— Рад наконец-то видеть вас, мистер Стауртон, — ответил Джек с наигранной улыбкой на хмуром лице. — Давайте пройдем в каюту. — Прежде чем уйти, он еще раз бросил взгляд в сторону берега, но ничего не увидел.
Пока Джек читал письмо адмирала, они сидели молча. Стауртон исподволь разглядывал своего нового капитана. Предыдущий был мрачным, замкнутым типом, он много пил, враждовал со своими офицерами, постоянно выискивал виноватых и устраивал порки шесть раз в неделю. Стауртон, как и прочие офицеры, из чувства самосохранения, вынужден был склонить голову перед тираном. Между тем им удалось превратить «Нарцисса» в лучший (с точки зрения внешнего лоска) корабль к востоку от Гринвича — реи переставлялись за двадцать две секунды! — настоящий красавчик-фрегат с самыми высокими на флоте показателями по наказаниям и дезертирству.
За Стауртоном утвердилась репутация первого лейтенанта — «рабочей лошадки». Он вовсе не напоминал надсмотрщика за рабами — приличный молодой человек, здоровый, чисто выбрит, добросовестный и живой; но Джеку было известно, какие всходы дает привычка к власти. Отложив письмо адмирала, он сказал:
— Думаю, вам известно сэр: на каждом корабле свой порядок. Не хочу критиковать никого из командиров, хочу только дать понять, что за порядок у меня на «Сюрпризе». Некоторым нравиться, когда палуба похожа на бальный зал: мне тоже, но это должен быть боевой бальный зал. Артиллерийская и морская практика превыше всего, и никогда не будет отличной военной машиной корабль, если это корабль не «счастливый». Если кто-то из парней ловко управляется с парусами и без промаха бьет в цель, мне наплевать, если под корронадой у него найдется завалявшийся кусок троса. Говорю с вами с глазу на глаз, ибо не хотел бы прилюдно разглашать это, но мне не кажется правильным, когда человека подвергают порке за горсть пеньки. И вообще, у нас на «Сюрпризе» не слишком любят оснащать решетку люка. Если команда знает свое дело и изначально приучена к должной дисциплине, это значит, что офицер, не способный управляться с нею без рукоприкладства и порки, просто находится не на своем месте. Мне не по нутру неопрятность и нерасторопность, но я терпеть не могу показухи, а тем более когда парадный дух вытесняет боевой. Вы можете сказать, что неряшливый корабль тоже негож к бою, и будете совершенно правы: ну так извольте, воплощайте свой идеал чистоты, мистер Стауртон. И еще, чтобы уж мы поняли друг друга с самого начала: я не люблю непунктуальности.
Лицо Стауртона помрачнело еще более: пусть не по своей вине, но он здорово запоздал с прибытием на борт.
— Говоря это, я имею в виду не вас, а тех юных джентльменов-мерзавцев, которые не появляются вовремя на палубе при заступлении на ночные или утренние вахты. Воистину, на этом корабле совсем отсутствует чувство времени: вот и сейчас, в этот самый момент, на высшей точке прилива, я вынужден дожидаться…
Раздался звук причаливающей к борту лодки, потом на высоких тонах затеялся спор о плате за проезд. Джек навострил уши и помчался на палубу, метая по пути громы и молнии.
«Сюрприз», открытое море
Милая,
После переменчивых ветров у Лаккадивов мы поймали-таки муссон, и я могу, наконец, с легким сердцем вернуться к письму. Через пролив Восьмого градуса мы прошли под всеми парусами, оставив Миникой в четырех лигах к норд-норд-весту. Люди несколько оправились после стоянки в Бомбее (где, вынужден признаться, я задал им знатную работенку), и наш дорогой корабль мчится на зюйд-ост во весь опор, словно чистокровный скакун на ипподроме в Ипсоме. Мне не удалось сделать на верфи все, что намечалось, поскольку я решил отплыть семнадцатого, и хотя мы не совсем довольны нашими бакштагами и дифферентом, нам-таки удалось ухватить удачу за хвост, как говорится, и при попутном ветре фрегат летит словно куттер — совсем не то что «Сюрприз» в начале плавания — жалкая развалина, обшарпанная как барки у св. Павла, с работающими день и ночь помпами. За вчера мы намотали на лаг 172 мили, и при таком ходе на следующей обогнем с юга Цейлон и возьмем курс на Кампонг; и я буду сильно удивлен, если за две тысячи миль в океане мы не сумеем справиться с его легким (не более) стремлением зарываться носом. Но даже при нынешнем дифференте никто не убедит меня, что мы не в состоянии забрать ветер у любого корабля в этих водах. Фрегат несет много парусов, и при нашем чистом днище, мы, уверен, могли бы даже «Лайвли» дать фору в трюмсели, а может и в выносной кливер.
Истинное удовольствие ощущать, как он откликается на слабое дуновение и рвется вперед по напором сильного ветра, и если бы мы плыли не на восток, а обратно, я был бы совершенно счастлив. Ибо направляйся мы домой, «Сюрприз» мог бы поднять еще брамсели и лисели, это ясно как божий день.
Наши ребята выказали себя в Бомбее с лучшей стороны, и я искренне благодарен им. Что за отличный парень этот Том Пуллингс! Он работал как негр, день и ночь подгоняя людей, а когда адмирал прислал нам первым лейтенантом — через голову Пуллингса — этого Стауртона (когда ремонтные работы уже кончились), не издал ни единой жалобы, ни единого намека на неблагодарное обращение с ним. Работенка была тяжелая, даже не припомню такой. Боцман слег, отчего Пуллингсу пришлось еще хуже — похоже, он ни разу не сошел с корабля на берег, приговаривая с обычной своей усмешкой, что «Бомбей я и так знаю — часто бывал тут, это для меня как Госпорт». По счастью, распространились слухи, что эскадру Линуа видели у мыса Коморин, и потому люди с работали с охотой. Я, можешь не сомневаться, не спешил их разубеждать, хотя и сейчас уверен, что французы не осмелятся забраться так далеко на запад.
Господи, как вкалывали мы под этим палящим солнцем! Наш казначей, мистер Боувз, оказался большим подспорьем — разве не удивительно? Но он настоящий морской офицер. Он и Бонден (пока последний не обварил руку смолой), прекрасно заменили боцмана. Уильям Баббингтон тоже прекрасный молодой человек, хотя едва только он вступил на берег, как оказался загарпунен какой-то мерзкой шлюхой, и его пришлось в результате поместить под арест. Но все же, когда нам пришлось столкнуться с непредвиденными трудностями, о которых я поведаю ниже, он выказал себя с лучшей стороны. И молодой Кэллоу, этот несносный юнец, здорово возмужал. Очень полезно для мичманов поучаствовать в таком авральном ремонте, с операциями, которые редко выполняются на корабле, находящемся в плавании. А он постоянно был при мне. Я тоже редко сходил на берег, только по служебной надобности, да еще пообедал с адмиралом.
Вот тут, дражайшая Софи, я вступаю в мелкие воды не имея карты, и опасаюсь крепко засесть на мель, поскольку, как тебе известно, не слишком силен в обращении с пером. Но так или иначе, буду продолжать как могу, полагаясь на твое доброе разумение. Едва ли не за час до получения твоего последнего письма я с удивлением узнал, что Диана Вильерс в Бомбее. А также то, что тебе, как и Стивену, известно было, что она там. В голову мне одновременно пришли две мысли. Во-первых, я понял: тебя смущает, что сойдя на берег, я окажусь рядом с ней. А во-вторых, я очень испугался за Стивена. Думаю, не будет предательством (поскольку он никогда не говорил со мной об этих вещах — доверительно, хочу отметить), если я скажу тебе, что он был, и — боюсь, по-прежнему, — страстно влюблен в Диану. Стивен чертовски скрытный малый, и не могу сказать, что вижу его насквозь, но я люблю его больше, чего кого-либо (за исключением тебя), а сердечная привязанность способна открыть больше, чем рассудок. Он вспыхнул как мальчишка когда мы приблизились к берегу (тогда это удивило меня), и вспыхнул снова когда я упомянул ее имя, хотя он и пытался скрыть это. Ему с самого начала было известно, что она в Бомбее. По прибытии он выяснил, что сейчас ее нет в городе, но что она должна вернуться семнадцатого. У него возникло твердое намерение повидаться с ней, и отговорить его было, разумеется, невозможно. Прокрутив это все в уме, я пришел к выводу: или она варварски обойдется с ним, или он затеет дуэль с Каннингом, или и то и другое вместе. Ему сейчас лучше, гораздо лучше, но он не в состоянии драться или выносить грубое обращение.
И я решил выйти в море до наступления этой даты, что, помимо прочего, ускорило бы и мое возвращение домой. И навалившись со всей силой на переоснащение корабля, могу похвалиться успехом своей затеи. Но в то же время меня терзали сомнения. Стивен пропал, и я злился на него за пренебрежение обязанностями по осмотру команды и пополнению запаса лекарств — о нем не было ни слуху, ни духу. А прибывший на борт мистер Стенхоуп дал понять, что побывал вместе с ним и миссис Вильерс на острове Элефанта. Я решил посадить Стивена под арест, если только мне удастся его разыскать, но ничего не вышло. Я был в ярости, но также сильно переживал, и решил, что как только он вернется на корабль, закатить ему выговор по службе, а заодно и высказать все лично, как друг.
Мы стояли на одном якоре на фарватере, «Блю Питер» с самого рассвета развевался на фок-мачте. Наконец, прибыла его лодка, и я, разгоряченный жарой, волнением, бессонной ночью и заведенный подначками секретаря посла (пренеприятнейший тип, кстати), уже готов был обрушить на Стивена сокрушительный бортовой залп. Но при виде его сердце мое дрогнуло: ты даже представить себе не можешь, каким несчастным и больным он выглядел. Мэтьюрин от природы смугл, прибавь еще загар — но в ту минуту он казался бледным, скорее даже серым.
Боюсь, она обошлась с ним очень и очень круто, поскольку, хотя мы в море уже несколько дней, и идем постоянным курсом при попутном ветре и спокойном море — а это, на мой взгляд, лучший способ забыть про все береговые неприятности, — он до сих пор не оправился. Иногда мне даже хочется, чтобы на борту вспыхнула какая-нибудь не слишком страшная эпидемия — это могло бы пробудить его, но увы: пока в списке больных только Баббингтон, все остальные чувствуют себя просто великолепно, за исключением мистера Реттрея да пары матросов с солнечным ударом. Никогда я еще не видел его таким подавленным, и теперь даже рад, что не прибег к суровым мерам: помимо прочего, было бы очень неудобно посадить его под арест, раз мы размещаемся вместе, ведь свита посла занимает все каюты. Как бы то ни было, надеюсь, что все в конце концов устроится, соленая вода и расстояние унесут все прочь. Вот прямо сейчас он сидит на рундучке у правого борта, изучая малайский словарь, и посмотрев на него, ты бы решила, что перед тобой старик. Как мечтаю я встретить один из фрегатов месье де Линуа, и сойтись с ним борт к борту, рей к рею. Мы научились живо обращаться с пушками, и не сомневаюсь, что сумеем с толком применить их. Нет ничего лучше, чтобы быстро поднять настроение.
Ведь даже боевой корабль, не такой выгодный с точки зрения призовых денег, поскольку прежде чем завладеть им, придется изрядно потрепать его, может приблизить наше обладание уютным коттеджем. Я так много думаю об этом уютном коттедже, Софи! Пуллингс дока в вопросах сельского хозяйства — его семья владеет фермой; и я много разговаривал с ним про огородничество, из чего вынес убеждение, что двое человек (без лишней роскоши) могут прекрасно прокормиться с руда[44]обычной земли. После стольких лет скитаний мне никогда не надоест выращивать свежую зелень, картофель и все такое прочее. Из этого рисунка ты можешь заключить, что я не пренебрег должной организацией севооборота: участок А на первый год отводится под овощи. Одному Богу известно, когда ты увидишь этот план, но при удаче нам может встретиться Китайский флот Компании, и коли так, я передам это письмо, как и прочие, вместе с ним. Многие возвращающиеся из Китая корабли не заходят в Калькутту или Мадрас, так что ты сможешь получить его до наступления Рождества. Впрочем, движения флота зависят от Линуа: если он где-нибудь в районе проливов, флот не тронется с места, и может статься так, что я сам себе послужу почтальоном.
Он замечтался, видя перед собой ровные гряды капусты и лука-порея. Ровные и сильные овощи не были затронуты ни жучками, ни червями, ни ужасными бабочками. Под огородом струился ручей с форелью с поросшими зеленой травкой берегами, а на пастбище паслись несколько молочных коров джерсийской породы. Вниз по течению ручейка виднелся на небольшом удалении Ла-Манш с плывущими по нему кораблями. Сквозь висевшую над морем легкую дымку проступили очертания улыбающейся физиономии Стивена.
— И о чем это ты так сладко грезишь? — спросил Стивен. — Должно быть это очень приятная вещь.
— Я думал о женитьбе, — ответил Джек. — И об огородике, который я разобью после нее.
— Ты хочешь развести огород? — воскликнул Стивен. — Вот уж не подумал бы.
— Обязательно, — заявил Джек. — Я разжился призом, и моя капуста уже построилась в ряды и шеренги. А я все не мог решить, какой кочан первым срезать. Стивен! — вскинулся вдруг он, — хочешь посмотреть на реликвию моей юности? Я думал показать ее тебе в момент, когда подойдет мачтовый кран, но тебя не было рядом. Но я-таки сохранил ее. Вид оной развеселит твое сердце.
— Буду счастлив увидеть реликвию твоей юности, — ответил Стивен, и они вышли на тихую палубу, охваченную покоем воскресного вечера, заполненную безмятежной толпой. Установленный для церкви навес еще не разобрали, и в его тени офицеры, люди из свиты Стенхоупа и большинство мичманов предавались отдыху, насколько это возможно, разумеется, поскольку, едва закончилась служба, на палубе вновь появились принадлежащие кают-компании, мичманским кубриками и послу клетки с курами и мелкой живностью, включая козу мистера Стенхоупа, и так как найти прохладу в лучах палящего солнца было почти невозможно — «Сюрприз» шел по ветру — все это добро разместили под навесом. Тем временем все шло своим чередом: вахтенный офицер с трубой под мышкой совершает ритуальную прогулку взад-вперед, а штурманский помощник и вахтенный мичман меряют шагами оставленную в их распоряжении часть квартердека у противоположного борта; рулевой у штурвала, квартирмейстер следит за курсом, двое юнг, исполняющие роль посыльных, тише мыши стоят на отведенных им местах, только перетаптываются, а прикупленный в Бомбее молодой мангуст снует между клеток, пугая кур.
Джек приостановился, чтобы воздать мистеру Уайту должное за прекрасную проповедь (резкое осуждение арминианства) и поинтересоваться самочувствием мистера Стенхоупа, который подкреплялся поджаренными тостами с бульоном и надеялся в течение пары дней вновь обрести «морские ноги».
В сопровождении Стивена капитан двинулся по переходному мостику, заполненному матросами в их воскресном наряде — многие с шикарными индийскими платками. Часть из них глазела, опершись на коечную сетку, на пустынное море, переговариваясь с товарищами на русленях; иные слонялись туда-сюда, предаваясь безделью; то же самое наблюдалось на форкастле, под завязку набитом людьми: не только потому, что внизу было слишком жарко: шла игра, древняя сельская игра: от играющего требовалось просунуть голову конский хомут и скорчить рожу, приз получал тот, у кого рожа получалась смешнее. Роль хомута исполняла ячея из коечной сетки, а главным претендентом на победу, если судить по неудержимому смеху, являлся молодой подручный доктора. Прорехи в арифметике не позволили ему заделаться мясником на Багамах, но он обладал твердой рукой и был отличным прозектором. Обычно он держался особняком от «неграмотных», но сейчас, подогретый воскресным грогом и молодым задором, кривлялся как дикарь, покраснев от натуги. Но едва его налившиеся кровью глаза заметили Стивена, лицо парня вернулось к привычной форме, приняв постное выражение — нечто среднее между смущением и радостью, он грустно улыбнулся, так и не успев вытащить голову из ячейки.
Бесшумно и незаметно, словно привидение, Джек взобрался наверх по вантам фок-мачты, просунул голову в «собачью дыру», услышал стук костей — запретный, «пятидесятиплеточный» стук костей, — и исполненный ужаса крик: «Это шкипер!» Он наклонился, протягивая Стивену руку, и когда наконец взобрался на марс, матросы молчаливой кучкой стояли у юферса бакборта. Те знали, что служат у необычно активного капитана — но чтоб на фор-марс? — в воскресенье!? — через «собачью дыру»! — это выходило за пределы человеческого разумения. Дудл по кличке Шустрый, единственный, кто сохранил способность действовать, сунул кости за щеку и теперь стоял, пристально вглядываясь в горизонт отсутствующим взглядом, лицо его явно выдавало причастность к преступлению. Джек обвел всех рассеянным взглядом, улыбнулся и проговорил: «Вольно, вольно». Капитан сел на свернутый лисель, помогая Стивену взобраться наверх, не обращая внимания на протестующие вопли последнего: «я прекрасно могу и сам… не раз взбирался сюда по снастям… прошу, не унижай меня свой ненужной заботливостью».
Взобравшись, Стивен тоже уселся на лисель, переводя дух: подъем дался ему нелегко, капли пота струились по его впалым щекам.
— Значит, это фор-марс, — заключил доктор. — Я бывал на крюйс-марсе, на грот-марсе, но здесь — никогда. Очень похож на другие, можно сказать, совсем такой же. Такое же хитрое сочленение двух мачт, и эти круглые штуки… Вы не замечали, уважаемый сэр, что он практически идентичен остальным?
— Странное сходство, не правда ли? — отозвался Джек. — Пожалуй, раньше этого никто не подметил.
— Твоя реликвия здесь?
— Ну да… Не совсем. Немного выше. Ты же не против подняться еще чуть-чуть?
— Вовсе нет, — ответил Стивен, подняв взгляд туда, где кончалась стеньга: там, в сиянии солнечных лучей виднелся в скрещении скрученных канатов единственный обещающий опору объект. — Ты имеешь в виду следующий уровень, или этаж? Ну разумеется. В таком случае я сниму сюртук, бриджи и чулки. Тончайшей шерсти чулки по три шиллинга и девять пенсов за пару не та вещь, которой можно рисковать с легким сердцем.
Разматывая узел на подвязках чулок, Стивен внимательно смотрел на людей у поручня.
— Шустрый Дудл, — произнес он, — помогает тебе ревень? Как твой живот, дружище? Ну-ка, покажи язык!
— О, только не в воскресенье, доктор! — оборвал его Джек. Шустрый Дудл был ценным марсовым, и капитану вовсе не хотелось видеть его на решетке люка. — Ты забываешь, что сегодня воскресенье. Меллиш, пригляди за париком доктора. Положи в него часы, деньги, и носовой платок. Ну, вперед: хватайтесь только за эти толстые снасти, доктор, и смотрите только вверх, ни в коем случае не вниз. Осторожнее; я полезу следом и помогу.
Они полезли наверх, миновав рей с примостившимся на нем впередсмотрящим, напустившим на себя вид неусыпной бдительности. Еще выше. Джек обогнул мачту, взобрался на салинг, втянул уже не протестующего Стивена туда же, обмотал его линем и приказал открывать глаза.
— Однако, здесь здорово! — воскликнул Мэтьюрин, инстинктивно хватаясь за мачту. Они находились на большой высоте над поверхностью моря; видневшаяся в просвете между марселями и нижними парусами узкая полоска палубы казалась населенной куклами, крошечными куколками, двигающимися неуклюжей походкой, нарочито широко расставляя ноги. — Здорово! Каким бескрайним становится море! Каким сверкающим!
Джек засмеялся, видя искреннее удовольствие друга и его вспыхнувшие интересом глаза.
— Посмотри-ка вперед, — сказал он.
Фрегат не нес кливеров, так как ветер был с кормы, и строгие линии штагов сбегали вниз четкими, стройными геометрическими линиями. Под ними виднелись плавные обводы носа корабля, увенчанные устремленным вперед бушпритом, далеко вперявшимся в бесконечный простор океана. В размеренном строгом ритме форштевень корабля врезался в синюю воду, рассекая ее и расталкивая по сторонам полосками пены.
Стивен некоторое время сидел, глядя вниз. Каждый раз, когда фрегат кивал носом, начиная медленный долгий спуск — качка была продольной, не боковой, — они описывали в воздухе дугу футов в пятьдесят, затем положение становилось вертикальным, еще мгновение — и снова дуга.
— А ветер намного сильнее здесь, на такой высоте, — произнес наконец доктор.
— Да, — согласился Джек. — Так всегда бывает. При слабом ветре, к примеру, бом-брамсели дают ту же тягу, что и огромные нижние паруса. Даже большую… — он посмотрел на однодревную бом-брам-стеньгу, вперившуюся в безоблачное небо; одна половина его ума была занята обдумыванием динамических преимуществ составной стеньги, в то время как другая не давала забыть, что нельзя проявлять невежливость: Стивен задал ему вопрос и ожидает ответа. Джек восстановил, насколько смог, вопрос в памяти — «не приходило ли ему в голову такое сравнение: корабль — настоящее; нетронутое море перед ним — будущее, а носовой бурун — момент их соприкосновения, собственно существование?»
— По правде, мне такое в голову не приходило, — ответил он. — Но сравнение чертовски меткое, и что мне особо по душе, так это что грядущее нам навстречу море такое ясное, как только можно желать. Надеюсь, тебя это радует, старина Стивен?
— Еще бы. Редко я бывал более тронут… испытывал большую радость, и очень признателен тебе за то, что привел меня сюда. Смею предположить, что ты, в свою очередь, любил бывать здесь?
— Бог мой! Когда я служил на этом самом корабле мичманом, старина Фидж отправлял меня сюда за любой пустяк — моряк он был отличный, но уж больно вспыльчивый, умер от «желтого Джека» в девяносто седьмом — и мне пришлось тут просидеть один Господь знает сколько времени. Именно тут я прочитал почти все книги, которые мне довелось осилить за мою жизнь.
— Священное место.
— О! — вскричал Джек. — Если бы я получал гинею за каждый час, который просидел здесь, мне бы сейчас не приходилось беспокоиться о призах, или ждать, когда же придет дисконтный вексель на очередную четверть моего годового жалованья. Я бы уже давным-давно женился.