Не оставалось ничего иного, как пробивать насквозь эту забронированную радиоактивным гранитом потайную дверь. Так мы и сделали.
Ах, какой тяжелой оказалась эта работа! Мы долбили гранит в очередь с рабочими, сменяя друг друга. И только теперь, пожалуй, поняли, каким адским был труд древних строителей и рабов, добывавших эти несокрушимые глыбы в каменоломнях. Плита оказалась толщиной в три метра!
Но вот последний удар.
Кирка пробила сквозное отверстие и застряла в нем. Мы вытащили ее, и я, подсвечивая фонариком, заглянул в отверстие.
— Ну что? — нетерпеливо спросил стоявший внизу Сабир.
— Вы были правы. Это коридор.
— Отлично! Давайте ломать дальше.
Мне и самому нестерпимо хотелось поскорее узнать, что же скрывается за этой глыбой. Но именно теперь-то и следовало быть вдвойне осторожней и спокойней. Я объяснил геологу, что нам придется заделать пробитое отверстие, запечатать потайной вход и ждать возвращения доктора Шакура. Без разрешения Службы древностей мы не имели права вести дальнейших работ.
В тот же вечер я отправил подробную радиограмму в Каир и стал ждать.
А чтобы ожидание не стало затяжным кошмаром и постоянным искушением, я прибегнул к старому испытанному средству — работе. С утра отправился в погребальную камеру, чтобы продолжать срисовывать надписи и снимать эстампажи фресок.
Вот тут-то и подстерегал меня совершенно невероятный сюрприз!
Сняв эстампаж очередной фрески, я стал рассматривать надпись, помещавшуюся чуть повыше ее. Она обведена картушем — значит, это какое-то царское имя. Продолговатый прямоугольник с прорезью внизу, потом деревце, а этот значок — условное изображение престола.
Какое странное имя, ничего не понимаю!..
В этом углу было темновато. Я подставил лесенку и взобрался на нее, чтобы разобрать загадочную надпись получше. В защитном костюме это было страшно неудобно.
Прямоугольник означает обычно дом. С деревом — все ясно. Значок «сидение» может означать «место» или «престол», но также простое сочетание двух согласных — «ст».
Все вроде понятно, а получается какая-то абракадабра. Никто не слышал о фараоне с таким нелепым именем!
«Ладно, срисую и разберусь на досуге», — подумал я, перевел взгляд на соседнюю надпись — и едва не свалился с лесенки…
Маленький кружок с точкой в середине — «свет». Потом две шагающие ноги, как их изображают обычно дети, — это значит «идти, двигаться».
А дальше длинный ряд условных значков, которыми древние египтяне обозначали цифры: дважды повторяется «палец», восемь раз подряд — «лист лотоса», потом пять свитков «веревки»…
Что же это получается? Двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят одна целая и три седьмых «речной меры»… Какое громоздкое число!
Я начал машинально переводить его в привычные километры. «Речная мера» была самой крупной у египтян для определения расстояний. Она равнялась двадцати тысячам «локтей» — это примерно десять с половиной километров. Значит, в переводе на километры получается триста тысяч… Да, совершенно точно — триста тысяч километров. Что?!
Только теперь до меня дошел смысл надписи: «Свет… движется… триста тысяч километров…»
Мне показалось, что я схожу с ума. Ведь это означает, будто за много веков до нас Хирен уже знал один из величайших законов природы, на основе которого Эйнштейн построил всю теорию относительности: скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду!
Невероятно? Но ведь я вижу эту надпись на стене гробницы своими собственными глазами.
«Вот если бы я стал доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc*2 — вот тогда вы могли бы отправить меня в сумасшедший дом…» — вспомнились мне шутливые слова Моргалова.
Больше я не мог работать и поспешно ушел из гробницы, решив пока никому не говорить про эту немыслимую надпись.
Весь остаток дня, уединившись в своей палатке, я ломал над нею голову. Но она была проста до глупости: всего два иероглифа, не допускающие иных толкований, и цифры — главное, совершенно точные, неумолимые цифры — триста тысяч…
Чувствуя, что голова опять начинает кругом идти, я взялся за надпись в картуше. Вот она-то, наоборот, выглядела совершенно темной и запутанной.
— Дом… дерево… престол, — бормотал я. — Или может: «пр» и «ст», но что это означает? И при чем тут тогда дерево?..
Утром я собирался пораньше отправиться в гробницу, чтобы все проверить на свежую голову. Но не успели мы позавтракать, как в лагерь буйной толпой ворвались репортеры и засыпали меня градом вопросов:
— Куда ведет открытый вами потайной ход?
— Почему вы не допускаете в него прессу?
— Вечно у русских какие-то секреты!
Откуда они пронюхали о нем? Мы с Сабиром договорились держать наше открытие в тайне. Содержания радиограммы никто не знал, кроме нашего радиста, а в нем я совершенно уверен. Вероятно, проболтался кто-то из рабочих.
Мне не оставалось ничего другого, как только сказать, что действительно вчера был обнаружен неизвестный ранее ход, но поскольку он еще не исследован и доступ в него закрыт до возвращения доктора Шакура, я не считаю возможным устраивать никаких скороспелых пресс-конференций.
— А меня вы тоже отказываетесь пропустить в гробницу, чтобы ознакомиться с потайной дверью? — вдруг услышал я голос Вудстока и быстро отыскал его взглядом в толпе журналистов.
Вопрос был столь наглым, что я растерянно пробормотал:
— А вас-то по какому, собственно, праву?
— Ну, хотя бы по праву первооткрывателя этой гробницы, — спокойно ответил Вудсток, пробираясь сквозь толпу ко мне.
Кругом поднялся страшный шум.
Вудсток поднял руку, требуя внимания. Со всех сторон к нему, словно змеи, потянулись микрофоны.
— Мне, видно, придется сделать важное сообщение, господа — раскланиваясь, продолжал Вудсток. — По некоторым соображениям ума мы не спешили с ним, но теперь, кажется, время пришло. Но сначала позвольте задать несколько вопросов начальнику русской экспедиции.
Он повернулся ко мне и спросил:
— Скажите, а вчера… Вчера вы больше ничего любопытного не открыли в гробнице?
Я вовсе не собирался отвечать на его нахальные вопросы и вообще вступать с ним в какие бы то ни было пререкания. Но этот вопрос был таким неожиданным, что я невольно проговорил:
— Не понимаю…
— Ну, скажем, изучая фрески в погребальной камере, вы ничего любопытного не заметили?
Откуда же он мог узнать?!
— Почему вы молчите? — крикнул кто-то из репортеров.