— Не думаю, — сказал Джек, искоса глядя на маленького человечка. — По воскресеньям я обедаю в кают-компании. Таков обычай.
— Но капитан, уверен, что привычные вещи могут и подождать: это же непосредственный представитель Его Величества!
— На море флотские обычаи священны, мистер Эткинс, — отрезал Джек и отвернулся, возвышая голос, — Эй, на фор-марсе! Поаккуратнее там с анапуть-блоком. Мистер Кэллоу, когда мистер Пуллингс придет на ют, передайте ему мои комплименты и скажите, что я буду рад, если он согласиться позавтракать со мной. Надеюсь, что вы тоже присоединитесь к нам, мистер Кэллоу.
Вот, наконец, и завтрак; природное благодушие Джека стало брать верх. Они вчетвером сгрудились в «экипаже»[25] — большая каюта была отдана мистеру Стенхоупу — но неудобства — неотъемлемая часть морской жизни, и, устроившись поудобнее в кресле и вытянув ноги, Джек закурил сигару и сказал:
— Налетайте, юноша, не стесняйтесь. Вот под этой крышкой целый пирог с беконом, будет досадно, если придется его выбросить.
Наступила приятная тишина, нарушаемая только энергичным чавканьем мичманских челюстей, перемалывающих двадцать семь ломтиков бекона. Тут до них долетел раскатившийся по кораблю крик:
— Эй, слушайте все, на баке и на юте! Быть готовыми к построению в пять склянок. Одеть бушлаты и белые брюки. Все слышали: одеться в чистое и побриться к пяти склянкам.
Еще они слышали долетающий сквозь тонкую переборку металлический голос мистера Эткинса, видимо, пилившего шефа, и спокойные ответы мистера Стенхоупа. Посол был спокойным, тихим, воспитанным джентльменом, и вызывало удивление, как попал к нему на службу этот суетливый человечек. Мистеру Стенхоупу недужилось, когда он поднялся на борт, то жестоко страдал от морской болезни до самого Гибралтара, а потом снова до Канарских островов, а когда «Сюрприз» заштилел, и его стало качать на валах словно бревно, то и дело грозя снести мачты, приступ повторился снова. Рецидив осложнился подагрой, приковавшей его к постели. Им очень редко приходилось лицезреть бедного джентльмена.
— Расскажите-ка, мистер Кэллоу, — обратился к юноше Джек, отчасти из стремления не слышать лишнего, отчасти не желая показаться не любезным с гостем, — как поживает мичманский кубрик? Уже с неделю или больше не видел вашего барана. — Зрелище этого ковыляющего по палубе древнего животного, которое было всучено поставщиком провизии под видом теленка, стало привычным.
— Неважно, сэр, — ответил Кэллоу, отдергивая руку от блюда с хлебом. — Мы съели его на семнадцати градусах северной, и теперь поглядываем на курицу. Но мы скармливаем ей всех барочников, сэр, может, яйцо снесет.
— За мельников, стало быть, не принялись? — поинтересовался Пуллингс.
— Ну как же, сэр, — воскликнул мичман. — Дошли до трех пенсов, черт побери — стыд и позор!
— А кто такие мельники? — спросил Стивен.
— Крысы, не при вас будь сказано, — пояснил Джек. — Мы их так называем, чтобы не портить аппетит, а еще потому что они все в пудре из-за ныряний в муку и горох.
— Мои крысы не берут в рот ничего, кроме отборных сухарей, слегка смоченных в растопленном масле. Какие они тучные: гордо скребут пузом по полу.
— Крысы, доктор? — вскричал Пуллингс. — Зачем вы держите крыс?
— Хочу понаблюдать за их поведением, за тем, как они двигаются, — сказал Стивен. На самом деле он проводил эксперимент: подкармливал крыс мареной, намереваясь выяснить, сколько потребуется красителю времени, чтобы проникнуть в кости, но об этом решил умолчать. Он был скрытен по натуре, и область, занимаемая покровом молчания, все росла и росла, захватив уже этих добываемых кошками существ, проводивших в его кладовой душные ночи и палящие дни.
— Мельники, — проговорил Джек, уплывая мыслью в свою голодную молодость. — В канатном ящике на корме, справа по борту, была дыра, у которой мы клали кусочек сыра и ловили их в петлю, стоило голове крысы, направляющейся к провизионной, высунуться наружу. На стоянке у Подветренных островов мы за полночную вахту отлавливали штуки по три-четыре. А Хинейдж Дандас, — он кивнул Стивену, — потом съедал сыр.
— Вы служили мичманом на «Сюрпризе», сэр? — вскричал Кэллоу, удивленный донельзя. По его размышлению, пост-капитаны рождались в полном вооружении изо лба Адмиралтейства.
— Именно так, — сказал Джек.
— Святые небеса, сэр, как же стар этот фрегат. Наверное, самый старый корабль во флоте?
— Ну, — протянул Джек, он довольно стар, да. Его захватили в начале прошлой войны — это был французский «Юните». И тогда на нем не было никаких цыплят. Хотите еще яйцо?
Кэллоу подскочил, едва не свалившись с кресла: пинок Пуллингса под столом заставил его произнести вместо «да, сэр, если можно», фразу «нет, сэр, большое спасибо», и встать.
— В таком случае, — сказал Джек, — будьте любезны попросить ваших товарищей прийти в каюту вместе со своими досками.
Остаток утра, до пяти склянок предполуденной вахты, он провел с мичманами, потом принимал доклады у боцмана, оружейника, плотника и казначея. С припасами дело обстояло нормально: говядины в достатке, свинины, гороха и сухарей на шесть месяцев, но вот сыр и масло придется выбросить — даже закаленный Джек отпрянул от образцов, принесенных Боувзом. Что хуже, гораздо хуже — воды оставалось тревожно мало. Недобросовестные поставщики снабдили «Сюрприз» бочонками, выпивавшими не меньше, чем вся команда, а заново обитый железом бак для воды тек как решето. Он был погружен в бумаги, когда вошел Киллик, неся парадный капитанский мундир.
— Покончим с этим позже, мистер Боувз, — воскликнул Джек. Одеваясь — добротное сукно в такую страшную жару казалось толщиной в три дюйма, — он думал о воде, об их позиции: за недели дрейфа их снесло слишком далеко к западу, так что когда они подхватят юго-восточный пассат может оказаться непросто обогнуть бразильский мыс св. Рока. Обри как воочию видел положение «Сюрприза» на карте: его повторные лунные измерения почти совпадали с исчислением по хронометру и расчетами штурмана и мистера Герви. На этой же карте перед ним стояли очертания бразильского побережья, не более чем в пятистах милях отсюда. К тому же это недалеко от линии, где пассаты часто дуют с юга. Занимаясь этими проблемами, пуговицами, шейным платком и ремнем со шпагой, он ощутил, как корабль сначала накренился под ветром, затем еще раз, потом потихоньку заговорил: по бортам зажурчала вода. Джек посмотрел на висевший над головой компас: зюйд-вест-тень вест. Интересно, замрет тут же?
Когда он поднялся на заполненную народом, еще более душную палубу, ветер все еще дул. Скорости фрегату едва хватало, чтобы слушаться руля, идя предельно круто к ветру: обрасопленные реи вибрируют, паруса плоские как забор. Полноватый, близорукий первый лейтенант, мистер Герви, обливаясь потом в своем мундире, нервно улыбнулся капитану, хотя и с большей уверенностью, чем обычно. Или это показалось?
— Прекрасно, мистер Герви, — сказал Джек. — Ради этого мы и насвистывали, не так ли? Дал бы бог, продержался подольше. Может, нам стоит потравить слегка грота и фока шкоты, — выиграем лишний фатом.
Герви, слава богу, не принадлежал к тем обидчивым первым лейтенантам, к которым нужно постоянно подлаживаться. Он не слишком высоко ценил свои морские способности — как и окружающие — и пока с ним обращались вежливо, не обижался. Герви отдал приказы, и «Сюрприз» стал рассекать гладь моря, будто намереваясь проделать до темноты диагональную борозду.
— Думаю, можно бить «построение подивизионно», — сказал Джек.
Первый лейтенант повернулся к вахтенному офицеру, Николсу:
— Построение подивизионно.
— Построение подивизионно, мистер Баббингтон, — скомандовал Николс своему помощнику по вахте. Баббингтон раскрыл уже рот, обращаясь к барабанщику. Но с его уст не успело сорваться и звука, как морской пехотинец, на лице которого застыло важное и возвышенное выражение, уже загремел в барабан: «там-тара-тара-там», и все офицеры сорвались с мест.
Впрочем, использовать барабанный бой для оповещения было излишне: он ни для кого не стал неожиданностью. Команда корабля заполонила квартердек, переходные мостики и форкастль, выстраиваясь вдоль указанных швов между досками палубы, мичманы сновали, наводя порядок и выравнивая линию, поправляя шейные платки, тесемки, ленты на шляпах. Построение воспринималось всеми чинами как формальная церемония, такая же как танец — медленный, торжественный танец, которым капитану предстоит открыть бал.
Что он и сделал, как только офицеры отдали рапорта Герви, а тот — ему. Сначала Джек двинулся к морским пехотинцам. Располагаясь в задней части квартердека, они не могли воспользоваться благами навеса, но стояли, гордые прекрасной выправкой и своим алым великолепием; лица и мушкеты блестели на солнце. Приняв рапорт командира, капитан медленно пошел вдоль строя. Его не слишком волновало, как подогнаны кожаные ремни, достаточно ли на волосах пудры, ярко ли блестят многочисленные пуговицы — в любом случае, их лейтенант Этередж был компетентным офицером, такого не затрешь. Но Джеку во всем этом отводилась роль служить оком Божьим, и свою инспекцию он проводил с беспристрастной серьезностью. Как человек, он сочувствовал поджаривающимся морским пехотинцам, как капитан вынужден был обрекать их на молчаливую пытку — смола уже капала на навес, а солнце еще продолжало набирать силу.
— Весьма похвально, мистер Этередж, — воскликнул он и перешел к первому дивизиону матросов — дивизиону форкастля — во главе со вторым лейтенантом Николсом.
Это были лучшие моряки корабля, все в ранге старших матросов, по большей части среднего возраста, некоторые даже пожилые — но никто за все годы службы на море не смог приучить их держать строй. При приближении капитана соломенные шляпы слетели с голов, а носки ног почти выровнялись по линии, но это был предел их дисциплинарных способностей. Они приглаживали волосы, поправляли свои просторные белые штаны из домотканого сукна, оглядывались, смеялись, кашляли, зевали, глазели по сторонам: совсем не то что солдаты. «Хороший набор форкастлевых», — думал Джек, проходя вместе с Герви вдоль строя, — моряки до мозга костей». Несколько лысых голов причудливо белели в рассеянных под навесом лучах — разительный контраст со смуглыми лицами — но у всех оставшиеся еще волосы собраны сзади в длинный хвост, перехваченный у некоторых тесемкой. Какое скопление морского опыта! Но, козыряя в ответ на приветствие Николса, он с изумлением обнаружил, что лейтенант плохо выбрит, а лицо его, так же как мундир и белье, в грязи. Не часто ему приходилось видеть такого офицера, не мог он также припомнить, чтобы во взгляде читались такая усталость и безысходность.
Дальше стоял с фор-марсовыми Пуллингс, поздоровавшийся с ним, будто они не виделись только что:
— Все в сборе, одеты по форме и опрятно, сэр, — сказал он и занял место позади капитана и первого лейтенанта.
О мирская тщета! О порочность тщеславия! Все, разумеется, одеты с иголочки, белоснежные штаны, бушлаты с голубыми воротничками, но у младших марсовых они еще расшиты лентами, щегольские платки обернуты вокруг шей на манер шали, длинные волосы падают на плечи, в ушах поблескивают серьги.
— А что случилось с Келинахом, мистер Пуллингс? — остановившись, спросил Джек.
— В пятницу он упал с брам-рея, сэр.
Ну да. Джек вспомнил. Падение получилось зрелищным, но удачным: крутнувшись в воздухе, матрос избежал встречи со снастями и рангоутом, шлепнувшись в море, откуда его выловили без малейших проблем. Это плохо сочеталось с потухшим взглядом, тусклыми глазами и безжизненностью. Расспросы ничего не дали: ответ один: «все хорошо, сэр, замечательно, сэр». Но Джеку уже приходилось видеть такие одуловатые лица, такой погасший взгляд. И видеть слишком часто. Когда они подошли к шкафутным Баббингтона, он заметил те же признаки у Гарланда, — «дурачка», за все годы на море выучившегося только управляться со шваброй, да и то не очень, здоровенного детины, при построении постоянно вертевшегося и лыбящегося.
— Что вы сотворили с парнем? — спросил Джек у Герви.
Первый лейтенант вытянул вперед голову, стараясь разглядеть лицо матроса, и ответил:
— Это Гарланд, сэр, прекрасный парень, исполнительный, но не слишком умный.
Реплика не вызвала ни ухмылки, ни раболепия: парень стоял, как теленок.
Джек перешел к канонирам, ребятам по большей части добросовестным, но медлительным. В строю они, как обычно, производили не лучшее впечатление, но до тех пор, пока эти парни молятся на свои орудия, как на иконы, капитан готов был их щадить. Последним стоял молодой Конрой — голубоглазый юноша, высокий, как Джек, но худощавый, с невероятно красивым, округлым девичьим лицом. Красота его совершенно не трогала Джека (чего нельзя сказать о собратьях-матросах), а вот костяное колечко, сквозь которое был пропущен шейный платок — иное дело. На поверхности кости — акульего хряща — была искусно вырезана «Софи» — первый корабль Джека, который его сразу узнал. Видимо, Конрой был в родстве с кем-то из ее экипажа. Точно, там служил квартирмейстер с той же фамилией: женатый человек, всегда отсылавший жалованье и призовые деньги домой. Так он плывет вместе с сыном старого корабельного товарища? Как летят годы, Боже мой! В любом случае, времени на разговоры нет: и так уже Конрой, хоть парень и не робкий, впал чуть не в ступор от такого внимания капитана. Но в судовую роль на досуге заглянуть надо.
Теперь на форкастль, где его встретили боцман, плотник и артиллерист — измученные и скованные от непривычки к парадным мундирам. В один миг ощущение зрелого возраста как рукой сняло: здесь находились старейшие офицеры фрегата, один из них, Реттрей, служил на нем с момента ввода в строй. Он был на «Сюрпризе» боцманом, когда Джек пришел на него помощником штурмана, и под его острым, уважительным, но немного циничным взглядом Обри вдруг почувствовал себя настоящим юнцом. Ощущение было такое, что пристальный взгляд пронзает эполет пост-капитана, и увиденное под ним не производит на боцмана особого впечатления, вопреки всей помпезности. Внутренне Джек соглашался с этим, но обреченный играть роль, построжел, и, обменявшись со стариком формальными любезностями, с долей облегчения перешел к мастеру-оружейнику и юнгам. Он мысленно отомстил старику, еще раз напомнив себе, что Реттрей с точки зрения дисциплины никогда не был хорошим боцманом, к тому же лучшие его годы уже позади. Мальчишки выглядели довольно бодро, но и тут пятен было больше терпимого, а у одного на плече красовалась огромная черная отметина. Смола.