Не печалься… твое появление здесь предначертано судьбой…
В тот, не самый веселый для себя день я сидел на пыльной обочине у выезда из Кара–Калы, без особого рвения впустую голосовал редким машинам и представлял, как Зарудный, год в год, сто лет назад, в 1886 году, тоже был здесь один (пройдя в одиночку вдоль всего Сумбара). И еще я думал о том, что это великое дело ― иметь возможность побыть в интересной природе одному… Я вяло убеждал себя в том, что все происходящее со мной и с моими расстроенными планами ― к лучшему.
Не имея выбора, я собрался в единственное доступное мне без собственного транспорта, населенное и полностью освоенное место, где мы со Стасом видели пару орлов во второй раз четыре года назад.
Подвез меня тогда разговорчивый туркмен на «Волге» с коврами на сиденьях, шелковыми кистями на окнах и с треснутым ветровым стеклом, из которой я, доехав до места, выгрузил все тот же акушерский саквояж и рюкзак со спальником, свитером и парой банок консервов.
Место, которое я выбрал на этот раз, было не просто красиво ― оно было исключительно, компенсируя примечательностью ландшафта прозаическую освоенность человеком.
Узкая долина Сумбара, зажатая высокими скалами, соединяется в этом месте с ущельем, подходящим с севера. Живописные открытые склоны чередуются с пластами скал, создавая подобие неких сказочных многоэтажных дворцов. Сложность расчлененного рельефа определяет многообразие условий обитания для животных и растений, поэтому обозримое пространство буквально наполнено жизнью, которая хлещет из всех пор. Этому обилию и разнообразию не мешало даже то, что, по сравнению с местами, где я хотел бы сейчас находиться, это место было почти городом.
Подо мной в долине был маленький поселок: виноградник, огороды и несколько домиков. В загородке под нависающей скалой умиротворенно помахивал хвостом прекрасный гнедой конь. Около домов ходили куры и индюки. Из танды–ра (круглой глиняной печки во дворе) вился еле заметный прозрачный дымок растопки ― туркменка, громко перекликаясь с кем‑то в доме, готовилась печь чурек. Седобородый аксакал, в черном тельпеке, пижамных штанах, заправленных в носки, и в неизменных туркменских остроносых галошах, неторопливо прочищал лопатой арык около виноградника. И что не лезло совсем уж ни в какие ворота ― на пасеке около русла Сумбара громко играл магнитофон…
Картина эта, при всей своей красоте, повергла меня сначала в транс, а потом ― в кокетливое мазохистское умиление: «Что я здесь делаю? Не проще было бы высматривать ястребиного орла прямо из своего московского окна? Или, чего уж там, глядя в телевизор…» Еще я вспоминал свою первую встречу с фасциатусом, и мне казалось то ли мистическим знамением, то ли вселенской иронией то, что в самый первый раз я видел пару этих птиц почти вплотную, очень низко и разглядев во всех деталях; так близко редко видишь даже очень обычных хищников. Что это было? Вызов? Подсказка? Подарок? Перст судьбы?
Размышляя об этом, я залез по крутому склону на выбранную точку, устроился и начал наблюдать.
Все было как‑то некругло, писать рутину о происходящем вокруг не хотелось, я просто сидел и смотрел. На неугомонных сорок в ежевике около Сумбара. На людей около домов. На изредка проезжающие машины. На песчанку, перебежавшую дорогу, и на здоровенную гюрзу, непростительно медленно переползающую проезжую часть точно по следу песчанки и явно принюхиваясь ― вышла на охоту.