— Я так рад, что вы едете в Бат, — произнес сэр Джозеф, которого внутренний конфликт в душе капитана фрегата волновал значительно меньше, чем здоровье друга. Хотя в обычных обстоятельствах шеф морской разведки больше напоминал айсберг, чем человеческое существо, он питал неподдельное, живое расположение к Мэтьюрину. — Мне приятно, поскольку вы сможете повстречать там моего преемника, да и я буду вырываться время от времени. Меня вдохновляет возможность побыть в вашем обществе, и заодно получше познакомить вас с ним. — Он отметил, как напрягся взгляд Стивена при слове «преемник», смолк на минуту и продолжил.
— Да, я вот-вот вернусь к моим сабинским жукам, у меня есть небольшое имение в Фенсе — сущий рай для колеоптер.[17] Как я жду этого момента! Не без некоторого сожаления, конечно, но оно умеряется тем фактом, что я передаю свои… наши дела — в надежные руки. Вы знакомы с этим джентльменом.
— Неужели?
— Да. Когда вы просили прислать надежного человека, который мог написать рапорт вместо вас — по причине состояния ваших рук — о, какое варварство, какое варварство, говорить так о вас… Я обратился к мистеру Уорингу. Вы провели с ним часа два! — заявил сэр Джозеф, наслаждаясь триумфом.
— Вы удивляете меня. Я изумлен, — буркнул Стивен. Но потом лицо его расплылось в улыбке: этот серый, совершенно не привлекающий внимания человек, этот мистер Уоринг, подходил просто идеально. Он работал без малейшей суеты, эффективно, вопросы задавал только по существу, не выказывая ничего: ни специальных знаний, ни частного интереса. Он мог сойти за недалекого респектабельного исполнителя, занимающего место в средней части иерархической лестницы.
— Он восхищается вашей работой, и прекрасно разбирается в ситуации. Ему предстоит скрываться за ширмой в лице адмирала Сиврайта — намного более удачная система — но вы после моего ухода будете вести дела непосредственно с ним. Вы, уверен, не станете спорить: он профессионал. Именно ему пришлось заниматься ныне покойным месье де Ла Тапеттерье. Кстати, уверен, вы дали ему понять, что у вас имеются иные бумаги и наблюдения, помимо указанных в рапорте.
— Да. Не окажете ли мне любезность передать вон тот переплетенный в кожу предмет? Спасибо. Конфедерасио сожгла дом — как эти парни любят огонь! — но перед отходом я попросил их вожака захватить важные документы, из коих предлагаю вам этот в качестве моего личного подарка к вашей отставке. Он принадлежит вам по праву, поскольку в нем упоминается ваше имя: les agissements néfastes[18] сэра Блейна на третьей странице и le perfide[19] сэр Блейн на седьмой. Это рапорт, составленный формально полковником Ожером, но на деле гораздо более способным Дютуром вашему гомологу в Париже, показывающий современное состояние военной разведывательной сети в восточной части Пиренейского полуострова, включая Гибралтар, с оценкой агентов, деталями их оплаты, и так далее. Он не окончен, поскольку автора прервали на середине абзаца, но достаточно полон и достоверен, даже пятна крови настоящие. Вас ожидает несколько сюрпризов, в частности, в отношении мистера Иуды Гриффитса, но в целом, я надеюсь, останетесь довольны. О, заполучить такой документ для Англии! В моем вчерашнем понимании вещей такой документ должен был быть передан из моих рук исключительно в ваши руки, — произнес Стивен, протягивая папку.
Сэр Джозеф схватил ее с горящими глазами, устремился к свету, и, сгорбившись, принялся с жадностью читать письма, отчеты, списки.
— Пес, — воскликнул он вполголоса, — хитрый пес. Эдвард Гриффитс, Эдвард Гриффитс: молись, парень… В самом посольстве? Значит, Осборн был прав… Скотина… упаси Господь мою душу.
— Так, — уже громко произнес он. — Конечно, мне придется поделиться с моими коллегами из Конной Гвардии и Форин-оффис, но сам документ я сохраню — le perfide сэр Блэйн — чтобы почитать на досуге: каков документ! Я так благодарен, Мэтьюрин!
Он вскочил, видно намереваясь пожать ему руку, но опомнился, глянув на ладонь Стивена. Бережно коснувшись ее, сэр Джозеф сказал:
— Уж если вести речь об обмене сюрпризами, то вынужден признать: вы вышибли меня с ринга.
Почтальон был редким гостем в Мэйпсе. Бэйлиф миссис Уильямс жил в деревне, ее поверенный бывал у нее каждую неделю, знакомых, с которыми она состояла в переписке, было мало, да и те писали редко. Но все равно старшая дочь хозяйки дома прекрасно различала звук шагов почтальона, скрип открываемых им железных ворот, и едва заслышав их, она выбежала из кладовой, промчалась через три коридора и лестницу в холл. И все-таки опоздала. Дворецкий уже положил на поднос «Модный осведомитель для леди» и единственное письмо и направлялся к столовой.
— Есть что-нибудь для меня, Джон? — воскликнула она.
— Только журнал и трехпенсовое, мисс София, — ответил дворецкий. — Я несу их хозяйке.
София тут же ухватилась за возможность, и заявила:
— Немедленно отдайте мне это письмо, Джон.
— Хозяйка сказала, что я все должен отдавать ей, во избежание ошибок.
— Вы обязаны отдать его прямо мне. Вас могут схватить и повесить за укрывательство чужих писем, это незаконно.
— Ах, мисс Софи, это с таким же успехом может стоить мне места.
В этот миг из столовой появилась миссис Уильямс, взяла почту и скрылась. Ее черные брови сходились на лбу в одну линию. Софи последовала за ней, слыша, как вскрывается конверт.
— Мама, отдайте мое письмо, — сказала она.
Миссис Уильямс повернула к ней побагровевшее от ярости лицо и закричала:
— Разве вы распоряжаетесь в этом доме, мисс? Стыдитесь. Я запретила вам переписываться с этим преступником.
— Он не преступник.
— Почему он тогда в тюрьме?
— Вы же прекрасно знаете, мама. Это за долги.
— По моему мнению, это еще хуже: выманивать у людей деньги гораздо хуже, чем бить их по голове. Это самое тяжкое преступление. В любом случае, я запретила тебе переписываться.
— Мы же помолвлены: у нас есть все права переписываться. Я не ребенок.
— Чушь. Я соглашалась на помолвку с условием, не более того, но теперь и с этим покончено. Мне так больно говорить так с тобой. Все эти его сладкие речи… столько гонора. Мы едва спаслись: как много беззащитных девушек поддаются на сладкие речи, на красивые пустые обещания людей, у которых, как только дойдет до дела, не оказывается ни намека на солидные государственные облигации, способные эти обещания подкрепить. Ты говоришь, что уже не дитя? Но в этих вещах ты дитя, и нуждаешься в защите. Вот почему я намерена читать твои письма: если в них нет ничего предосудительного, то зачем тебе возражать? Невинность сама хранит себя, всегда в этом убеждаюсь… Как раздраженно и зло ты смотришь: стыдись, София. Но я не позволю вам стать жертвой первого, кто покуситься на ваше приданое, мисс, вот что я вам скажу. И никакой тайной переписки в моем доме: хватит нам твоей кузины, ставшей содержанкой или компаньонкой, или как там вы это называете на свой современный манер. Когда я была девушкой, такого не бывало. Впрочем, в мое время ни одна девушка не осмелилась бы говорить с матерью в таком тоне, ни быть столь неисполнительной: даже самая дерзкая девица прежде умерла бы со стыда, я ни сколечко не сомневаюсь.
Поток речи миссис Уильямс в ходе последних предложений начал иссякать, поскольку, продолжая говорить, она погрузилась в чтение.
— К тому же, — произнесла она, — это твое своевольное упрямство было никчемным: ты без нужды вызвала у меня мигрень, — письмо от доктора Мэтьюрина, и тебе нет нужды краснеть, если его прочитают.
Дорогая мисс Уильямс,
Должен попросить у вас прощения, за то, что диктую это письмо: несчастье с моей рукой мешает мне писать. Я сразу же исполнил поручение, которым вы были столь любезны осчастливить меня, и оказался так удачлив, что получил все указанные в вашем списке книги от своего книгопродавца, уважаемого мистера Бентли, предоставляющего мне дисконт в тридцать процентов.
На нижней части лица миссис Уильямс выразилось нечто вроде сдержанного одобрения.
Более того, я обрел посланца в лице достопочтенного мистера Хинкси, нового ректора Суайвинг Монахорум, ему предстоит проезжать через Шампфлауэр на пути к месту, на которое он назначен, или рукоположен, так, наверное, надо говорить.
— Совершенно верно: о священниках мы говорим «рукоположен». Ух, София, мы будем первыми, кто увидит его! — нрав миссис Уильямс был крутым, но отходчивым.
Карета у него вместительная, и пока не загромождена семьей, оставляя свободные места для Клерка Элдинского[20], Дюамеля[21], Фолконера[22]и прочих, что сбережет вам не только время, но также и сумму в полкроны, которой отнюдь не следует пренебрегать.
— Еще бы, восемь полукрон составляют фунт. Похоже только, что не все молодые джентльмены склонны забивать себе этим голову.
Обрадован известием о вашей поездке в Бат, поскольку это доставит мне удовольствие засвидетельствовать свое почтение вашей матушке — сам я буду там с двадцатого. Впрочем надеюсь, что ее визит не вызван ухудшением здоровья, или беспокойством по поводу прежних ее недугов.
— Он всегда так внимателен к моим болезням, и так подходит для Сисси: заполучи она его, это же будет свой доктор в семье, всегда под рукой. Ни и пускай малость папист. Мы же все христиане, не так ли?
Прошу, передайте ей, что если я смогу быть чем-нибудь полезен, я в ее полном распоряжении. Размещаться я буду у леди Кейт, в Лэндсдаун-Креснт. Буду я один, поскольку капитан Обри под арестом в Портсмуте.
— Он, как вижу, почти одних со мной взглядов: рвет все связи, как положено благоразумному джентльмену.
На том, моя дорогая мисс Уильямс, передавайте мои наилучшие пожелания вашей матушке, мисс Сесилии и мисс Фрэнсис…
— И так далее. Очень милое, уважительное письмо, в правильных выражениях, надеюсь только, что он нашел надежного человека среди своих знакомых. Почерк, полагаю, мужской — не женский. Такое письмо можно диктовать исключительно джентльмену. Можешь забрать его, Софи. Не вижу препятствий повстречаться в Бате с доктором Мэтьюрином: он достойный человек — не транжира. Очень даже подходит для Сесилии. Никогда еще мужчине не требовалась так жена, да и сестре твоей не мешает найти мужа. Все эти офицеры милиции, и поданный ей пример — это ей не к чему — чем быстрее она удачно выйдет замуж, тем лучше. Мне хотелось бы, чтобы в Бате ты как можно чаще оставляла их вместе наедине.
Бат, с залитыми светом террасами, возвышающимися одна над другой; аббатство и воды; лучи солнца пробиваются сквозь пар; сэр Джозеф Блейн и мистер Уоринг прогуливаются по галерее Королевской купальни, где Стивен, угревшись до полного расслабления, сидит, завернутый в холщовый кокон, в каменной, готического вида нише. В том же ряду, справа и слева, сидят иные образчики мужского пола, обуреваемые немощью, ревматизмом, подагрой, чахоткой, а кто просто ожирением. Они без особого интереса палятся на особ пола женского — большей частью страдающих тем же самым, — сидящих на противоположной стороне. Тем временем с дюжину пилигримов ковыляет вокруг купальни, опираясь на своих сопровождающих. К нише Стивена устремляется могучая фигура Бондена, облаченная в холщовые кальсоны, вытаскивает доктора из воды и несет его на руках, восклицая: «Прошу прощения мадам, позвольте пройти», — с полнейшим самообладанием, свойственным ей при любой температуре.
— Ему лучше сегодня, — сказал сэр Джозеф.
— Намного, — согласился мистер Уоринг. — Он прошел в четверг без малого милю, а вчера — до дома Карлоу. Я никогда не поверил бы, что такое возможно — вы видели его тело?
— Только руки, — ответил сэр Джозеф, закрывая глаза.