И юноша поведал о своем видении, показав шпагу Портоса, которую дуновение морских ветров и искрошившиеся от времени камни случайно ему вручили.
Корантина побледнела, узнав в огромной шпаге оружие, принадлежавшее ее возлюбленному. Пошатнувшись, она прижала руку к груди, как будто шпага пронзила ей сердце. Жоэль любил мать и почитал ее, как святую. При виде такого огорчения, гнев его тотчас улетучился. Преклонив колени, словно моля о прощении, юноша с тревогой воскликнул:
— В чем дело, матушка? Я обидел тебя? Неужели ты узнала эту шпагу?
— Да, — торжественно ответила Корантина, сдерживая слезы. — Ну, теперь ты узнаешь то, что должен был узнать рано или поздно. Я впервые встретила…
Жоэль поднял руку, давая матери знак умолкнуть, с такой властностью, какую он никогда раньше не проявлял по отношению к ней.
— Нет, не нужно! Не хочу ничего знать. Я не стану драться на дуэли с этим парнем, а просто изобью до полусмерти и его, и всю эту шайку наглецов. Не говори ничего, если только ты не хочешь сказать, что прощаешь мне причиненную тебе боль!
Корантина высвободилась из объятий сына.
— Мой мальчик, — сказала она, — ты имеешь право все знать, но пусть это еще некоторое время останется тайной.
— О, матушка, у меня нет других желаний, кроме твоих. Храни свой секрет. Пусть он, так же как и тайна представшего передо мной видения и дара моего родителя, раскроется тогда, когда этого захочет Бог.
— Клянусь, ты все узнаешь, — печально промолвила Корантина. — Если ты видел своего отца, значит я тоже скоро увижу его. Ты узнаешь обо всем, когда… — она окончила фразу так тихо, что Жоэль не слышал ее, — когда смерть избавит меня от необходимости краснеть перед тобой.
С этого времени жизнь матери и сына изменилась. Корантина стала мрачной, ее энергичность пошла на убыль. Предоставив Жоэлю заботу о ферме, она заточила себя в своей комнате. Часто можно было слышать, как она нахмурившись, повторяет, словно одержимая навязчивой идеей:
— Я наказана рукой своего сына.
Корантина уже давно перестала ходить на кладбище ухаживать за могилой родителей, так как клеветники даже теперь при встрече оскорбляли ее — в сельской местности грязные сплетни едва ли могут заглохнуть. Ее единственной прогулкой стала дорога на пустынный берег, где высилась Гробница гиганта. Любопытство однажды побудило Жоэля последовать за матерью, и он узнал о цели ее странных походов.
— Уверен, что я видел своего отца, и что эта шпага принадлежала ему, — говорил себе Жоэль, гордо улыбаясь при мысли, что является отпрыском человека, обладавшего столь величавой и впечатляющей внешностью.
Тем временем лицо бедной женщины похудело, вокруг глаз образовались коричневые круги, кожа приобрела желтый цвет старой слоновой кости, а в пышных волосах появились серебряные пряди. Пожалуй, только сын не замечал происшедших перемен, ибо мать всегда оставалась для него одной и той же.
И все же Жоэль со временем становился все более серьезным. Он не воздавал за оскорбления ударами палки или счастливо приобретенной шпаги, ибо никто больше не осмеливался в присутствии юноши делать недостойные намеки на его происхождение, видя угрожающее выражение на его лице, когда он подозревал нечто подобное. Шутка теряет прелесть, если она грозит шутнику смертью. Никто не верил, что Жоэль забыл оскорбление, и меньше всех молодой дворянин, нанесший его.
Природную веселость юноши часто омрачала тень беспокойства. Взгляд его, блуждавший в пространстве, внезапно становился неподвижным, и старые кумушки говорили, что молодой господин с фермы Корантины «видит бродящих по пустоши», имея в виду посланцев иного мира, сообщающих смертным дурные вести. Жоэль часами бродил по берегу, будто нечто невидимое для остальных приковывало его взгляд, устремленный в сторону материка.
Корантина читала мысли, роящиеся в голове сына, ибо встречая его дома, она говорила, прижимая юношу к груди:
— Ты ведь не уедешь, дитя мое, покуда я жива?
Корантину терзала самая разрушительная из всех болезней — горе. Она не сомневалась, что ее храбрый возлюбленный лежит в могиле, и что шпага, найденная устремившей острие из-под земли к небесам, являлась его даром. В отсутствие Жоэля женщина тайком расспросила Плуэ, и он описал ей спутника епископа ваннского, отличавшегося огромным ростом и внушительными манерами. Корантина твердо уверилась, что отцом ее ребенка был именно этот человек, бросивший вызов королю и его войскам. И хотя старый солдат никогда не слышал, чтобы его именовали иначе как «Портос», ни он, ни его крестница не сомневались в благородном происхождении офицера. К несчастью, ваннский епископ бежал, объявленный вне закона. В этом столь отдаленном месте никто не знал, что король простил его по просьбе своего любимого капитана мушкетеров. Корантина и Плуэ даже представить не могли, что Арамис, спасшийся, благодаря своей принадлежности к ордену Иисуса, приобрел в Испании высокое положение. Они оба верили, что секрет похоронен в Гробнице гиганта. Рыбак отправился туда и попытался выкопать кости храбреца, но не смог даже сдвинуть с места огромные валуны и не стал прибегать к чьей-либо помощи, не желая, чтобы посторонние тревожили останки.
Когда Плуэ возвращался сообщить о своей неудаче крестнице, которую не видел несколько дней, он встретил посланца, спешащего к священнику. Корантина лежала в постели в тяжелом состоянии: недуг женщины был душевным, и лишь врачеватель душ мог облегчить ее страдания.
Так как посланный был дряхлым стариком, Плуэ взял на себя данное тому поручение.
Тем временем Жоэль вошел в комнату больной матери, услыхав ее слабый зов. Корантина приподнялась с постели с усилием, вызвавшим у нее жалобный стон. Жоэль поспешил вытереть слезы, которые боль исторгла из глаз матери. Он пересек комнату и достиг кровати, сделав всего лишь пару бесшумных шагов, словно лев, охотящийся за добычей. Опустившись на колени у постели, юноша прижал пылающие губы к бескровным и исхудавшим рукам Корантины, а она привлекла сына к себе.
— Когда ты рядом, я не страдаю, — прошептала она. — Не горюй, — ласково продолжала Корантина, чувствуя на лице слезы того, кто и теперь оставался для нее маленьким мальчиком, — мы расстаемся не навеки и встретимся снова там, где мои молитвы и раскаяние, надеюсь, обеспечили мне место. Из этой обители мира и блаженства я буду наблюдать за тобой. А ты будешь видеть меня, склоняющуюся над тобой, как это бывало во времена, когда ты лежал в колыбели, и вера в мою защиту поддержит тебя в деле, для выполнения которого я молю нашего Господа даровать тебе силы. Твой отец уверял — а дворянин никогда не лжет женщине, которую обожает, — что он никогда никого не любил, кроме меня, и что у него нет никого, кто бы мог унаследовать его титул, состояние и славу. Ты должен доказать, что в тебе живет дух отца. Узнай, кем он был, ибо я чувствую, что, увы, его нет среди живых! По этой причине я открываю тебе тайну своей жизни, потери уважения соседей и терзающего меня горя. Мой долг признать свою вину…
— Матушка, — прервал ее Жоэль, — позволь мне и далее пребывать в неведении. Не говори ни слова или скажи, что ты не покинешь меня.
Она поблагодарила его взглядом, полным любви и признательности.
— После нашего первого разговора ты задавал мне вопрос только глазами. Да благословит Бог сына, который так почитает свою мать. И тем не менее, ты искал разгадку тайны своего происхождения. Не отрицай то, что поняли я и Плуэ. К тому же, ты не умеешь лгать.
Жоэль с гордостью поднял голову.
— Сюда идет преподобный отец, — заговорила вновь Корантина. — Несомненно, он одобрит мои намерения, и тогда ты узнаешь все, что известно мне.
Услышав звуки, не достигшие ушей юноши, она умолкла, в изнеможении откинувшись на подушки. Склонившись над ней, Жоэль принял последнюю ласку умирающей матери. Вскоре раздался звон колокольчика — это пришел священник, сопровождаемый Плуэ.
Отец Керавель и в самом деле одобрил намерения Корантины, ибо на следующий день после ее смерти передал Жоэлю письменное признание, которое ее сын должен прочитать перед тем, как приступить к поискам сведений об отце. В этом признании содержались различные указания, способные помочь Жоэлю: описание внешности, навеки запечатлевшейся в памяти женщины, несколько имен и дат. Корантина написала это послание, чувствуя близость избавления от горя и боли.
Несколько дней спустя после похорон той, кого он долго и безутешно оплакивал, молодой владелец фермы объявил, что продает ее вместе со всем хозяйством. Но дело не удалось уладить сразу — хитрые крестьяне притворялись, что не спешат покупать то, чего в действительности домогались. Формальности растянулись примерно на год, и за это время юный наследник обрел прежние привычки и душевное равновесие.
Однажды, встретив отца Керавеля, Жоэль, попросив прощения за шалости в школе и поблагодарив за полученное образование, заставил священника принять от него деньги для школы и маленькой капеллы.
— Святой отец, — сказал он, — прошу вас поминать меня в ваших молитвах, ибо я уезжаю в Париж.
— Да, сын мой, — ответил священник. — Я знаю цель, к которой ты стремишься, и не собираюсь сбивать тебя с пути, каким бы трудным он ни казался. Ты достойный юноша, и твое намерение похвально. Благословляю тебя, и да хранит тебя Господь.
Вслед за этим наш герой пошел проститься с Плуэ. После первых слов о скором отъезде старый солдат хмыкнул.
— По-моему, ты собираешься искать иголку в стоге сена. Но не хочу тебя отговаривать, хотя считаю, что начинать поиски следовало бы здесь. Как бы то ни было, сделай все, чтобы раскрыть тайну.
Дав эти несколько противоречивые советы, унтер-офицер добавил:
— Вижу, ты уже прицепил найденную шпагу, которая, как ты все еще считаешь (впрочем, и я тоже), принадлежала инженеру, сражавшемуся с людьми короля почти в одиночку. Ибо хоть я и признаю, что епископ смотрел на льющуюся кровь, как старый воин, кем, как мне рассказывали, он и был, почти вся драка досталась господину Портосу. — И Плуэ впервые во всех подробностях поведал о битве в пещере, во время которой королевские солдаты были побеждены двумя друзьями с помощью трех рыбаков. Жоэль жадно внимал рассказу, глаза его сверкали. Поистине большая честь иметь такого отца! Но теперь ему предстояла трудная задача найти доказательства своего происхождения. Юноша поручил польщенному Плуэ охранять в его отсутствие могилу Портоса.
— Дай-ка мне еще разок взглянуть на шпагу, — попросил старый капрал и с почтением взял в руки оружие. — Да, уверен, что она принадлежала господину Портосу. Видишь, на клинке надпись — «Один за всех, все за одного» — отличный девиз для солдата. А вот какой девиз ставят испанцы на добрых толедских клинках: «Не обнажай меня без причины и не вкладывай в ножны без чести».
Крепко обняв своего ученика, Плуэ закончил:
— К черту нежности — оставим их женщинам! Прощай, мой мальчик, быть может, твое путешествие окончится удачей. Вспоминай иногда своего старого учителя фехтования, практикуйся почаще, отрабатывай первую позицию, а выпад делай не только рукой, но телом и душой. Во всем нужно стремиться к совершенству!
Всю эту историю наш герой поведал мадемуазель дю Трамбле, кратко закончив:
— Двор находится в Париже или где-нибудь поблизости от него, а место всех аристократов — при дворе. Несомненно, мой отец был дворянином, и если он жив или имел друзей, занимающих высокое положение, то я что-нибудь о нем узнаю. Поэтому я и еду в Париж.
Девушка не могла удержаться от удивления и сочувствия перед подобной простодушной уверенностью.
— А указания, о которых вы говорили, — даты и имена, которые, возможно, будут способствовать успеху поисков?
— Отправная точка — дата оккупации Бель-Иля королевскими войсками. Первое из имен — то, которое носил мой отец, Портос; следующие — имена трех его товарищей по оружию, к которым он питал безграничную любовь и преданность: Атос, Арамис и д'Артаньян.
Аврора покачала головой.
— Странные имена, — заметила она. — Несомненно, они вымышленные, а настоящие еще предстоит открыть. Да, разгадать эту тайну будет нелегко. — И она серьезно добавила: — Надеюсь, вы добьетесь успеха.