— Катя, Катюша...—донеслось до меня, и утка, хватая зерно коротким клювиком, отвечала ему утробным воркованием.
— Чего ты торчишь там как пень?— спросил он, но я не мог произнести ни звука.
Передвигая пудовые от воды сапоги, я подошел к ним, не в силах оторвать взгляд от этого маленького пернатого чуда, из-за которого я сам, оказывается, сдуру полез в воду.
— Место, Катя, место,— сказал Сергей и посадил утку на воду. Замелькав красными лапками, она добралась до своей отмели и начала прихорашиваться.
— Голос, Катя!— произнес Брагин, и над плесом покатилось звонкое: «Ка-ка-ка-ка!»
Тут уж меня совсем взяла оторопь. Никогда прежде я не видел, чтобы подсадная работала без привязи да еще слушалась бы команды. Или утка была феноменом природы, или Брагин — великим дрессировщиком!
Показался из камышей Димка, ведущий на буксире лодку. Завидев его, Брагин пошел собирать свои чучела.
— С полем, охотнички!— Моргунов остановился, приглаживая пятерней растрепавшиеся волосы. В лодке у него лежала связка кряковых.
— А ты плакался, что ничего не убьем,—поднимая уток, сказал он подошедшему Брагину. Тот молча осклабился и поскреб заросший подбородок.
— То-то же,— произнес Димка и расстегнул штормовку.— Ну что, тронем помаленьку? Забирай подсадную,—сказал он Сергею.
— Катя, домой!— крикнул Брагин, и утка послушно поплыла к нам.
Теперь уже Моргунов открыл рот.
— Чудо-юдо,— пробормотал он.— Я видел курящего козла, но...
Утка взобралась на хозяйский челнок и, тихонько покрякивая, смотрела на нас.
— Этого не может быть!—едва слышно прошептал Димка.—Ты из цирка ее спер?
— Не-е,— засмеялся Брагин.— Катька с утят была понятливой. Да она и знает-то всего три слова.
— Всего три слова — и уже гениальная птаха! Завтра же ты дашь мне ее на зорьку!
— Возьми,— согласился Сергей.— Только приучи ее к себе.
Весь день Димка не отходил от утки: кормил, разговаривал. Стоя на одной лапке, Катька одним глазом хитро смотрела на Моргунова, словно догадываясь, почему он подлизывается. К вечеру она стала слушаться его, и они вместе поплыли на вечернюю зорьку. На всякий случай, чтобы подсадная не выкинула какого-нибудь фокуса, с ними отправился и Брагин. Привезли. они всего лишь двух чирков, но восторгам Моргунова не было конца.
С наступлением темноты снова были насторожены электрические мигалки. Назавтра мы собирались уезжать, и было бы кстати, если бы рыба ловилась как и в первую ночь. В тот вечер — дров для костра у нас оставалось уже мало, и мы, спасаясь от вконец озверевших комаров, полезли в палатку—первым караулить рыбу вызвался Брагин. Потом «на вахту» должен был заступить я. Димка рассказывал Сергею о своем заграничном житье, и под его голос я незаметно уснул. Не помню, что мне снилось сначала, а вот знаменитая кинозвезда в купальном костюме запомнилась хорошо. Она открыла полог в палатку и, слегка наклонившись, смотрела на меня. Игриво улыбнувшись, гостья произнесла:
— Ой ты гой еси, добрый молодец! А пойдем-ка, дружок, по росистой траве прогуляемся.
— Конечно!— поспешно согласился я, пытаясь подняться и с ужасом чувствуя, что не в силах сдвинуться с места. Кинозвезда смотрела-смотрела, как я беспомощно барахтаюсь у ее ног, да и говорит:
— Хватит сопеть!— И исчезла за пологом.
— Да погоди ты!— крикнул я вслед.
В глубине своего существа я уже понимал, что это всего лишь сон, но, наверно, мне очень уж хотелось узнать, что будет дальше.
— Тебя оставили караулить, а ты что делаешь?— прозвучал за палаткой ее голос.
— Чего?— спросил вдруг Брагин.
— Пуд рыбы изо рта вынимаешь,— с печалью ответила она.
~ Чего?—снова дурацки переспросил Брагин, и я почувствовал, как неприятный холодок побежал по телу. Странный сон, когда его видит еще кто-то...
— Оглох?!—заорал неожиданно за палаткой голос Моргунова.
— Сейчас!..—заторопился Брагин, нащупывая в темноте выход.—Где он взял бабу?—видимо, обращаясь ко мне, шепотом спросил он.— Ты где, Дима?
— Здесь,— раздалось рядом со мной. В то же мгновение вспыхнул свет, а за палаткой могучим басом затянул магнитофон:
Ни сна ни отдыха измученной душе...
Моргунов лежал на своем спальном мешке и спокойно разминал сигарету.
— Вы же сами говорили, что неудобно таращить всю ночь глаза на лампочку. Вот и приспособил машину,—Димка чиркнул зажигалкой, закурил и посмотрел на часы.
— — Ну, чего вы сидите? Там ведь рыба клюет,— магнитофон-то сейчас вместо лампочки.
-- угу!—подобострастно кивнул Брагин и исчез. Я полез следом за ним — надо было помочь, да и в горле у меня пересохло.
— А с виду была такая умная женщина,— сказал я, помогая Сереге упрятать в садок змееголова.— Хорошо что у него нет похоронного марша, а то бы я сегодня присутствовал на собственных похоронах. Я рассказал ему о своем сне.
— И надо же!— крутнул головой Брагин.— Тебе повезло... Мне ведь тоже баба приснилась, только баба-яга — вот я и обалдел малехо.
Последнего ему можно было не говорить: я-то хорошо видел, как выглядело это «малехо».
Конечно, вся мудрость Димкиной механики была не сложнее пареной репы. Подобрать напряжение на аккумуляторах и вместо лампочек подключить магнитофон—плевое дело. Теперь-то я понимал, почему он так обрадовался днем, увидев в лодке проектировщиков женщину. Труднее было понять, как ему удалось уговорить ее посюсюкать в микрофон. Ну, а остальное труда не представляло: сунув магнитофон в траву, он оставил нас караулить отключенную мигалку и завалился спать. Удивляться было нечему — Моргунов остался самим собой.
И все же наши чувства были в чем-то уязвлены, и чтобы хоть как-то утешить свое самолюбие, мы, вернувшись в палатку, в один голос потребовали изменить программу побудки.
— Хорошо,—миролюбиво согласился Моргунов, доставая кассеты.— Какое вам оформление по душе? Это не пойдет—вы только захрапите сильнее... Вот «Кармен». Годится?
— Годится,—сказали мы.
О, если бы в ту ночь кто-нибудь был поблизости! Четыре раза над залитой лунным светом равниной ни с того ни с сего начинал надрываться магнитофон:
Тореадор, смелее в бой...
И каждый раз из укрытия вылезал чертыхающийся человек и брел к реке. Этим человеком был я. К несчастью, весь клев пришелся на мое время. В последний раз я спросонья не разглядел берега, и рядом с нашей палаткой вместо матадорского плаща повисли мои мокрые штаны.
Утренняя зорька прошла куда хуже, и за нашей спиной охотники прекратили стрельбу, едва только взошло солнце. Утки были напуганы и разогнаны неизвестно куда. Нашествие охотников сделало свое дело — плавни опустели, словно никогда здесь и не было птичьего изобилия. Впрочем, нам обижаться не приходилось, горячка первого дня прошла, стреляли мы неплохо и возвращались к своему лагерю с добычей. Загребая веслами, Димка что-то распевал себе под нос, а Катька сидела на баллоне шлюпки и слушала его вокальные упражнения. Теперь торопиться нам было некуда, и, добравшись до бивака, мы предались безделью, развалившись на траве. В это время и вышел к нашей палатке охотник. Немолодой, грузный, с одутловатым лицом, в коротком засаленном пиджаке, подпоясанный открытым патронташем, в тяжелых литых сапогах, он принадлежал к типу охотников, которых называют воскресными. Сетчатый ягдташ его был набит лысухами.
— Здорово промышляли!— приветствовал он нас, тяжело опускаясь на траву.— Фу-у!— Он снял потемневшую от времени летнюю шляпу и начал вытирать пот с крупной облысевшей головы.— Лысух нащелкал,— неожиданно бодро для утомленного человека сказал он и так же неожиданно засмеялся. Его верхняя вставная челюсть сунулась было вниз, но он тут же загнал ее на место.—А че—суп из них добрый. Жена у меня мигом их в кастрюлю наладит.