― О добрый человек, ― сказала лиса. ― Как же можем мы думать о людях хорошо, когда охотники причиняют нам столько горя?..
― …Однако для блага твоего… я готов пожертвовать собой.
Скажи только, из какой части тела требуется кровь?
― Из любой, ― пробормотала лиса…
«10 марта…. Шел, шел, смотрю ― лиса. Блондинистая, ну очень светлая; не рыжая, а светло–желтая. Ходит по краю поля, язык на плечо, как у меня; вид заморенный от солнцепека. И ветер от нее, не чувствует меня.
Я открыто пошел прямо к ней, не видит, вынюхивает что- то, увлеклась. Поставив саквояж на землю, я поднял камень и швырнул в нее из любопытствующего натуралистического хулиганства, вспомнил, понимаешь ли, юннатское детство. Попасть и не стремился, просто пугнуть. А она ― ушки на макушку и, р–р-раз, ― прыжком к тому месту, где камень упал, к еще висящему фонтанчику пыли, и давай там шуровать. Тут я прямо вскипел весь.
Вторым камнем промазал в нее на какой‑то метр. Она подскочила вертикально, как на пружинах, на всех четырех ногах, и опять вертится, высматривает, ничего не понимает, не замечает меня.
Ну что, я к общению с игнорирующими меня лисами привычный, кинулся на нее, заорав страшным голосом; она ка–а-к дунет. К сожалению, я весьма неизящно споткнулся и упал, ободрав при падении, защищая оптику, обе ладони. Но все равно полминуты следил за ней, смотрел, как чешет по открытым холмам. Взбежала на верхушку склона, нервно присела на секунду над кустиком полыни, навалила на него кучу, шаркнула пару раз лапами и скрылась за гребнем. Эх, собачья натура… Будем считать, что это от стресса и персонально ко мне не относится…
Иду, переживаю это безобразное к себе отношение, стряхиваю грязь и кровь с разодранных ладоней, прошел триста метров ― буквально из‑под ног выскакивает еще одна лиса, с темно–темно–рыжими ногами, как в чулках. И пулей от меня в том же направлении, что и первая.
Получается, что почти каждый день вижу лис. Ну не каждый, может быть, пореже, но уж пол–лисы вдень вижу точно».
Весной я вновь вернулся в Кара–Калу, продолжая свои маршруты по Копетдагу, но положительных результатов не было; Игнев, работавший в поле круглый год, тоже ничего не находил.
«5 марта…. Вышел поутру, все путем. Не успел пройти половины расстояния от Кара–Калы до предгорий, как все в природе изменилось: «потемнело в чистом поле», с запада натянуло низких тяжелых облаков, из которых вдруг повалил мокрый, липкий и какой‑то теплый снег. Явление куда как необычное, я обрадовался нетривиальной обстановке для наблюдений, но не тут‑то было.
Через тридцать минут этот снег полностью закрыл всю землю, а через час перспектива исчезла, расстояние до предметов перестало существовать, сами предметы растворились в повсеместном белом пространстве; мир потерял свою трехмерность. Такого я не видел никогда и нигде. Возникало впечатление, что в этих бесснежных местах, где природа не приспособлена к снегу, даже сам снег идет неправильно, не так, как всегда, не так, как ему положено, а весь окружающий ландшафт вообще теряется, не знает, что с этим снегом делать.
Я вынужден был повернуть назад, ориентироваться было невозможно, шел наугад, глядя под ноги, просто следуя рельефу и зная, что рано или поздно выйду так к Сумбару. Птиц нет, пустота; лишь один лунь потерянно пролетел низко над землей, транзитом куда‑то, что тоже выглядело необычно, как и сама эта погода.