочкас Ледяными лилиями!.. Стокгольмская Золушка... Молодчина, добилась своего!
Заметив недоуменные взгляды хозяина дома и Умберто Нобиле, Мальмгрен охотно пояснил:
— Когда мы познакомились, у нее была другая фамилия. И выглядела она... Впрочем, это не важно...
Нобиле тогда показалось забавным, как разволновался невозмутимый, сдержанный швед. «Видимо, крепко зацепила этого славного парня актрисочка!..» — подумал генерал.
— Мы условились с ней встретиться. Неизвестно — когда, но точно — в Стокгольме, в ресторане «Гранд-отеля», — словно убеждая самого себя, произнес Мальмгрен.
— Одобряю вашу уверенность! — Хозяин дома щелкнул пальцами и рассмеялся. — Мысль о желанной встрече будет согревать вас в ледяной пустыне. Возьмите эту газету, поставьте сегодняшнюю дату, и мы с Умберто распишемся под портретом красотки.
— Зачем? — Нобиле вопросительно взглянул на хозяина дома.
— Есть такая давняя примета, — пояснил тот, — чем больше людей пожелает, чтобы у кого-то сбылось задуманное, тем больше шансов той мечте осуществиться. Наши с тобой подписи будут своеобразными пожеланиями, понятными только синьору Мальмгрену.
Нобиле усмехнулся, поставил подпись под портретом Греты Гарбо и проворчал:
— Бывает и по-другому: больше людей знают о задуманном — больше шансов, что его сглазят.
Хозяин дома всплеснул руками.
— Ты тоже стал суеверным, генерал!
— «Перед серьезными испытаниями кто откажется соблюдать приметы?..» Так вопрошал или заявлял Чезаре Борджа, — снова усмехнулся Нобиле и протянул газету Мальмгрену. — Возьмите с собой в полет. Дирижабль от этого не отяжелеет, а вам, глядишь, и поможет...
Спустя много лет на вопрос Арта Шилдса, исполнил ли этот совет Мальмгрен, Умберто Нобиле проворчал:
— Не знаю... Вечно вы, журналисты, вместо конкретных фактов выискиваете лирику, грезы, несерьезные детали, домыслы!..
Американская пресса хоть и сдержанно, но с сочувствием отозвалась на трагические события, связанные с экспедицией Умберто Нобиле. О Финне Мальмгрене писали, что, когда он почувствовал слабость, недомогание и не смог двигаться дальше, то сам попросил Цаппи и Мариано оставить его умирать. Ученый не хотел стать обузой для товарищей.
Так ли было на самом деле?
Не удалось докопаться до истины по горячим следам, тем более вряд ли получится сделать спустя много лет.
Жизнь и гибель Финна Мальмгрена заинтересовала голливудских деятелей. Появилась идея снять о нем фильм. Но замысел так и не осуществился.
Знала ли Грета Гарбо о катастрофе дирижабля «Италия»? Возможно, и о бедах экспедиции Умберто Нобиле, и о гибели Мальмгрена она услышала от знакомых. В 1928 году, как и раньше, Грета почти не читала газет и журналов... Разве что — рецензии о себе.
Во время съемки очередного фильма в одной из сцен Гарбо появлялась с букетом белых лилий. В тот день она играла как-то по-особенному легко и непринужденно.
Работа близилась к завершению, как вдруг с Гретой произошла внезапная перемена. Она замерла, устремила взгляд куда-то в одну точку, поверх голов присутствующих на съемочной площадке.
Букет выпал из ее рук. И, как показалось всем, кто наблюдал эту сцену, медленно, словно в замедленной съемке, опустился на пол.
Актриса продолжала стоять неподвижно и не обращая внимания на упавшие лилии.
— Что случилось?!.. — крикнул режиссер.
В ответ — молчание.
— Тебе плохо?!..
Снова молчание.
— Вызвать врача?..
— Может, присядете и отдохнете? — засуетились, загалдели на съемочной площадке.
Гарбо наконец вышла из оцепенения. Тряхнула головой и перевела взгляд на цветы, лежащие у ее ног.
— Где-то далеко-далеко не стало близкого мне человека... Я, кажется, увидела, как это произошло... — наконец проговорила Грета. — И все же мы когда-нибудь с ним встретимся... В Стокгольме...
Слова ее прозвучали так, что присутствующие приняли их за монолог из фильма.
Режиссер удивился и лихорадочно стал копаться в своих записях, а потом воскликнул:
— Грэ!.. Ты замечательно закатила монолог!.. Но такого нет в сценарии!..
— Значит, рано или поздно будет!.. — пророческим тоном ответила Гарбо, грустно улыбнулась и добавила: — Не в сценарии, так в жизни...
Режиссер недоуменно пожал плечами.
— Ничего не понял... У нашей Ледяной принцессы, как всегда, все непонятно, многозначительно и загадочно... Произнесет нечто таинственное, прервет себя на полуслове, а ты потом гадай, что после этого ожидать... — пробормотал он ассистенту, а затем громко обратился к актрисе: — Продолжим?! Ты готова, Грэ?!
— Готова! — Гарбо решительно кивнула. — А белые лилии пусть уберут. Я с ними не буду сниматься!..
Это событие якобы произошло 12 июня 1928 года, то есть, предположительно, в тот день, когда во льдах в одиночестве умер Мальмгрен.
Мистика? Реальный эпизод из жизни кинозвезды?..
— В судьбе Гарбо все так таинственно и запутанно... — уклончиво ответил на это Арт Шилдс.
Биографы великой актрисы упоминают, что впервые белые лилии преподнес ей Мориц Стиллер еще в Стокгольме, во время съемок фильма. С того времени для Греты эти цветы стали любимым и своеобразным талисманом.
О ее пристрастии к белым лилиям знали многие. Их не раз присылала Грете ее подруга, известная голливудская сценаристка Мерседес де Акоста. Мерседес обычно прилагала к букетам записки со своими изречениями.
Одно из таких посланий актриса долгое время хранила дома, на журнальном столике: «В жизни нет ничего постоянного. Никогда не следует произносить слово «вечно», особенно применительно к любви, ибо это всегда подобно святотатству. Никто не способен понять, действительно ли он с этого момента проникся истинной любовью или же, попросту дав клятву, тотчас забудет о ней».
В своих мемуарах Мерседес де Акоста позволила то, что весьма не понравилось Гарбо. Они поссорились и перестали общаться. Но когда Мерседес умерла, Грета попросила положить белые лилии в гроб подруги.
В 1939 году Гарбо снималась в фильме «Ниночка». Она сыграла комедийную роль комиссарши Нины Якушевой, инспектирующей советское торгпредство в Париже. В СССР этот фильм посчитали антибольшевистским и не выпустили на экраны Советского Союза.
Во время съемок «Ниночки» произошел странный эпизод.
Грета произнесла по сценарию фразу:
— «Где ты, мой рыцарь ледяного безмолвия?..» — И вдруг остановилась, отчаянно махнула рукой и заявила: — Нет, я не буду произносить эту фразу!..
— Что за капризы?!.. — возмутился режиссер. — Объясни, чем она тебе не понравилась?!
Гарбо не стала объяснять и упрямо потребовала:
— Пусть сценарист уберет фразу «Где ты, мой рыцарь ледяного безмолвия?..»...
Режиссер понял, что лучше исполнить непонятную прихоть звезды. А для съемочной группы так и осталось загадкой, почему Гарбо захотела изменить слова героини фильма о каком-то рыцаре.
О ней рождались легенды, не только связанные с кино. Конечно же, судачили о ее знаменитых поклонниках. Известно, что одним из почитателей Греты был Адольф Гитлер. В конце тридцатых годов он не раз приглашал актрису в Германию. Гарбо под разными предлогами уклонялась от поездки.
Впоследствии она писала: «Наверное, мне следовало отправиться в Берлин, захватив с собой пистолет, спрятанный в сумочке. Я могла убить его (Гитлера) очень легко. Это разрешило бы все проблемы, и, может быть, не было бы войны, а я стала бы героиней масштаба Жанны д'Арк. Хотя я не политик, и, наверное, война началась бы при всех обстоятельствах».
Вспоминая свои звездные годы, Гарбо не раз говорила знакомым и журналистам:
— История моей жизни — это история о запасных выходах, боковых дверях, тайных лифтах и других способах входить и выходить так, чтобы меня не беспокоили...
Наверное, самой большой загадкой в жизни знаменитой актрисы стало не ее восхождение на кино-олимп, а уход из кинематографа.
В 1941 году она снялась в фильме Джорджа Кьюкора «Двуликая женщина». Картина успеха не имела. По мнению некоторых кинокритиков, возможно, это послужило причиной ухода Гарбо из профессии. Но мало ли у звезд экрана бывает провалов и неудач!.. Тем более, не в характере Греты — отступать и впадать в отчаяние.
И все же она именно после фильма «Двуликая женщина» навсегда оборвала свою звездную карьеру и отказалась подписывать новый контракт с «Метро Голдвин Майер».
Кинодеятели вначале посчитали, что это очередной каприз знаменитой актрисы и что она попросту хочет потребовать не-бычайно высоких гонораров. Однако проходили месяцы, годы, а Гарбо не собиралась возвращаться в профессию. Ее приглашали известный кинорежиссер Альфред Хичкок и не менее именитый театральный режиссер Джорджо Стрелер.
Даже этим уважаемым ею мастерам Грета твердо ответила:
— Нет!..
Она стала затворницей и вначале поселилась в нью-йоркской гостинице под чужим именем. С прессой больше не встречалась и категорически отказывалась фотографироваться.
В сороковых годах журналисты нередко задавали вопросы последнему в творческой жизни Греты Гарбо режиссеру Джорджу Кьюкору:
— Чем вы объясните затворничество актрисы?
— Может, что-то произошло во время съемок вашего фильма?
— Отчего она разлюбила кино? Не кроется ли причина в непредсказуемом, вздорном характере Гарбо?..
По-разному отвечал на подобные вопросы Джордж Кьюкор. Сохранилось его высказывание о Грете: «Она может соблазнить вас одним взглядом. Она может даже провести с вами ночь, а утром выставить вон. Но все равно истинную свою чувственность она бережет для кинокамеры...»
Несмотря на отшельнический образ жизни, Грета Гарбо изредка встречалась с друзьями и приятелями: со знаменитым дирижером Леопольдом Стаковским, с Уинстоном Черчиллем, с мультимиллионерами Аристотелем Онасисом и Ротшильдами, с членами шведской королевской семьи, с датским королем Христианом X, с влиятельным промышленником Джорджем Шли. Случались встречи и с давними знакомыми по кинематографу, и с родственниками.
Благодаря Джорджу Шли, Гарбо стала очень богатой. Она передала ему право распоряжаться ее деньгами и вкладывать их в антиквариат. А тот завещал Грете свое огромное состояние.
После его смерти она получила в наследство дома во Франции и Италии, а также солидный пакет акций. Кроме того, бывшая звезда кино владела большей частью торгового центра в роскошном районе Лос-Анджелеса — Беверли-Хиллз, домами в Нью-Йорке и в родной Швеции.
Редкие встречи Греты Гарбо с друзьями и приятелями проходили в разных местах, но только не в ее квартире на Манхэттене.
Когда великие и знаменитые отходят отдел, их с особым удовольствием поливают грязью сплетен, недобрых вымыслов, унижающих достоинство слухов. Хоть и немного, но эта участь коснулась и Греты Гарбо.
Ее не очень волновало, когда о ней плохо отзывались незнакомые журналисты. Она их просто не читала. Другое дело если подобное совершали друзья...
Книга «Беглые заметки» известного фотографа, мастера портретов знаменитостей Сесиля Битона обидела Грету. Их долгая нежная дружба прервалась навсегда. Много нелицеприятных высказываний допустил в своей книге Битон о Гарбо: «Она не любит вмешательства в ее жизнь.
Бывает, доведенная до предела, она бросается в слезу и запирается у себя в комнате на несколько дней, отказываясь впускать даже горничную. Она даже не в состоянии читать. По этим причинам она не способна развиваться как личность. Прекрасно, что она оберегает себя от тлетворного влияния Голливуда, но Гарбо теперь настолько замкнулась в самой себе, что, даже когда время от времени позволяет себе отдых, он не становится для нее событием...
Ее ничто и никто в особенности не интересует, она несносна как индивид, столь же эгоистична и совершенно не готова раскрыть себя кому-либо; из нее получилась бы занудная собеседница, постоянно вздыхающая и полная раскаяния. Она суеверна, подозрительна, ей неизвестно значение слова «дружба». Любить она тоже не способна...».
— Одни друзья уходят из жизни, других я сталкиваю с тропинки, по которой иду в будущее, — сказала Грета своей знакомой, указав на книгу Сесиля Битона.
В годы затворничества Гарбо пристрастилась к коллекционированию. В ее нью-йоркской квартире были собраны полотна Модильяни, Ренуара, Пикассо и других замечательных мастеров. А еще она увлеклась чтением книг о родном Стокгольме.
Однажды, незадолго до смерти, Грета случайно познакомилась со студенткой, шведкой по национальности. Девушка попала в Америку в младенчестве и никогда не была на родине.
— Обязательно прочтите, это мой вам подарок на память о замечательном Стокгольме, — сказала Гарбо студентке, протянула ей книгу Астрид Линдгрен и добавила: — Мы почти ровесники с Астрид. В тот год, когда я отправилась за океан, она переехала в Стокгольм...
— Но это же книга для детей, — удивилась студентка.
— Ну и что?.. Зато она лучше всех описала волшебный Стокгольм, который открывается лишь детям — истинным художникам и романтикам, — ответила Гарбо. — Вы только прочтите...
Грета взяла книгу у девушки и открыла ее.
— «... господин Лильонкваст. Живет он в стране Сумерек, в стране между Светом и Тьмой. Еще она называется — страна, которой нет...
Весь Стокгольм тонул в сумерках, мягких, совершенно голубых сумерках. На улицах не было ни души.
— А теперь полетим! — предложил господин Лильонкваст...
Мы пролетели над дубами парка Юргорден, над сверкающими водами залива Юргордсбруннсвикен и высоко над городом, где во всех домах уже начали зажигаться свечи. Я не знаю, может ли быть на свете что-либо более прекрасное, чем этот город, лежавший внизу...»
Студентка отвела недоуменный взгляд в сторону и подумала: «Непонятно, что нашла особого эта, некогда знаменитая актриса, в детской книге Астрид Линдгрен...»
Но подарок она все же взяла с почтительным видом.
А уже после смерти Греты бывшая студентка заявила приятелям:
— Кажется, эта Гарбо в конце пути впала в детство... Из капризной, циничной звезды экрана превратилась в чудаковатую старушенцию...
Слава богу, такого отзыва ни сама Гарбо, ни ее друзья и истинные поклонники таланта уже не слышали...
В начале 70-х годов Гарбо печально сказала своему давнему знакомому:
— Я огляделась по сторонам и обнаружила, что рядом почти не осталось друзей. О моем прошлом теперь смело пишут всякую всячину, не опасаясь недовольства свидетелей давних событий...
Изредка знаменитая затворница сама подбрасывала журналистам противоречивые, необычные и непонятные факты из своего прошлого.
Через год после смерти актрисы вышла в свет книга Свена Бромана «Гарбо о Гарбо», где он привел ее высказывание: «...Я устала от Голливуда, никогда не любила свою работу.
Бывали дни, когда я просто заставляла себя идти на студию. По сути дела, я снималась даже дольше, чем планировала. Остановиться раньше мне не позволял контракт. Я ведь никогда не чувствовала себя настоящей актрисой. Меня часто приглашали выступать на Бродвее. Но сама мысль, что на меня будут смотреть тысячи глаз, приводила меня в ужас...»
Многие читатели книги Свена Бромана были удивлены этим признанием. Женщина, чье имя неразрывно связано с киноискусством, добившаяся благодаря экрану мировой славы, вдруг заявляет, что «не чувствовала себя настоящей актрисой»!..
Не менее удивительные материалы о Гарбо собирал один русский журналист. Он хотел написать книгу под названием «Возвращение прекрасной беглянки, или Тайные путешествия по Стокгольму». Судя по названию, речь в этой работе должна была идти о прогулках Гарбо по родному городу. Их она совершала в одиночку, инкогнито, насколько возможно, изменив свой внешний вид.
По каким-то причинам книга так и не вышло в свет.
У знатоков биографии Гарбо, у любителей стокгольмских тайн есть разные мнения, сколько раз посещала она родной город, по каким местам бродила, с кем встречалась. Однако, никто не оспаривает, что она останавливалась в шведской столице в «Гранд-отеле» и захаживала в ресторан, в который впервые привел ее Финн Мальмгрен.
Грета Гарбо. Фото 1930-х гг.
Грета появлялась в этом старом фешенебельном заведении одна. Темные очки и шляпа сразу выдавали желание посетительницы быть неузнанной.
Вышколенным официантам строжайше запрещалось пялить глаза и даже окидывать вопросительным взглядом подобных клиентов. Но уж после работы они могли вволю посудачить и высказывать догадки...
Так кто она, эта загадочная дама с властными, аристократическими манерами?.. Лишь годы спустя некоторым из них стало известно ее имя.
— ...Мне — кофе, а ему — «Горячий Стокгольм»...
Официант удивленно взглянул на пустое кресло за столиком напротив важной посетительницы.
— Простите, я не понял, о ком вы говорите...
Грета улыбнулась, словно наслаждаясь растерянностью официанта.
— О моем спутнике...
— Но где же он?
— Господин Мальмгрен где-то здесь, в Стокгольме...
— Вы имеете в виду господина Мальмгрена — помощника управляющего банком...
Грета перебила официанта:
— Нет, я говорю совсем о другом человеке.
— Вы изволили заказать что-то горячее для вашего спутника... Простите, я не расслышал... — снова поинтересовался официант.
— Да, я заказала ему «Горячий Стокгольм», — ответила Грета.
— Не понял... Что это? — Официант от смущения даже оглянулся, словно надеялся на подсказку более опытных коллег.
— Значит, вы никогда не путешествовали в Арктике!..
— Увы, не приходилось...
— «Горячий Стокгольм» — любимый коктейль рыцарей ледяного безмолвия. Впрочем, это было давным-давно... Запомните рецепт доброго старого коктейля. Может, когда-нибудь он вам еще пригодится...
Официант записал, как приготовить «Горячий Стокгольм», и хотел было удалиться.
Но Грета остановила его:
— Ах да, совсем забыла... Сейчас должны доставить для меня цветы. Принесите вазу с водой... В Стокгольме по-прежнему самые лучшие белые лилии продаются на Нормальмской площади?..
— Да-да, именно там, — поспешно подтвердил официант, хотя понятия не имел, где продаются в Стокгольме лучшие белые лилии. — А вазу я сейчас принесу...
Он сообщил бармену рецепт странного коктейля и пожаловался:
— Эта миссис... мадам... фру... прекрасно говорит по-шведски, но мне трудно ее понять.
Старый бармен улыбнулся.
— У них другой язык, приятель. Мы с ними произносим одинаковые слова, но с разными смыслами...
— А все же кто она? — Официант кивнул в сторону одинокой посетительницы. — Из семейства Ротшильдов, Онасисов или из королевского дома?
Бармен покачал головой.
— Она хочет быть неузнанной... Кто знает — да не выдаст ее тайну... Возможно, когда-нибудь ты сам поймешь, кого обслуживал... Хотя... — Бармен окинул взглядом молодого собеседника. — Хотя для твоего поколения ее имя уже мало что значит... Ладно, займись делом. А я приготовлю «Горячий Стокгольм». Давненько его никто не заказывал!..
Она допила кофе.
Не успела подняться, как рядом оказался официант.
— Что-нибудь еще?
— Нет...
— Будут какие-то пожелания?
Грета задумчиво взглянула на официанта и улыбнулась.
— Пожелания?.. Почаще, молодой человек, вспоминайте ушедших, дорогих вам людей. Быть может, вспоминать о них уже больше некому. Впрочем, это не пожелание, а совет...
— Я буду помнить ваши слова, фру... Простите, мэм. — Официант чуть склонил голову. — Завтра вас ожидать в это же время?
— Завтра я возвращаюсь в Нью-Йорк, — ответила Грета.
— А как же «Горячий Стокгольм» и лилии?.. — спохватился официант. — Коктейль остыл, а господин Мальмгрен так и не пришел...
Грета взглянула на столик.
— Пусть все останется здесь до закрытия... А если Мальмгрен появится завтра или через много лет, приготовьте ему «Горячий Стокгольм» и закажите белые лилии... — Она протянула официанту деньги. — Надеюсь, этого достаточно?..
— Вполне, мэм... — не глядя на них, ответил молодой человек. — А если господин Мальмгрен поинтересуется, от кого коктейль и цветы?.. А если он вообще не придет?..
Грета, словно прощаясь, окинула взглядом зал ресторана и твердо ответила:
— Мальмгрен обязательно вернется и обо всем догадается сам...