Я вышел из палатки и едва не наткнулся на старика. Он стоял на коленях и так пополз ко мне, пытаясь поймать и поцеловать руку.
— Вы с ума сошли, Ханусси! Встаньте немедленно, или я уйду! Что это еще за цирк.
— Ш-ш-ш… Не надо кричать, — прошептал старик.
Я поднял его за плечи, втащил в палатку и посадил. Хотел зажечь фонарь, но он поспешно остановил меня:
— Не надо, сэр, мне стыдно смотреть вам в глаза.
Когда я сел в темноте напротив него на койку, Ханусси торопливо, сбивчиво заговорил. Он сильно волновался, часто вставлял арабские слова, то понижал голос до едва слышного шепота, то вдруг почти вскрикивал:
— Я виноват перед вами, и нет мне прощения. Но он заставил, он — страшный человек, йа устаз! Я знаю его давно и все рассказал начальнику. Вы всегда ко мне хорошо относились, но этот дьявол пришел и оказал: «Следи за ним, он замышляет недоброе против твоей страны». И я стал следить… Я даже тайком ходил за вами в эту проклятую пирамиду и едва не провалился там в глубокую могилу…
Так вот чью тень я видел тогда в пирамиде Хирена! И шаги мне вовсе, значит, не послышались…
— Но он хотел большего. Он хотел, чтобы я отравил вас, подлый нассаб! Но я сказал: «Нет!» И все-таки он заставил меня сделать зло. Я не мог спорить с ним. Я был его давний должник, и он крепко держал меня в руках, йа эфенди, — вы не знаете… Тогда я согласился подбросить змей, чтобы задержать вас в лагере. Но ведь это было не опасно, у вас была сыворотка, и ганеш не мог убить никого, правда? И я первый каждый раз поднимал тревогу. Но все равно я должен сидеть в тюрьме вместе с этим шайтаном, а вы спасли и защитили меня, йа эфенди…
Он опять начал в темноте ловить мою руку. — Я крепко схватил его за запястья:
— Ну, успокойтесь, Ханусси-ака. Вы сделали плохое дело, но все кончилось благополучно, и мы можем забыть о нем. Идите и спокойно спите.
— Вы не уволите меня?
— Конечно, нет. Где мы еще найдем такого повара?
— Я должен был вам все рассказать, а то у меня мафиш кеф,[20] лежал камень на душе. — Он что-то торопливо сунул мне в руку и, как тень, исчез из палатки, прошептав на прощание: — Храни вас аллах, йа эфенди!
Я зажег фонарь и посмотрел, что же это дал мне старик. Так и есть — амулет, несколько бредовых фраз на грязном клочке бумаги.
Я хотел тут же порвать его, но потом решил сохранить для домашнего музея. И только тут вдруг до меня дошло, что весь вечер старик называл меня не «йа хавага», как прежде, а «йа эфенди»!..
Наутро, часам к десяти, весь песок выгребли, и мы могли двинуться дальше по загадочному коридору.
Он привел нас к заштукатуренной двери. На ней виднелись знаки царского погребения — шакал с девятью пленниками и личная печать фараона. Никаких следов повреждений — значит грабители так и не сумели сюда добраться!
Я вопрошающе посмотрел на доктора Шакура. Он также молча кивнул. И я начал осторожно сбивать ломиком штукатурку.
Постепенно обнажились обе створки двери, задвижка. Я потянул за нее.
И дверь медленно, с тихим скрипом раскрылась…
Перед нами была продолговатая комната, у дальней стены ее стоял саркофаг из золотистого алебастра. Свет наших фонарей словно проникал сквозь его стенки и заставлял их светиться изнутри мягким, трепетным, сиянием.
А вокруг саркофага вазы, сундучки, кресла и парадные ложа, как и в нижней фальшивой камере, — но на этот раз, кажется, в полной целости и сохранности!
— Эль-хамду-лил-лах! — прошептал за моей спиной доктор Шакур и вдруг громко начал читать нараспев одну за другой суры корана.
Рабочие подхватили высокими голосами.
Мы решили пока не входить в погребальную камеру, прервать работу и все приготовить для фотографирования и зарисовок. Снова закрыли дверь, тщательно опечатали ее. Вход в гробницу закрыли железной решеткой, и возле нее на страже встали два солдата из пограничной охраны.
И все-таки я с большой неохотой покидал гробницу: словно где-то в глубине души опасался, как бы она не исчезла, точно чудесный мираж, как бы не улетучилась таинственным образом.
Когда мы подходили к лагерю, вдруг взревели моторы самолета, второй день тихо дремавшего под жгучим солнцем. Издали я увидел идущих к нему людей.
Впереди, заложив за спину руки, на которых сверкали кандальные браслеты, понуро шагал Афанасопуло. За ним шел Вудсток.
Заключали шествие двое в серых плащах и серых шляпах, одинаково чуть сдвинутых набок.
Наскоро закусив и сделав все необходимые приготовления, мы, несмотря на полуденный зной, поспешили обратно в гробницу.
Я уже сделал шаг через порог — и вовремя отдернул ногу.
Прямо на полу возле самой двери лежал маленький глиняный кирпичик, на нем — такой же крошечный, словно игрушечный, факел и несколько черных крупинок горелого древесного угля. Едва не раздавил их своей ножищей!
Присев на корточки, я осторожно взял странный кирпичик в руки и с трудом разобрал надпись, едва проступавшую сквозь пыль веков:
Несомненно, это было магическое заклинание, а под именем бога Озириса имелся в виду сам Хирен.
Осмотр и фотографирование погребальной камеры велись в том же порядке и строгой последовательности, как и раньше, так что нет смысла все пересказывать.
Не буду я подробно перечислять и все наши находки, иначе книга превратилась бы в объемистый каталог. Их полный список насчитывает свыше восьмисот названий.
Вокруг саркофага были аккуратно разложены самые различные предметы, какие только могли понадобиться покойному фараону в загробных странствиях. Тут были две боевые колесницы, украшенные золотом и слоновой костью, оружие и посуда, тугие луки, драгоценности, золотые кубки, весла из черного дерева и модель ладьи. Одних статуэток-ушебти оказалось больше сотни!
В изголовье саркофага стояла лампа из белого камня. Она выглядела очень простой и строгой: никаких рисунков, почти нет резьбы. Но когда мы опустили в нее фонарик, лампа вдруг засияла радостным и мягким светом, а на стене ее выступило изображение фараона Хирена, каким-то непонятным образом скрытое умелым мастером внутри камня.
Я открыл один из сундучков — и обмер: папирусы! И на одном из них что-то похожее на чертеж! Надо поскорее закрыть их и вынести отсюда, как бы они не рассыпались вдруг в труху.
Некоторые находки вызывали улыбку, другие — озадачивали. Мы нашли, например, любопытную игральную доску на изящной подставке из черного дерева. Она предназначалась для какой-то игры, отдаленно напоминавшей ваши шахматы. Видимо, Хирен увлекался ею при жизни.
Попался нам небольшой сундучок, выкрашенный в белый цвет. Осторожно приподняли его выпуклую резную крышку, но не нашли ничего интересного, кроме пары кожаных сандалий, похожих га домашние шлепанцы, к тому же изрядно стопанных. Странный и непонятный сувенир… А может быть, это какая-то семейная реликвия?
Не хранил ли Хирен эти старенькие сандалии в память об Эхнатоне?
Такие мысли возникли у меня в связи с другой находкой — пожалуй, одной из самых интересных. Это было позолоченное кресло — вероятно, тронное. Резной барельеф на его красиво изогнутой спинке изображал Эхнатона, что-то раздававшего склонившимся перед ним приближенным, — среди них можно было узнать и молодого Хирена. Над головой фараона-еретика сверкал золотой солнечный диск с распростертыми во все стороны лучами-руками.
Местами резьба была повреждена каким-то острым орудием. Какие драмы разыгрывались вокруг этого трона? Возможно, враги Эхнатона пытались его уничтожить, а Хирен сохранил как дорогую горной страны, я уже не знал, где нахожусь. Тогда я пал ниц перед благословенным полям Иалу…
Рядом с погребальной камерой оказалась вторая, довольно большая комната — настоящая сокровищница, полная всяких драгоценных вещей.
Любопытно, что мы нашли тут наполовину опустошенный ящик с известью у самых дверей и возле него простой закопченный светильник. Их здесь, видно, забыли в спешке строители, заделывавшие потайной ход и уходившие последними. Необычайное впечатление производили эти обыкновенные, совсем непарадные предметы. Казалось, их оставили здесь лишь вчера, а светильник погасили совсем перед нашим приходом, — словно и не минуло с той поры тридцати с лишним веков…
Каждая находка заставляла задуматься, вызывала множество мыслей и догадок. Но, конечно, больше всего нас в то время, пока мы их разбирали, интересовало главное: есть ли в саркофаге мумия Хирена или опять он подсунул нам ложное погребение?
С трепетом мы поднимали тяжелую крышку саркофага. Под ней оказался гроб, на крышке его лежало несколько простых полевых цветов. Они засохли, но, казалось, были сорваны только вчера, нежная яркость их лепестков совсем не потускнела за века.