— Монсеньер герцог, я буду счастлива побеседовать с вами, так как у меня есть к вам просьба.
— В самом деле?
— Великодушная поддержка, которой вы удостоили меня и которую предлагаете оказывать и в дальнейшем, пробуждает во мне смелость доверить вам секрет, мучающий меня и переполняющий горем.
Теперь пришла очередь герцога с удивлением смотреть на нее. Аврора в отчаянии опустила голову.
— Увы, — вздохнула она, — несмотря на милости, ниспосланные мне Провидением, моя душа полна печали.
— Неужели это возможно?
— Вы можете избавить меня от неведения и сомнений, которые меня убивают.
— Распоряжайтесь мной, как хотите, дорогое дитя! — Приложив палец к губам, Арамис продолжал: — Сейчас не время и не место доверять друг другу тайны, когда все вокруг наблюдают и слушают. Я понял, — добавил он, — что вы будете проживать у старшей придворной дамы, покуда вам не предоставят личные апартаменты. Королева встает поздно, так что я загляну к вам завтра утром.
Когда Арамис встал и поклонился, чья-то рука опустилась на его плечо. Это был король, возвратившийся после обхода зала и раздачи комплиментов, именуемых «придворной святой водой».
— Господин герцог, — сказал он, — я должен буду сообщить вам кое-что завтра, после того, как покину государственный совет.
Мадемуазель дю Трамбле поселили в особняке Монтозье, скромном снаружи, но с большими, красивыми и изящно меблированными апартаментами. Одна из комнат на первом этаже была предоставлена ей для приема испанского посла. Аврора сидела на диване, опершись локтем на подушку и поддерживая рукой опущенную голову. Глаза ее были заплаканны. Казалось, у нее нет причин для печали. В один день, без всяких усилий, она достигла предела мечтаний каждой дамы Франции — королевской милости!
Деревенская девушка без денег и влияния, сражающаяся с судьбой за существование своих родных и свое собственное, она была представлена при дворе, получила место в штате дам королевы, король оказал ей гостеприимство, мужчины кланялись ей, а дамы начинали завидовать. Все это выглядело сном!
Однако страдание, гнетущее ее душу, было достаточно реальным.
Уже месяц Аврора не имела сведений о Жоэле. Вдова Скаррон не сказала ей правды. Обеспокоенная странным исчезновением юноши, гувернантка послала Онорена в таверну «Мавританский трубач», где слуга расспросил трактирщика, который поведал, что его постоялец арестован, и не скрыл причину ареста. Королевская гувернантка отлично знала, какое ужасное наказание налагает трибунал чести на нарушивших эдикты. Людовик XIV всегда проявлял строгость по отношению к дуэлянтам. Вдова Скаррон испытывала ужас перед мыслью довести до отчаяния, а быть может, даже до гибели девушку, которую она недавно вернула к жизни, сообщив ей, какая судьба уготована бретонцу.
Когда мадемуазель дю Трамбле выздоровела, она была представлена маркизе де Монтеспан. Последняя сознавала, что ее прелести стали слишком зрелыми, чтобы удерживать царственного любовника. Поэтому маркиза намеревалась сама выбрать свою преемницу и, сделав ее послушным орудием, продолжать держать в руках бразды правления. Не имеющая родственников, состояния и собственных честолюбивых замыслов Аврора казалась ей как раз той послушной куклой, какую она подыскивала на эту роль. Следовательно, маркиза поспешила предложить ей свои услуги.
Аврора не догадалась о коварных намерениях фаворитки и с благодарностью приняла ее помощь. Однако доверие не входило в те чувства, которые внушала к себе маркиза, к потому девушка не открыла ей свою сердечную тайну, продолжая в одиночестве оплакивать пропавшего возлюбленного.
Ее мысли прервал лакей, доложивший о прибытии герцога д'Аламеды. Последний вошел быстрым шагом и с видом победителя занял место рядом с молодой дамой, которая встала, чтобы приветствовать его. Знаком он предложил ей вновь сесть.
— Ну-ну, дитя мое, — с отеческим видом произнес Арамис, — откуда эта печаль на вашем прелестном личике? Почему ваши щеки столь бледны, а глаза столь красны? Вчера вы были удостоены чести, которой домогается большинство женщин.
— Монсеньер герцог, я печалюсь, потому что кое-кто не был свидетелем моего счастья… — Аврора колебалась, не зная, как продолжать.
— Чем вызвана ваша неуверенность? — осведомился герцог с ободряющей улыбкой. — Состоя в священных орденах, я привык выслушивать признания куда более болезненные, нежели то, которое вы опасаетесь сделать. Разве есть нужда дрожать из-за того, что вас постигла судьба всех, живущих на земле, и вы влюбились?
Мадемуазель дю Трамбле закрыла лицо руками.
— Так значит, вы догадались? — прошептала она.
— Для этого не нужно быть великим волшебником. Мне достаточно было взглянуть на ваше лицо, чтобы увидеть на нем отражение бесхитростной души. Кроме того, разве такое могло не произойти при дворе, полном блестящих кавалеров с горящим взором и галантными речами?
Аврора покачала головой.
— Человек, которого я люблю, не принадлежит к придворной знати.
— О, значит, это какой-нибудь друг детства или юности, возможно, дальний родственник, которого вы оставили в провинции Анжу?
Аврора повторила отрицательный ответ, в то время как посол, изобразив на лице добродушие, устремил на нее пронизывающий взгляд.
— Ну, — продолжал он, — это не может быть какой-то парень низкого происхождения. Девушка вашей знатности и характера не станет смотреть ниже себя, чтобы сделать выбор, за который приходится краснеть.
— Монсеньер, — быстро запротестовала Аврора, — господин Жоэль — дворянин!
— Жоэль, — повторил герцог, казалось, пытавшийся что-то вспомнить. — По-моему, я слышал это имя раньше. О! — воскликнул он. — Ну, конечно! Молодой дворянин из нантского экипажа! Теперь я вполне спокоен — а то ведь вы меня страшно испугали. Но все это несерьезно.
— Я люблю его, — твердо заявила Аврора.
— Чушь! Девичья фантазия! Намек на дорожный роман, прекращающийся в первой же главе. Я не забыл, что он защитил вас от разбойников, и Боже меня упаси, чтобы я препятствовал вашему чувству признательности по отношению к нему, но чрезмерная признательность становится глупостью.
— Я люблю его, — повторила девушка столь же решительным тоном.
Лицо герцога, в свою очередь, приобрело суровое выражение.
— Тогда, — холодно произнес он, — вы должны собрать все свое мужество и вырвать эту глупую страсть из сердца. Все велит вам поступить так — обстоятельства, ваши интересы и будущность, планы других людей, даже та роль, которую вы призваны сыграть.
— Что вы имеете в виду? — изумленно воскликнула девушка.
— То, что удача, выпавшая вам вчера, ничто по сравнению с тем, что вас ожидает. Все, что вы могли себе воображать самого сказочного и волшебного в ваших девичьих мечтах… короче говоря, вы будете перенесены к вратам рая или…
— Боже милостивый! — прошептала Аврора. — Я не понимаю…
— Выслушайте меня, дитя мое, и вам все станет ясно.
Склонившись к девушке Арамис заговорил медленно и тихо, так чтобы она могла лучше слышать и понимать значение его слов, и в то же время, чтобы не оказаться подслушанным:
— Хотя вы и жили в уединении в деревне, все же какие-то слухи, наверное, доходили и до вас, поэтому вы не можете не быть осведомленной о том, какую роль в придворных кругах, куда вы были только что введены, играла Луиза де Лавальер, первая любовь нашего непостоянного монарха. Точно также вы не можете не знать и о положении, которое занимает в настоящее время маркиза де Монтеспан, чье покровительство вы приняли. Должно быть, у вас уже сложилось мнение о нашем короле?
— Действительно, мне рассказывали историю Луизы де Лавальер — о том, как тяжко ей пришлось искупать то, что она не смогла противостоять зову своего сердца. Что касается госпожи де Монтеспан, то я приняла ее услуги, видит Бог, не без антипатии и внутреннего сопротивления, и только потому, что нуждалась в могущественной защите от преследовавшего меня незнакомца. Оценивать поведение подобных женщин предоставляю их собственной совести, которая пробудится рано или поздно, высшему свету — их соучастнику, и истории, которая будет их судить. Как христианка, я питаю к ним жалость.
— Как бы то ни было, вы должны признать, что их судьба достойна зависти. Царствовать над королем, пользоваться его щедротами и милостями, обеспечивать мир в Европе или же, напротив, обрушивать на нации ужасы войны, внушать грандиозные идеи, способствовать исполнению великих деяний…
— Это, монсеньер, задачи королевы.
— Да, если королева способна их выполнять, а для этого, прежде всего, ей необходима любовь ее супруга. Но наш король никогда не чувствовал к королеве ничего большего, чем уважение, — их объединила политика, но разделяет темперамент.
— Тогда я испытываю не меньшее сострадание к пренебрегаемой королеве, чем к ее счастливым соперницам. Все же, если бы мне был предоставлен выбор, я бы предпочла ее одиночество их победам. Но признаюсь, что я не понимаю…
— К чему я клоню? К тому, что в сердце короля внезапно вспыхнуло новое чувство.
— Он больше не любит госпожу де Монтеспан?
— Он безумно влюблен в другую!