Вдруг на небе появилось темное облако, из него протянулась какая‑то рука и похитила малику…
На подходе к Кара–Кале я почти наткнулся лбом на огромный сугроб, вдруг вставший передо мной на длинных мослатых ногах: это был присыпанный полуметровым слоем липкого снега верблюд. Я не мог не вспомнить, как Чача в свое время декламировал: «…В дни холодных встреч мне было худо, как в снегу голодному верблюду…»
У–у, кэмэл, морда горбатая, напугал меня. А ведь у верблюдов и свой особый покровитель есть ― святой Султан–Вейс–и-Гарни; похоронен где‑то в Афганистане; Мухаммед его в свое время отправил в странствования по Востоку апостолом… А я в Туркмении в аспирантуре… У каждого свое дело, слава Аллаху…
На следующий день рано утром снег лежал везде серьезным всамделишным слоем, но на небе без единого облачка уже вовсю сияло солнце. Я отправился посмотреть, как в этом снегу отсиживаются по Сумбару турачи, для которых такое дело ― труба.
Проходил по снегам часа четыре и обгорел от альбедо так, что к вечеру не мог ни есть, ни пить, ни дышать: рожа была как светящийся изнутри помидор, причем больше всего не нос и лоб, как обычно, а подхарник ― подбородок и щеки снизу ― сожгло отражением от снега.
Ночь не спал, сидел, в очередной раз перечитывал Стругацких, меняя на пылающей ряхе холодное мокрое полотенце».