До поезда оставалось часа три. Первое время мы провели в кафе: съев там четыре мороженых, и оставив наши вещи. Потом мы пошли гулять: пройдя насквозь какие-то трущобы под крышей, но с открытой передней стенкой, где люди жили, ели и работали чуть не на улице (хотя пол возвышался над ней, и обувь снимали). Сияна хотела повернуть налево, к рядам ларьков, но я повернула направо, где виднелись какие-то деревья. Это оказался маленький парк с детской, а за ней спортивной площадкой. Там пожилые женщины с палками делали упражнения. Через дорогу на горе тоже были деревья: мы поднялись туда по лестнице — и там, конечно, оказался буддийский монастырь. Моя интуиция меня не подвела. Мы прошли мимо нескольких храмов и изображения Будды с его учениками. А потом немного спустились с горки и обнаружили еще один веселый красно-золотой храм. Поодаль был павильон, с рядами стульев перед ним, в котором люди устраивали что-то похожее на праздничную вечеринку. Правда, рядом с храмом стоял ряд ступ, которые Сияне не понравились. Мы подошли чуть ближе к храму и в нем заметили печку с заслонкой с изображением Будды. "Уйдем отсюда," — сказала Сияна. "Пошли, — согласилась я. — Похоже, это и вправду кладбище."
Но было поздно: к нам подошла молодая приятная девушка и попыталась что-то сказать. Она долго молча шевелила губами и, наконец, произнесла фразу: "Говорите ли вы по-Тайски?" "Не говорим," — сказали мы. Тогда она снова безмолвно пыталась артикулировать какие-то английские слова, помогая себе жестами, и, наконец, произнесла слово "дедушка".
"Ваш дедушка умер?" — спросила я. "Да," — ответила она. В павильоне я заметила длинный красно-белый саркофаг, украшенный позолотой, как и крыша храма. "И тут его сожгут," — более утвердительно сказала я, указывая на печку. Она подтвердила, и снова стала шевелить губами. "Мы все поняли," — сказала Сияна. Но девушка махнула рукой в жесте протеста и через некоторое время произнесла слово "eating." "Может, у них принято приглашать на поминки? — сказала я Сияне. — Ну как, перекусим?" Дочка кивнула — по пути мы устали.
Мы с девушкой назвали друг другу свои имена, и она взяла меня за руку, подвела к группе тайцев в характерно белых кофточках (белый — цвет траура в Таиланде, как и в Индии), которые стояли недалеко от микрофона: видимо, скоро должна была начаться траурная церемония. Она представила меня родственникам, а потом отвела в другой большой павильон без стен — кухню и напоила кофе (от риса мы отказались). Рядом за столиками сидели несколько десятков человек и тоже перекусывали. Преодолев языковой барьер, отделявший ее от английского, девушка рассказала, что у нее два брата и сестра, а она учится в Патае работать на компьютере и специально приехала на поминки. Дедушка два месяца провел в больнице и умер от заболевания желудка, бабушка тоже умерла несколько лет назад. Я в ответ рассказала о своей семье. Так мы пообщались, а потом она немного проводила нас в обратную сторону. Оставаться на церемонию прощания мы не стали — да она и не предлагала.
Что нас поразило в этих буддийских поминках — так это полное отсутствие всякой скорби, у кого бы то ни было. Отчего издали и можно было принять это собрание людей за подготовку к вечернему концерту. "Пусть вашему дедушке будет там хорошо," — сказала я ей, указывая на небо. У меня родилась эта сама собой разумеющаяся фраза, как нечто объединяющее наши разные культуры. Она кивнула: видимо, она в этом нисколько не сомневалась — как и мы не сомневаемся в светлом счастье усопших близких на наших похоронах.
Уже в сумерках мы проделали обратный путь через монастырь, не сразу найдя лестницу, по которой поднимались и спросили дорогу у монахов. Среди нескольких монахов в оранжевом одеянии, которые указали нам путь, было пару мальчиков лет 10-12-ти.
"Мне нравятся буддийские мальчики, — сказала Сияна по дороге обратно. — Они тихие и совсем не ругаются матом, как наши." И попав под впечатление буддизма, выразила свое состояние после посещения буддийских поминок: что буддизм — все-таки очень спокойная религия, по-современному легкая и светлая, и что наше христианство совсем другое, с более тяжелым отношением к смерти и жизни тоже. "Да уж, — в сердцах отвечала я, садясь на любимого конька мировых религий. — В христианстве уж очень мрачная символика. И это связано с нашей тягой к страданию (если не сказать — садизму, глядя на передачи по телевизору). Чего стоят истории о христианских святых, все эти отрубания голов и сдирание кожи с живых людей! Что это за вера-надежда-любовь такая! Почему двигателями непременно должны быть страдание и страх? Ну цирк со львами и тиграми — еще куда ни шло. Но как-то возражает душа современного человека против Голгофы и тернового венца: такие образы могут оттолкнуть — хотя совсем она не против подъема по позвоночнику энергии кундалини или того, чтобы поделиться содержимым своего черепа хоть со всем земным шаром."
Но в целом наше настроение после посещения буддийских поминок стало каким-то просветленно-радостным, если не сказать — веселым. Мы вернулись к рядам ларьков, где продавалось все, что угодно, в том числе бусы, кулоны, кольца, сережки и присущая Таиланду разнообразная символика всех видов. Я обратила внимание на маленький железный череп быка: я видела подобные длинные белые черепа на оградах в сельской местности: как украшение, а может и заслуженная память о домашних животных, помощниках в хозяйстве. Только на амулете, который попался мне на глаза, вкруг черепа быка была перевернутая пятиконечная звезда. "О, — сказала я, совсем развеселившись, — это символ заклинания темных сил, — объяснила я дочке и купила его (дешево, конечно) как пример супер-современной символики Таиланда. — Может, я еще когда-нибудь буду преподавать Таро. Пусть думают, что я знаюсь с Бафометом!"
Пусть амулет напоминает о супер-современной символике Таиланда — и пусть наше будущее все-таки не будет похоже на настоящее западной цивилизации.
Сияна стала соблазняться на сережки с крестиками или дельфинчиками, но денег у нас было в обрез, и я сказала, что подобное можно найти и у нас, и что я ей вообще не буду покупать ничего металлического: "Железо тебе не идет — грубо: ты и так выглядишь слишком простой. Тебе надо носить что-то более изящное. Я потом куплю тебе сережки с камешком, из серебра."
Хороший способ отвлечь детей и вообще людей от лишних покупок — перейти к мечтам. "С зеленым или фиолетовым камешком, — сразу стала мечтать дочка. — Мне пойдет серебро, да?" "Да, — сказала я. — У тебя Луна в Раке. Так что серебро — это твое." "А твое золото," — сказала дочка. "Да: мое золото. У меня Солнце, где твоя Луна. Ракам хронически не хватает солнца: даже у художников часто золотой цвет на картинах. Потому и хочется поехать в теплые страны."
Мы вернулись в кафе, попросив помыть купленное за 5 бат яблоко и забрав наши вещи. Времени было еще довольно, и мы еще сколько-то ожидали поезд на пустом вокзале, где служитель на всякий случай решил проверить наши билеты и подтвердил, что мы как раз сидим против нужного вагона.
Утром мы были в Бангкоке, где долго искали знакомую на другом конце города (но ее дома не оказалось), а потом еще дольше добирались до аэропорта. (Если точнее, у меня был адрес джагати (квартиры) индийской организации "Ананда Марги", и я решила заехать туда отдохнуть до самолета. Та диди (сестра-монахиня), что дала мне адрес, была в школе, где она работала. Другая же, пожилая индуска, была не в курсе, что кто-то может их посетить. Тем не менее она пригласила нас. Мы приняли душ, и Сияна поела быстроразваривающихся макарон, что были у нас с собой. Но особо мы не пообщались, не зная, о чем нам говорить, — может из-за моей усталости, а может, из-за некоторой опаски, с которой многие нынешние ананда-марговцы, как и представители других религиозных организаций, относятся ко внешнему миру. Хозяйка была не очень открыта на контакт, только выразила опасение, что в макаронах есть чеснок и лук — раджастическая (возбуждающая) пища, не употребляемая медитирующими людьми. Впрочем, у йогов считается, что в холодном климате раджастическая пища становится саттвической (чистой) — а при наших российской морозах и сырости, как мне кажется, вообще любая пища имеет минимальное влияние на мыслительный процесс (если не переедать). Через некоторое время хозяйка предложила нам овощи и фрукты, но макароны я уже успела приготовить до того.
Мы передохнули и спросили, как добраться до аэропорта, но хозяйка не знала, какие автобусы туда ходят и где на них садиться. Это типично для Бангкока, где сами тайцы ничего не знают, но тоже демонстрирует некий отрыв от жизни духовной организации, которая согласно своим идеям не должна была бы его иметь. Но и в Ленинграде медитирующие люди зачастую лишены практической ориентации и недостаточно открыты внешнему контакту. Они нацелены внутрь себя — им и так хорошо. Основатель "Ананда Марги" как раз и ставил задачу это преодолеть. Но поскольку он уже покинул этот мир 15 лет назад, то не может отвечать за всех своих последователей.
Так что нам оставалось полагаться на собственные силы. Мы пошли, что называется, куда глаза глядят и спросили дорогу у мотоциклиста. Вместо ответа он отвел нас в состоятельный дом, рядом с которым стояла машина. Хозяйка и ее сын стали узнавать номер автобуса по компьютеру. Она удивилась, что мы забрели одни так далеко, спросила, не нужно ли нам принять душ и перекусить, в ответ на отказ вынесла два больших яблока и два стакана воды и дала 100 бат: "Это ничто, но возьмите на всякий случай" — деньги у нас почти кончились. По идее, на обычный городской автобус — даже на два или три автобуса — нам должно было хватить, но в ее понимании в аэропорт ездить лучше на такси. С утра она проводила на самолет дочку — может, потому ее и тронула наша ситуация. Ее сын подвез нас на машине до остановки нужного автобуса — дальше начались обычные проблемы.
Мы долго ждали нужный номер, а когда он пришел, кондуктор сказал, что этот автобус в аэропорт не идет, и предложил сразу же пересесть на другой. Я вынула карту, и стала решать вопрос с водителем, и поняла, что хотя бы до середины пути нам на нем доехать можно. Через пробки автобус ехал с такой скоростью, что когда мы вышли, я стала ловить моторикшу, решив воспользоваться лишней сотней бат, чтобы не нервничать и за два часа точно быть в аэропорту. Рикша тут же поймался и запросил 200 бат. "120,"— ответила я. Мы сели в коляску и поехали. Через некоторое время рикша снова сказал: "200 бат". Я снова ответила: "120", и мы поехали дальше. Но Яся стала нервничать, и мы еще раз выясняли этот вопрос. В конце-концов я так и заплатила, сказав: "У меня больше нет", и рикша, надо сказать, остался доволен. Цена для моторикши — 50–60 бат, мы ехали вдвоем, так что все нормально. Свои деньги он честно заработал, мча нас вдоль автобана почти без остановок. Хотя сначала он привез нас не в тот аэропорт: не в иностранный, а в местный, но они были близко, а я контролировала дорогу, отмечая нужные указатели на английском: в городском транспорте расслабляться нельзя.
Разборки с новосибирскими авиалиниями я уже описала, а в самолете я видела новосибирцев, которые были на Пхукете. "Да так, не зацепило. Людей, конечно, жалко," — была реакция. Только в Москве я узнала масштабы катастрофы: цифра 280 тысяч воспринималась как виртуальная реальность, восемь новых русских — это не та цифра, о которой я могла искренне переживать, но меня поразило, что погибло 9 тысяч европейцев и что волна обрушилась на воистину райские места Индии, Шри Ланки и Андаманских островов (и Суматру — тоже, наверное, рай), стерев с лица земли целые этнические группы.
Эти места юго-восточной Азии, сохранившие естественность природы и культуры в силу своего климата, не заставляющего перенапрягаться и совершать неестественные скачки истории, — мой любимый регион Земли, передачи о котором я всегда смотрю по телевизору. Моя подруга, с которой мы были в Индии, чуть раньше меня съездила на Шри Ланку (у нас с ней похожий гороскоп: она родилась на три дня позже меня, и мы с ней независимо, но синхронно решили посетить южно-буддийские страны. На Шри Ланке ее тоже тронуло пение буддистов в горах — "где земля ближе к небу", как она сказала: "Знаешь, Симка, я ходила по этому раю и говорила: Боже, сохрани эти места. А теперь многих мест, где я была, нет." Катастрофа миновала ее во времени — а меня в пространстве. Еще одна наша знакомая по Индии собиралась в Новый год на юг Индии — как раз в зону катастрофы, но только что вернулась с нашей Камчатки, уставшая, и не поехала. Так что и ее Бог миловал, если сказать по-русски.
Мы возвратились в Москву в Рождество. Москва после Бангкока — тишь и провинция. И мы зашли в храм Христа Спасителя, где раньше не были. После великолепия Тайской архитектуры он показался нам совсем небольшим и далеко не таким сверкающим, как могла бы сверкать главная церковь. Ограниченность числа сюжетов икон: раз, два и обчелся — после юго-восточной цивилизации тоже как обычно бросалась в глаза. Но качество современной живописи, копирующей старую, меня тронуло: выражения лиц у художников прошлого века были более формальны, чем их современные копии (сравнить можно в рядом располагающемся музее, который мы тоже внимательно обошли). Создавалось впечатление, что современные художники лучше понимали то, что они рисовали.
В храм с утра начинала собираться очередь — и люди были какие-то тихие. Может, конечно, подействовали праздники, длившиеся уже не первую неделю: они приглушили обычную русскую эмоциональность. И, как я потом увидела в Москве, все были в курсе катастрофы в юго-восточной Азии — в большей степени, чем я, хранившая буддийский покой. Она произвела на всех большое впечатление: часть земной коры провалилась в ядро, Земля стала быстрее вращаться — а русских людей хлебом не корми, но дай предчувствовать грядущие катастрофы, особенно когда они не видят перед собой светлого будущего.
Как всегда, Россия страдала за весь мир. Согласно гороскопу на каждый день, астрологический градус России (19-й Водолея): "Лесной пожар потушен. Пожарники ликуют. — Мобилизация всех сил для победы над стихией." — Такова духовная задача этого образа, и он очень отражает образ Дня победы (над фашизмом). Во времена катастроф русский народ быстро вспоминает о своих практических задачах, как и о своей мировой миссии. Так что внутри храма атмосфера была самая что ни на есть христианская. И я, попав в ту же духовную волну, оглядывала иконы под куполом. "Что с тобой, мама? — с тревогой спросила Сияна, заметив перемену моего состояния. — Молиться не обязательно в храме!"
"Тебе не показалось, что мир маленький?" — спросил супруг, когда я вернулась. Катастрофа продемонстрировала ему хрупкость мира. Особенно когда он переживал, не оказались ли мы в зоне бедствия (хотя знал, что, согласно маршруту, не должны — но маршрут я могла изменить на ходу).
"Нет, напротив, — ответила я. — Я чувствовала, что Таиланд маленький, по сравнению с картой Земли. Его культура со всей экзотикой и мировым значением буддизма — только кусочек того, что есть на земном шаре. В общечеловеческом сознании или в душе людей."
"Мало где сохранилась экзотика," — возразил супруг.
"В любой стране есть уникальность. Если только уметь ее открыть — и смотреть на мир не с точки зрения процессов глобализации, — сказала я. — Но Таиланд, конечно, стоит посмотреть."
"По твоему рассказу сложно почувствовать дух тайцев, — сказал супруг, — в отличие от духовного мира индусов, которым были проникнуты твои поездки в Индию. Не ощущается экзотики души." — Друзья тоже спрашивали: "А люди-то там какие?"
Сразу ощутить душу Таиланда и вправду сложно. Может — все дело в буддийском отношении к душе, столь близком к современному. Если душа — лишь иллюзия, как я могу верно уловить ее — а не торгашеские веяния времени, которые в ней отражаются, — и донести ее собственный колорит? С другой стороны — это буддийское как будто бы отсутствие прослойки душевности между духом и телом, между внутренним и наружным, определяет присущую буддизму внешнюю реализацию. Это как раз и позволяет выставить на обозрение сохранение тела после смерти не как невозможное чудо христианской святости, а как рядовое явление буддийской культуры.
А может, дело в том, что культуре Индии — много тысячелетий. А Тайская цивилизация — намного моложе, хотя в ней есть самобытный и неповторимый стиль. Дух Таиланда не столь устойчив к влияниям времени, как индийский. И сегодня в Бангкоке его перекрывает американизация нынешнего мира: этот город с прекрасной архитектурой сложно увидеть не снаружи, а изнутри. Внешняя суета не дает переключиться на что-то иное. И люди, съездившие в Бангкок и Патаю, редко привозят что-либо из внутренних впечатлений (в то время как любое место Индии демонстрирует духовность этой страны). Чтобы ощутить дух тайцев, надо ехать в горы вокруг Чианг Рая или Маэ Хон Сонга, откуда культура спустилась на равнины. — Я это очень советую и надеюсь, кто-нибудь воспользуется этим советом.