Ширь необъятная, напоенная вольным, голубым и прозрачным воздухом, раскинулась далеко вокруг. Взлет лесистых хребтов и провалы долин, припорошенных белым убранством зимы, кружили голову, как хмель векового вина. Перед нами лежало вечное, непреходящее сокровище, имя которому — природа. Мудрый и вечный покой...
Сузев стоял, опершись на винтовку. Димка прислонился к дереву и задумчиво покусывал былинку.
— Мать честная, и это все у нас...— сказал он.
Сузев молчал. Из-под рваного большого треуха смотрел он, прищурившись, в морозную даль, и на его небритом лице застыло выражение какой-то сосредоточенности.
Спустившись к пойме реки, мы почти сразу же подняли рысь с лежки и, подойдя к ней на близкое расстояние, спустили собак. Потревоженный зверь уходил подножием хребта, выбирая самые заросшие места. Дважды лай останавливался, кружил на месте и вновь удалялся в глубь чащи. Рысь пользовалась буреломом и легко уходила от собак. В горячке Жулик и Волга лезли за ней на деревья, срывались и снова пытались пройти ее путем. Только Букет, с житейским опытом старого охотника, срезал в таких местах круги, находил выходной след и продолжал погоню. Мы пробежали не менее трех километров, пока наконец, лай не остановился на одном месте. Собаки плотно посадили зверя — впереди предстояла схватка. Рогульки мы вырубили заранее и плечом к плечу пошли на лай.
Рысь сидела на одном из больших островов бурелома, которые изредка встречаются в тайге. В таких местах кажется, что по ним прошелся титанический дворник, гигантской метлой подметая тайгу и сбрасывая ее мусор в одну кучу. Здесь в невообразимом хаосе перепутывается и мертвое и живое. Ободранный сушняк ощеривается острыми зубьями сучьев, перевитыми гибкими лозами лиан; трухлявая гниль валежника обманывает фальшивой опорой и грозит обрушить неосторожного пешехода. Провалившись в буреломе, можно выколоть глаза и получить опасную рану.
Увидев нас, собаки с новым приступом злобы возобновили свои атаки. Жулик подобрался к рыси метров на десять, но продвинуться дальше не смог. Оборвавшись с лесины, он продолжал злобствовать где-то уже внизу.
Ворох лесного хлама был велик — не меньше тридцати метров в поперечнике,— и согнать с него рысь шестом или накинуть петли было невозможно; для того же, чтобы разобрать завал и подобраться к ней ближе, требовался, по крайней мере, бульдозер. И все же зверя нужно было брать. Наши силы подходили к концу. Второй встречи могло не состояться.
Собрав собак, Сузев и Димка увели их за край бурелома и, укрывшись, заставили замолчать. Я остался с рысью наедине. Этот зверь не был похож на первого. Рыжевато-ржавый, с темными разводами пятен, с распушенными баками и черными кисточками на ушах, он выглядел и красивей, и грозней. Он не шипел, а кричал, начиная высокими пронзительными нотами и кончая клокочущими раскатами баса. Все время он не спускал с меня враждебного взгляда.
Прошло полчаса. Рысь начала проявлять беспокойство. Она видела перед собой только одного врага и знала, что может легко уйти от него, но инстинктивно чувствовала, что где-то рядом залегли остальные. Она не задумываясь вступила бы в смертельную борьбу с каждым из своих противников в отдельности, но здесь был слишком велик численный перевес.
Видя, что рысь не решается покинуть свое убежище, я разделся и, захватив винтовку, пошел к завалу. На середину кучи рысь забралась по стволу упавшего ильма.
Балансируя винтовкой, я двинулся тем же путем. Не спуская со зверя глаз, прошел метров семь. Рысь приподнялась, выгнула спину и, прижав уши, ощерила хищную пасть. Зверь стал опасен.
Идти по ильму дальше я уже не мог — сверху были навалены другие деревья. Придерживаясь свободной рукой, осторожно перебрался через них. Не отрывая глаз от зверя, я стоял, согнувшись, чувствуя, что стоит мне выпрямиться, как что-то произойдет. Нас разделяло несколько метров. Медленно и осторожно подтягиваю отведенную назад винтовку. В тот момент когда я перехватил ее за цевье, рысь присела, в глазах се угас последний проблеск разума. Я выстрелил. Выстрел опередил ее лишь на мгновение. Пули в патроне не было — он был холостым. Упругий комок горячих газов полыхнул зверю в нос. Рысь развернулась и огромными скачками бросилась наутек. И в ту же секунду из-за бурелома вылетели собаки. Впереди несся Жулик, за ним Волга и Букет; разбрасывая снег, бежали Сузев и Моргунов.
Собаки настигали рысь. Когда между ними оставалось не более десяти метров, зверь запросил пощады. Он повалился на спину и поднял кверху лапы, как делают это щенки и домашние кошки. Жалостью колыхнулось сердце, но остановить собак было уже невозможно — они жаждали крови. И кровь пролилась. Только не рыси. Вырвавшаяся вперед Волга взлетела в воздухе и с жалобным визгом, перелетев через зверя, рухнула в снег, пятная его белизну кровью. Еще раз ударила рысь лапой, и в сторону пополз Жулик, оставляя вторую кровавую полосу. Зверь не просил пощады — он, защищаясь, убивал врагов. Следующим должен быть Букет. Я вскинул винтовку с уже боевым патроном, но мой лохматый друг оказался умнее. Пес затормозил бег и остановился недалеко от зверя. Рысь, видя приближающихся людей и трусость собаки, вскочила на ноги. Но Букет не был трусом. Он был расчетливым звероловом. Как только лапы рыси коснулись земли, он прыгнул, вцепившись зубами в ее загривок. Как ни силен казался дикий зверь — он не смог устоять под яростью пса и, беспомощно махая в воздухе лапами, пытался подняться на ноги. Глухо рыча. Букет трепал его, прижимая к земле.
Я спрыгнул дерева и побежал к месту схватки.
Сузев и Моргунов уже успели прижать рысь рогульками и накинуть ей на голову куртку. Как только руки Моргунова дотронулись до зверя, по телу животного прошла негодующая судорога, но пальцы человека с силой тисков сжали его лапы — и рысь сдалась.
Оставив связанную рысь, мы подошли к собакам. Волга лежала на животе и мелко-мелко дрожала всем телом. Ее печальные глаза смотрели на нас виновато и беспомощно. Мы осторожно перевернули ее и увидели на груди и животе кровавое месиво из шерсти и мяса, залитое дымящейся кровью. Страшные когти зверя разорвали ее тело почти по всей длине. Жулик пострадал меньше, но раны его оказались глубже; он был искалечен в нескольких местах. Собаки тихо скулили от боли. Мы перевязали их, и они благодарно тянулись к нам и лизали руки.
Вечерело. Мы находились примерно на полпути между зимовьем и деревней. Я спросил у Сузева, есть ли в Мельничном ветеринар. В ответ он пожал плечами.
— Кто его знает — не приходилось интересоваться.— Потер в досаде лоб и сказал:—Есть у меня там знакомый удэгеец... Аянка—наш внештатный работник; я еще выдавал ему карабин...
— Тогда пошли к твоему удэгейцу — не бросать же собак,— потребовал Димка.
— Всем?— спросил я.
— А что?
— А как же та, в зимовье..?— показал я на рысь.— Пятый день как-никак..!
— Тьфу... забыл совсем!!
— Ладно,— сказал Сузев,— отправляйтесь в зимовье — я пойду с собаками в деревню. Дам телеграмму на базу... там видно будет.
Волга не могла идти, и нам пришлось устраивать ее в рюкзаке. Осторожно подав рюкзак Сузеву, мы с Димкой подняли завернутую в одеяло рысь и побрели к берегу Б. Уссурки. За нами, жалобно скуля и хромая, поплелся Жулик. На льду Б. Уссурки мы разошлись. Сузев с Волгой за плечами, обессилевшими Жуликом и Букетом пошел в Мельничное—Моргунов и я повернули к зимовью.
После дебрей тайги приятно было идти по целине ледовой дороги. Рысь дергалась в одеяле, нас шатало из стороны в сторону, и мы часто садились отдыхать. До зимовья оставалось не больше четырех километров, когда пошел снег. Он повалил так густо, что сразу пропала видимость. Откуда-то с гор сорвался ветер, и через четверть часа вокруг нас завертелась белая злая кипень. Прижимаясь к берегу реки и прикрывая свободной рукой лицо, мы поспешили к жилью.
Путешествие в метель — это дорога в ничто, в пустоту тревожной неизвестности. Уставшему путнику дорога кажется бесконечной. Прошло не меньше часа нашего пути, а зимовья все не видно. Ветер усилился, и мы начали опасаться, что прошли свой ключ. Немудрено этому случиться в такой круговерти. Почему-то вспомнились зловещие полыньи на нашем пути по Б. Уссурке — в шагах появилась неуверенность. Ночь, свист ветра и колючий снег... Где зимовье — впереди или уже сзади?
— ...Пережде-е-ем?!—крикнул Димка, поворачиваясь ко мне.
Я отрицательно покачал головой и махнул рукой вперед. Защита деревьев мне казалась призрачной; делать укрытие, искать дрова и разводить костер представлялось мне еще более мучительным. Поскользнувшись, Моргунов упал. Мы уже выбивались из сил, как неожиданно перед нами выступили камни знакомой скалы. Не разыскивая тропы, мы пошли прямо по льду ключа и вскоре были в зимовье.
Первым делом зажгли фонарь и осмотрели клетку. Рысь сидела в ней дикая и непримиримая. Не приди мы в ту ночь, возможно, нам не пришлось бы больше ее увидеть. Зверь перегрыз колья, и только капроновая сетка задержала его. На скорую руку укрепив поврежденную клетку, мы развязали принесенную рысь и швырнули ее по соседству с первой.
Метель продолжалась. В зимовье было холодно. Наложив в печку дров, мы легли не раздеваясь. Прогорела первая охапка, и Димка подбросил еще. Я смотрел, как со стен и потолка исчезает иней и они темнеют, впитывая в себя влагу. Потом закопченный потолок придвинулся ко мне вплотную, исчезла тяжесть тела, и я заснул крепким сном.
Утром, щурясь от света, мы с интересом смотрели на обновленную тайгу. Снега выпало выше щиколоток, и он лежал на земле еще неисписанным листом будущей книги таёжной жизни. Все выглядело торжественно и нарядно. Даже рыси в клетках казались друзьями.
— Как жизнь, мурлыки?— гремел Моргунов, прохаживаясь возле клеток.
К вечеру пришел Сузев. В деревне он успел провернуть массу дел: отдал Аянке собак на лечение, отправил телеграмму на зообазу и заключил договор на поставку мяса. Последнее показалось нам выгодным и интересным делом. Километрах в двадцати пяти от Мельничного был расположен прииск Благодатный. Во все времена года, за исключением двух зимних месяцев, связь с миром он держал по воздуху. К тому времени зимняя дорога еще не установилась — лед не выдерживал машин, и на прииске стало туго с продуктами. Председатель сельпо, узнав о присутствии в деревне Сузева, сам отыскал его и предложил поставить сколько можно туши диких кабанов. Для вывозки мяса в Мельничный он обещал дать лошадь. Сузев согласился. Это было разумно. Рысей мы с одним Букетом ловить не могли, сидеть без дела, в ожидании, пока начальство на базе придумает нам занятие, было скучно. Неожиданно представилась возможность заняться интересной охотой.
На следующий день мы с Димкой первыми отпечатали свои следы на пушистом снегу тайги; Сузев остался отдыхать в зимовье. Места были знакомы, и мы знали, куда идти на охоту. Через полчаса я полез в сопку, Димка отправился дальше. Я прошел не более километра, как услышал приближающийся снизу шум. С ключа поднималось стадо чем-то напуганных кабанов. Они выбежали в шестидесяти шагах от меня. Я не успел спрятаться за дерево, и они, заметив меня, встали как вкопанные. Я хорошо видел их длинные, бурые тела с узкими мордами. Ближе всех ко мне оказались три больших самки. Я медленно начал поднимать винтовку, и тотчас же раздалось тревожное «фф-у!». Зная, что сейчас звери бросятся в бегство, я, торопясь, бросил мушку на лопатки средней самки и выстрелил. Свинья сразу же ткнулась мордой в снег. Остальные шумом разбежались в разные стороны. Не успел я прийти в себя от волнения, как невдалеке прогремел выстрел, потом второй и сразу же раздался приглушенный расстоянием Димкин голос. Я ответил ему, и некоторое время мы орали друг другу от избытка переполнивших нас чувств.
— Ха!
— Ха!
— Лихо мы их!
— Здорово!— разговаривали мы на восклицательных знаках.
Оказалось, что кабанов Димка заметил, когда они переходили ключ. Он пошел за ними, но по неосторожности спугнул их. Зная, что они могут натолкнуться на меня, Моргунов не стал их преследовать, а побежал на перехват и успел вовремя. Мы выпотрошили сначала моего зверя, потом пошли ко второму. У Моргунова оказался крупный секач, не меньше ста пятидесяти килограммов. Так неожиданно быстро мы добыли в тот день двух кабанов.
Услышав про нашу добычу, Сузев подскочил как ужаленный. В маленьком человеке мигом пробудился зверобой.
— Ай-я-яй!—закричал он с досадой.—Ну что же вы бросили табун, до вечера-то еще далеко.
Всю следующую неделю продолжалась охота на кабанов. Не каждый день выпадала удача — подводили горячность, а иногда просто неопытность. Мы забывали то направление ветра, то осторожность, но все же к концу недели убили восемь кабанов. Но вскоре напуганные преследованием и стрельбой, дикие свиньи ушли из ключа. Теперь за короткий зимний день мы не успевали найти и догнать зверей. Для этого пришлось бы ночевать в тайге, чего нам меньше всего хотелось.
В Мельничное за лошадью пошли втроем. Нам хотелось помыться в бане, привести себя в человеческий вид, да и просто отдохнуть. Впереди вышагивал Букет, пушистый, откормленный, с загнутым колечком хвостом. Сузев рассказывал нам про охоту на гусей по Ангаре, и за разговорами мы незаметно пришли в деревню.
В доме Аянки нас встретили две молодые удэгейки — внучки хозяина. Самого старика не оказалось — он уехал за дровами. По двору бродили Волга и Жулик. Старик оказался умелым врачевателем: собаки поправлялись, и скоро их можно было забрать в тайгу. Сузев сходил в сельсовет и, вернувшись, сообщил, что ответа на телеграмму еще нет и что команда топить баню уже дана. Баня была чуть больше нашего зимовья, такая же низкая и закопченная. Мы ползали в ней на ощупь, но ничто не могло омрачить нашего удовольствия.
В дом Аянки мы вернулись поздно вечером, где нас уже ожидал хозяин с приготовленной медовухой. Несмотря на свой преклонный возраст, старик выглядел бодро.
— У-у, да тут как на свадьбе!— протянул Димка, увидев приготовленное угощение.
— А чего? Твоя жениться хочет? Давай бери моих девок,— серьезно сказал Аянка.