Мы не торопились запрягать лошадей в слабой надежде на внезапное потепление. Но для этой надежды было мало основа ний. На опыте предшествовавших зим мы знали, что в чилкотинском районе за сутками северного ветра со снегом после прекращения ветра и снегопада обычно следуют сутки жестокого холода.
Наконец небо перестало хмуриться, и, когда с голубого небосвода снова посмотрело на леса сияющее солнце, ртутный столбик соскользнул до цифры сорок. Но все же после месяца пасмурной погоды яркое, хотя и не греющее, солнце подействова ло на нас ободряюще. Итак, стараясь не думать о красноречивых показаниях термометра, мы положили в сани одеяла, все необходимое для бивуака и сено, впрягли в хомуты пару лошадей и двинулись на юг. По крайней мере ветер не рвал нашу одежду. И хотя меховая опушка наших парок вскоре покрылась инеем и нам приходилось без конца счищать льдинки с ресниц руками, одетыми в толстые варежки, все же в глубине саней, укрывшись одеялами, мы как-то умудрялись не замерзать.
Каждый ярд пройденного пути стоил лошадям огромных усилий. Снег скапливался у хомута и давил на шеи лошадям до тех пор, пока они уже были не в состоянии ни на один дюйм сдвинуть сани. Тогда я вылезал из саней, пробирался к хомуту и сбрасывал лопатой снег, чтобы лошади снова могли сдвинуть полозья. После самого незначительного подъема лошади должны были отдыхать минуту или две.
В двух милях от хижины мы стали свидетелями трагических последствий декабрьской непогоды. Как раз посередине погре бенной под снегом дороги лежал маленький лосенок; голова его была запрокинута назад, а ноги подогнуты под туловище. Это дитя лесных дебрей лежало на снегу в такой естественной позе, что его неподвижность была похожа на сон. Но это был не сон: лосенок умер в этой позе. Беспощадный мороз крушил его волю к жизни, пока, ослабев, он не отстал от матери. И наконец насту пил момент, когда трава, с трудом добытая из-под снега, уже не давала достаточно сил, чтобы снова разгребать снежный покров в поисках пищи. Устав от жестокой борьбы за жизнь, лосенок лег на снег и больше не встал. Влага от дыхания замерзла у него на губах, пока сердце медленно отсчитывало последние минуты его жизни.
Мне пришлось снять хомуты, прикрепить цепь к оглоблям и оттащить жертву мороза с нашего пути. Потом я снова запряг лошадей, вскочил в сани и сказал Лилиан:
— Нигде поблизости не видно следов лосихи.
— Может быть, волки съели мать, — вздохнув, высказала предположение Лилиан.
— Возможно.
Я встряхнул поводьями, и лошади тронулись. Когда наступи ла следующая передышка, я мрачно сказал:
— Еще немало лосей погибнет в лесу, прежде чем стает снег.
Часы, которые мне подарила Лилиан на рождество 1931 года, еще не сломались и хорошо показывали время. Я завел их перед отъездом, но с тех пор ни разу не посмотрел на них. Даже мысль о том, чтобы снять варежку и вытащить часы, была настолько неприятна, что я тут же гнал ее прочь. Было гораздо важней сохранить тепло в пальцах, чем знать, который час.
Зашло солнце, и серые тени легли у горизонта на севере. По моему расчету мы проехали восемь миль за такое же коли чество часов. С ноздрей наших коней свисали ледяные сосульки восьмидюймовой длины. Лошади посерели от замерзшего пота. У занесенной снегом дороги мы увидели одинокую пихту. Возможно, что она была крепким молодым деревцом, когда Колумб приехал в Америку. Ее ствол достигал пяти футов в обхвате, а мощные ветви почти не согнулись под тяжестью снега. Лошади остановились у дерева, как бы почувствовав свою собственную усталость. Они стояли, опустив головы, тяжело дыша.
— С них довольно, — заключил я. — Лошади выбились из сил.
Лилиан откинула одеяла и осмотрелась.
— Я так окоченела, — вздохнула она, — что, кажется, уже никогда не смогу снова ходить.
В течение последних четырех часов Визи лежал в санях, закрытый несколькими одеялами и сеном. Но теперь он внезапно выкарабкался оттуда и жалобно произнес: «Я хочу есть».
Ветки пихты задерживали снегопад, и под ними слой снега был лишь в два фута глубиной.
— Это место ничем не хуже других, — сказал я, — а может быть, и лучше. Вот и наш отель. Ты и Визи лучше посидите в са нях, пока я займусь лошадьми.
Я распряг лошадей, прикрыл их попонами и дал им охапку сена. Поблизости не было ни озера, ни ручейка, где можно было бы прорубить лед. И так как не было воды, лошадям пришлось есть снег.
Накормив лошадей, я расчистил под деревом площадку в десять на двенадцать футов. Теперь Лилиан и Визи могли вылезти из саней, не попав в снег. Сгущались сумерки. Не приходилось надеяться, что проглянет луна. Поэтому я решил не тратить сил и времени на устройство палатки. Вместо этого я расстелил ее под деревом и навалил на нее одеяла и посуду.
Даже при снеге в несколько футов глубиной и при минусовой температуре бивуак без плитки или палатки может быть достаточно теплым и удобным, если знать, как его устроить. Как ни враждебно выглядит зимняя лесная чаща в холодном наряде, в лесу немало средств, которые, умеючи, можно использовать, чтобы смягчить враждебность природы и заставить ее сменить гнев на милость.
Быстрота действий была ответом на холод, охвативший нас, как только мы вылезли из саней. Именно ради такого случая мы захватили с собой из хижины сухой хворост, и через несколько секунд у нас пылал костер. Мы с Лилиан встали на снегоступы. Я прокладывал лыжню, направляясь к ближайшим зарослям мо лодого пихтарника, Лилиан следовала за мной. Мне достаточно было одного удара топора, чтобы срубить молодое деревцо. Лилиан брала в охапку по пять-шесть штук сразу и тащила к костру. На долю Визи досталось втыкать в снег основания деревьев, чтобы снова придать им вертикальное положение. В лесных дебрях не только детеныши диких зверей должны с ранних лет уметь заботиться о себе.
Через десять минут наш бивуак был окружен плотной сте ной «рождественских елок». Эта «стена» не только защищала нас от ветра, но и служила нам чем-то вроде рефлектора, отражая тепло, идущее от костра, и концентрируя его у ствола пихты. А при достаточном количестве дров, сложенных внутри окружавшего нас кольца из пихт, костер мог гореть всю ночь, и в нашем бивуаке могло быть достаточно тепло, какая бы ни была температура за его пределами.
Предоставив Лилиан заниматься ее кастрюльками и сковород ками, я нарубил сухих сосен, наколол трехфунтовые поленья и сложил их в бивуаке. К этому времени подоспели отменные оленьи бифштексы, а в ведерке у горячих углей костра настаивался целый галлон крепкого чая. Мы примостились у костра по-индейски, на корточках, и занялись едой.
Путешествие при минусовой температуре вызывает зверский аппетит, а когда вы затем слишком плотно поели, вас охватывает какое-то умственное и физическое оцепенение. Проведя целый день в пути по такой погоде, присядьте у печки на несколько секунд, и вы тут же почувствуете сонливость, а через минуту или две крепко уснете. Здесь костер заменял нам печку, а ствол ста рой пихты и кольцо из молодых пихточек — нашу хижину. Как только мы поужинали и вымыли посуду, нас охватило дремотное состояние. Мы зарылись в одеяла на подстилках, которые Лилиан сделала из пихтовых веток, и, совершенно обессиленные, тут же уснули.
Чуть начало светать, как я развел огонь. Лилиан высунула голову из-под одеял, когда я набирал снег в ведро, чтобы поставить его таять на костре. Она закашляла, вдохнув морозный воздух. Ветер рвал верхушки деревьев, и снег летел сквозь «стену» из молодых пихт.
— Лучше не вылезай из-под одеял, пока я не сварю кофе, — посоветовал я, закутываясь в свою овчину.
Лилиан охотно воспользовалась моим советом. Я дал ей чашку кофе.
— Опять идет снег, — ворчал я. — Черт его побери, этот снег. Снова ветер, как раз с северной стороны. Вчера было плохо, а сегодня будет сущий ад.
И действительно, это был ад. Мы пустились в путь на рассвете. Снег колол нам лица. Лошади сначала заартачились, почувствовав прикоскновение холодных шлей, а затем, брыкаясь и фыркая, медленно тронулись в путь.
Делая частые остановки, они тянули поклажу еще на протяжении пяти миль. Чаща стала редеть. Впереди уже можно было разглядеть однообразную, чуть-чуть волнистую гладь прерий.
— Равнина Озерных Островов, — буркнул я таким тоном, как если бы возвещал о нашем прибытии к воротам ада.
Летом Равнина Озерных Островов — место вполне приятное. Там достаточно питьевой воды в нескольких изолированных озер ках. Тут и там разбросаны небольшие заросли осин и сосен, где могут отдохнуть в тени пасущиеся стада. Ранней осенью тысячи уток и сотни канадских казарок с гоготаньем и кряканьем опускаются на озера, а луговые тетерева хоронятся в траве, заслышав шум крыльев ястреба или совы, почуявших легкую добычу. И даже в самые жаркие августовские дни нежное дуновение колышет верхушки трав. И ветер (восточный или западный, северный или южный) несет с собой освежающую прохладу.
Иное дело зимой. Озера покрыты не менее чем двухфутовым слоем льда. Утки и гуси улетели далеко на юг. Луговые тете рева скрылись в чаще леса. Только ветер остался здесь.
Даже когда в лесу нет ветра, в открытых прериях он дует вовсю. Он ворошит снег и уносит его на несколько сот футов или ярдов, заполняя какую-нибудь расщелину или овраг, прида вая им обманчивый вид заснеженной глади.
Как только мы выехали из леса на равнину, нас встретил порыв такого ветра. Пелена поднятого ветром снега неслась по долине, покрывая расстояние не меньше пятидесяти ярдов. Не было ни малейших признаков какой-либо дороги. Не было ни одного валуна, который помог бы нам ориентироваться. «Пошли, пошли!» — крикнул я лошадям, которые внезапно забарахтались в глубоком снегу.
— Ты правишь в овраг, — закричала Лилиан, но было уже поздно.
У меня обледенели ресницы, снег летел мне в лицо, и я не заметил оврага, занесенного снегом. Не заметили его и лошади, которые обычно, даже не видя, чутьем угадывают опасность.
Кони провалились сквозь снег в овраг, упали на животы, а за тем перевернулись на бока, как бы говоря: «С нас довольно».
— Придется распрягать, — проборомотал я, содрогаясь при мысли о том, что надо будет вылезать из саней и забираться в снег.
— Постараюсь вытащить лошадей и оглобли, а затем при помощи цепи вытяну сани.
Я начал выбрасывать одеяла и другие пожитки.
— Цепь, где же, черт возьми, цепь? — нетерпеливо спраши вал я.
— Здесь. — Лилиан всегда знала, где находятся предметы первой необходимости.
— Умница, — улыбнулся я.
Я взял цепь, спустился к дышлу саней и вытащил болт из оглобель. Затем осторожно пробрался вдоль дышла и снял хомут. Стоя около лошадей по пояс в снегу, я закричал: «Пошли, пошли!» Лошади поднялись, рванулись вперед и, не чувствуя тяжести гру за, выбрались из оврага. Остановив их, я прикрепил цепь к дышлу. И снова закричал: «Пошли, пошли!» — подкрепив на этот раз свои слова ударом кнута. Полозья заскрипели. Лилиан и Визи изо всех сил ухватились за края саней. Лошади, тяжело дыша, храпели и тянули изо всех своих сил. И наконец этот овраг был позади. А сколько их еще было впереди, никто не мог знать.
Мы добрались до середины равнины, когда кони внезапно остановились. «Пошли, пошли!» — безрезультатно кричал я. Лошади окончательно выбились из сил. Они отдали нам всю свою энергию, но этого было недостаточно. Я бессмысленно посмотрел на Лилиан. Она ответила мне растерянным взглядом.
— Что делать?
— Верхом, — мрачно сказал я. — Я считаю, что нам при дется бросить здесь упряжку и сани и попытаться доехать до Риск-Крика на неоседланных лошадях.
Это звучало отнюдь не утешительно, но другого выхода у нас не было.
Внезапно Лилиан встала в санях. Она так напряженно смот рела на юг, что у нее выступили слезы на глазах.
— Дым, — воскликнула она, — мне кажется, я чувствую запах дыма.
Я стоял одной ногой на оглобле, другой — в санях.
— Дым? — выпалил я. — В этих прериях, здесь? Ты не в своем уме!
— Я в своем уме, — отпарировала она. — Это дым. Разве ты не чуешь?
Теперь и я почувствовал запах дыма. И все же я не мог поверить собственным ощущениям. Дым на Равнине Озерных Островов?
— Где-то горит костер… — Лилиан замолчала и напряженно всматривалась в даль. — Я вижу его. Это костер. Там индейцы.
Я тоже стал всматриваться в даль. Протерев глаза, чтобы убедиться, что это мне не мерещится, я сказал, почти не веря са мому себе: «Это индейцы!»
Я встряхнул вожжами и щелкнул кнутом.
— Пошли отсюда, клячи! Бодрее шаг! Тащите сани! Мы не одни!
И как бы поняв мои слова, лошади выбрались из снега, под няли головы и дюйм за дюймом потащили сани вперед.
Это были индейцы. Там был Джонни Красный Камень и его толстенькая смешливая подруга Лизи. Там был старый Азак. Он покосился на нас своими слепнущими глазами и сказал: «Белый люди ходи». Там был Джонни Орлиное Озеро, названный по имени озера, у которого он родился. И с ними четыре полуодетых малыша, которым, казалось, был нипочем северный ветер и мо роз, пробирающий нас до костей, несмотря на нашу теплую одежду. Все индейцы были из резервации Риск-Крик, и они шумно объявили нам, что Джонни Красный Камень убил лося, и что все они сегодня понесут мясо домой. Джонни Красный Камень часто заходил к нам в избушку отведать мяса или попить чаю и рассказать о своих злоключениях. К этому склонны все индейцы, когда им попадается терпеливый слушатель.
Теперь туша лося была разрублена топором на четыре части, и вся группа окружила костер, поджаривая огромные куски лосиной грудинки на вертелах, воткнутых в снег.
В такую погоду, какая стояла в последний месяц, ни один белый человек не стал бы охотиться на зверя. Он предпочел бы сидеть на одних бобах, лишь бы не выходить из хижины. Кроме того, белые обычно запасают с осени мясо на всю зиму. Иное дело — индейцы. Они привыкли жить настоящим моментом и не думать о будущем. Их мужчины — прирожденные охотники. Они могут застрелить лося или оленя в такую погоду, когда белый будет бродить по лесу несколько суток и вернется без добычи. Если индеец нападет на свежий след, то он будет преследовать свою добычу, пока не настигнет и не застрелит ее.
— Лучше твоя из сани вылезай и кушай! — с таким привет ствием обратился к нам Джонни Красный Камень. Затем, расхо хотавшись, он спросил: — Какой черт, твоя белый люди ходи в такой нехороший погода?
У костра было тепло, и у меня потекли слюнки от запаха жареной лосиной грудинки.
— Я сумасшедший, Джонни! — засмеялся я в ответ. — Ког да моя сумасшедший нет, моя в хижина сиди, моя женщина, моя парень тоже в хижине сиди, пока весна ходи. Лучше люди, как медведь, живи: зимой в нора сиди, когда снег таять, из нора вылезай.
Я взял охотничий нож Джонни, вырезал большие куски мяса из спины лося и надел их на вертел.
У костра стоял заваренный чай в десятифунтовой банке из-под сиропа. Жена Джонни наполнила им три жестяные кружки и подала нам. Никогда чай не казался мне таким вкусным. И неважно было, из чьих рук я получил его и что это был за чай. Присев у огня, мы уплетали наши бифшексы, даже не дав им хоть немного остыть, благодаря судьбу за то, что Джонни удалось убить лося.
Беззастенчиво рыгая от избытка съеденного мяса, индейцы погрузили в сани части разрубленной туши. Четверо малышей за рылись в одежды из кроличьих шкурок, смеясь и болтая на своем гортанном наречии. Красный Камень взял вожжи и бросил мне вопрос.
— Белый люди, твоя ходи первым желай?
— Нет, к черту, — ответил я. — Индеец конь лучший. Мой конь уставай. Твоя ходи первым, моя — сзади.
Нам было по пути с индейцами, так как их резервация находилась на три мили дальше, чем Риск-Крик.
Протоптанный путь придал новую энергию нашим коням. У хомута уже не скапливался снег. И хотя дорога была нелегкой, лошади смогли идти без задержек и покрывать от двух до трех миль в час. К заходу солнца мы приехали в торговый пункт. В лавках и на почте в Риск-Крике кипела жизнь. Только что прибыла шестерка лошадей с грузом товаров, предназначенных для отдаленных торговых пунктов.
— Самая проклятая поездка за все время моей работы на тракте, — ворчал возчик, когда я вводил наших лошадей в ко нюшню и искал два свободных стойла. — Никаких следов дороги к Бичер-Прери. Абсолютно все замела снегом чертова метель. Из Бристоля где я остановился прошлой ночью, лошади тянули груз десять часов.
Бристоль был другой придорожной остановкой на десять миль восточнее Риск-Крика.
— Вам повезло больше, чем нам, — утешил я его, распрягая лошадей. — Мы ночевали под пихтой.
Возчик был высок и худощав. Ему пришлось долго вглядываться в снег, и глаза у него покраснели и распухли.
— Черт возьми, неужели вы ночевали под деревом? — вос кликнул он. — И ваша жена, и сынишка?
И когда я утвердительно кивнул головой, он засунул палец в нос, прочистил ноздри и сказал:
— Это напоминает мне зиму двадцатого — двадцать первого года, когда я правил четверкой лошадей с грузом зерна для одного из фермеров в верхней части края. Ну, вы, сэр, наверное, знаете эту часть дороги между Харперовым лугом и Гансовым лесом. Вот это была метель! Никогда, ни раньше, ни позже, я не видел такой метели. И пусть лопнет мой язык, если один из ко ренников не споткнулся и не захромал. Так я и застрял там в пургу с почти четырьмя тоннами зерна. Морозище чертов и…
Так он и остался в своих сугробах, когда я вышел из конюшни и направился в гостиную торгового пункта.
Священник выездной миссии римско-католической церкви — толстяк с бородкой и бакенбардами пожал нам руки, когда мы с Лилиан усаживались у обогревателя. В Чилкотине его знали под именем отца Томаса. Занимался он, главным образом, религиозным просвещением индейцев.
Разговор в гостиной вращался вокруг одной и той же темы — погода. Ковбой, пытающийся отогреть ступни ног у печки, сказал:
— Господи, вот уже месяц, как я хожу с замерзшими ногами.
Охотник за дикими лошадьми, с нетерпением ожидающий ослабления морозов, чтобы снова выслеживать коней на Лысой Горе, присовокупил, что «этот проклятый край катится в преис поднюю». Он был сутул и низкоросл, с кривыми от верховой езды ногами.
Игнорируя богохульное ворчание ковбоя и охотника, священник рассказывал нам с Лилиан о собственных невзгодах. Он должен был уже неделю назад попасть в резервацию, расположенную к западу от торгового центра, но жестокие морозы последней недели задержали его в Риск-Крике. Он ждал индейца с лошадьми и санями, который давно уже должен был приехать за ним. Но наверное, этот индеец решил, что душа его не станет порочней от того, что он подержит своих лошадей в конюшне, пока не ослабнет мороз.
Пара бродячих скупщиков пушнины играла за столом в покер на крупные ставки с китайцами. Три индейца-зверолова, появив шиеся в дверях лавки, некоторое время наблюдали за играющими, а затем достали замасленную колоду собственных карт и стали играть в очко. Я следил за игрой и наконец пришел к заключению, что китайцу везет. «Надеюсь, — подумал я, — что он их как следует обчистит». Я никогда не любил скупщиков пушнины.
Торговец сидел в конторе, манипулируя своими финансовыми документами.
Он взглянул на меня, потирая руки, по-видимому, в ожидании выгодной сделки.
— Я думал, что вас всех уже нет в живых, — весело приветствовал он меня.
— Был момент на Равнине Озерных Островов, когда мы действительно чуть не погибли, — не без горечи ответил я.
После длительной паузы торговец сказал:
— Чертовски холодная зима. Напоминает зиму, когда замерз бедняга Джо Иснарди. Кажется, это было за год или два до того, как ты приехал из Англии. Тогда еще не было сухого закона, и у меня здесь был бар. — Он сдвинул брови, как бы с трудом стараясь восстановить в памяти события прошлых дней. — Было сорок пять градусов мороза, когда Джо отправился дальше на восток в санях с упряжкой. За пару миль отсюда его стал дони мать мороз. У него в санях был ящик с шотландским виски, и, чтобы разогреться, он открыл бутылочку. Похоже, что пара глот ков не помогла ему согреть даже кисти рук, не говоря уже о внутренностях, и он еще раз приложился к бутылке. Через некоторое время он привязал лошадей, присел на бревно и стал лить виски себе в глотку. Так его и нашли через неделю на бревне, одеревеневшим от холода, с наполовину недопитой бутылкой в руках. Две пустые бутылки валялись на снегу.
— А что сталось с лошадьми? — полюбопытствовал я.
— А ты как думаешь? — буркнул он. — Они околели и отправились на небо. Там они счастливо пребывают до сих пор.
После упорной получасовой торговли я продал наш скудный запас пушнины и получил за нее товаров на сто семьдесят долларов. В лавке не было наличных денег, и нам пришлось обме нять каждую из наших шкурок на предметы и продукты, в которых мы нуждались.
Мы прожили в Риск-Крике три дня. Лошади отдыхали, а мы говорили о погоде со случайными собеседниками, просматривали почту и с нетерпением ждали, когда потеплеет и можно будет отправиться домой без риска замерзнуть в пути. И наконец на четвертый день при терпимой минусовой температуре мы сказали «прощай» торговому пункту и после тридцатичасового путе шествия с одной ночевкой в пути вернулись в нашу хижи ну.
Вот уже более двух дюжин раз встречали мы рождество у ручья Мелдрам. Но когда я припоминаю их все, мне кажется, что рождество, проведенное на Равнине Озерных Островов в санях при температуре — 40°, когда мы пользовались радушным госте приимством Джонни Красный Камень и его толстушки Лизи и уплетали жареного лося у полыхающего костра, было самым лучшим из всех.