— Так ты уже на борту, дружище? — вскричал Джек, отрывая вспыхнувший радостью взор от боцманских отчетов. — У меня для тебя такие новости! Нам предстоит перевозить сокровища, и фрахт полностью освободит меня.
— Что значит фрахт?
— Это значит освобождение от долгов.
— И впрямь хорошие новости. Ха-ха, я так рад за тебя, от всего сердца.
— Вот закончу с отчетами, и все объясню тебе в цифрах. Как уже надоела эта проклятая бумажная работа. У тебя есть на примете какое-нибудь произведение?
— Может быть, до-мажор Боккерини?
— Знаешь, странная вещь — адажио то и дело всплывало у меня в голове уже с час или два, а ведь настроение у меня совсем не меланхоличное. Совсем даже напротив, ха-ха! — Он наканифолил смычок и продолжил. — Стивен, я последовал твоему совету и написал Софи, прося ее прибыть на Мадейру. Каннинг отправит письмо сушей.
Стивен кивнул и улыбнулся, отбил на камертоне нужную ноту и нашел ее у себя на виолончели. Трижды они пробовали ноту, отбивали ритм, следя за смычками друг друга, и выдали превосходную, вдохновенную первую часть произведения.
Все дальше и дальше, теряясь в музыке, блуждая в сладком лабиринте звуков, через надрывное адажио; и далее, не теряя огня, к вдохновенному, волшебному, торжествующему финалу.
— Господи, Стивен, — промолвил Джек, откидываясь в кресле и бережно кладя свою скрипку, — никогда мы еще так здорово не играли.
— Это благородная пьеса. Я преклоняюсь перед этим человеком. Послушай, Джек, у меня тут несколько бумаг, которые я должен тебе вручить — обычное дело. Я дерусь завтра утром с Каннингом, увы.
В одно мгновение между ними словно опустился плотный занавес, делающий невозможным любое общение, кроме официального.
— Кто ваш секундант? — после паузы спросил Джек.
— Этередж.
— Я пойду с вами. Так вот в чем причина этой пальбы на квартердеке, ну конечно. Вы не будете против, если я перемолвлюсь с ним словечком?
— Вовсе нет. Но он ушел к Главному судье; они с полковником Берком собирались осмотреть место после вечеринки. Не переживай за меня, Джек: я к таким вещам привычный — может быть даже более, чем ты, осмелюсь сказать.
— Ах, Стивен, — простонал Джек. — Какое черное завершение такого прекрасного дня.
— Вот здесь мы в Калькутте обычно улаживаем свои дела, — сказал полковник Берк, провожая их через майдан. — Дорога, как видите, идет через Айпурский мост, очень удобно: рядом, а за этими деревьями место получается настолько укромное, что и желать нечего.
— Полковник Берк, — начал Джек. — Насколько мне известно, оскорбление не было нанесено публично. Полагаю, любые приемлемые извинения могли бы покончить с делом. Я очень уважаю вашего принципала, и вовсе не хочу унизить его. Прошу, сделайте все возможное, мой товарищ бьет насмерть.
Берк пристально посмотрел на него.
— Мой тоже, — обиженным тоном ответил он. — В Гайд-Парке он срезал Харлоу словно пташку. Но даже если и не так, это не имеет значения. Он не намерен отступать, уж я-то знаю, иначе бы меня тут не было. Но разумеется, если ваш приятель предпочтет снести удар и подставить другую щеку, я не имею ничего против. Блаженны миротворцы.
Джек овладел собой: шансов пробиться через непроходимую тупость Берка не было почти никаких, но он решил попробовать.
— Каннинг явно был пьян. Простое признание этого факта — в самых общих выражениях — уладит проблему. Этого будет достаточно, а я, если необходимо, готов использовать по такому случаю свою власть.
— Поместите своего товарища под арест, это вы имеет в виду? Ну конечно, у вас, флотских, свои порядки, как я погляжу. Но нас это вряд ли устроит. Я, разумеется, передам ваше сообщение, но не обещаю, что оно к чему-нибудь приведет. Никогда еще не видел принципала, более решительно настроенного уладить разногласия обычным образом. Редкой отваги человек.
В своем дневнике Стивен писал:
«В большинстве случаев мемуарист уверен, что обращается к самому себе в будущем, но настоящей вершиной мемуаристики является беспристрастность, чему сей дневник может послужить доказательством. Почему же завтрашняя дуэль так беспокоит меня? Мне приходилось драться много, много раз. Моя рука не так верна, как прежде, это так, и с возрастом я неуклонно теряю то совершенно нелогичное, но глубоко укоренившееся представление о собственном бессмертии; но истинная причина в том, что я могу столь многое потерять. Я дерусь с Каннингом, и, судя по всему, это неизбежно, но как глубоко я сожалею об этом! Я не чувствую злобы к нему, и уверен, что хотя в нынешнем запале, порожденном поруганной страстью, стыдом и разочарованием противник, без сомнения, постарается убить меня, он тоже не чувствует злобы ко мне, рассматривая меня лишь в качестве катализатора своего несчастья. Я же намерен, со своей стороны, sub Deo[54], прострелить ему руку, не более. Добрейший мистер Уайт назвал бы мое sub Deo величайшим богохульством, и меня обуревает искушение высказать несколько соображений по этому поводу, но peccavi nimis cogitatione, verbo, et opera[55]. Мне нужно найти своего духовника и тихо отойти ко сну; сон — вот что мне нужно, покойный, безмятежный сон».
Из этого сна — правда сна, отягощенного отрывистыми, бессвязными видениями, — его в две склянки утренней вахты пробудил Джек. Одеваясь, они слышали как юный Баббингтон на палубе напевает в полголоса «Милашку Пегги», веселый и радостный как заря нового дня.
Они вышли из каюты, вдохнув смрад, висящий над Хугли и бесконечными заболоченными равнинами, и встретились на переходном мостике с Этереджем, Макалистером и Бонденом.
На пустынном майдане, под фикусовыми деревьями, их ждала группа молчаливых людей: Каннинг, двое его друзей, хирург и еще несколько человек, нужных, чтобы оцепить место дуэли. Два крытых экипажа стояли поодаль. Берк вышел вперед.
— Доброе утро, джентльмены, — произнес он. — Примирение невозможно. Этередж, если вы находите, что уже достаточно светло, давайте расставим наших дуэлянтов; если, разумеется, ваш принципал не предпочитает дать задний ход.
На Каннинге был черный сюртук, застегнутый на все пуговицы поверх шейного платка. Было уже достаточно светло — ясный рассветный полусумрак — чтобы его можно было хорошо рассмотреть: собран, серьезен и невозмутим, но лицо у него сделалось морщинистым и постаревшим, совершенно бесцветным.
Стивен снял сюртук, потом сорочку и аккуратно сложил их.
— Что ты делаешь? — прошептал Джек.
— Я всегда дерусь в одних бриджах: ткань, попавшая в рану, причиняет массу хлопот, дружище.
Секунданты отмеряли расстояние, проверили пистолеты и расставили дуэлянтов. Подъехал еще один крытый экипаж.
Ощутив в руке знакомую уравновешенную тяжесть, Стивен изменился в лице: оно стало холодным, его бесцветные глаза с равнодушно-смертоносным блеском впились в Каннинга, который уже встал в позицию, выставив вперед правую ногу и повернувшись к сопернику боком. Все собравшиеся молча застыли вокруг, в благоговении, как при казни или перед причастием.
— Джентльмены, — сказал Берк, — по сигналу вы можете стрелять.
Рука Каннинга поднялась; в отблеске собственного ствола Стивен заметил вспышку и тут же убрал палец со спускового крючка. Мощнейший удар сотряс его бок и грудь в тот самый момент, когда раскатилось эхо выстрела. Он пошатнулся, перекинул неразряженный пистолет в левую руку и сменил стойку. Облачко дыма расплылось в почти неподвижном воздухе, и Стивен ясно разглядел Каннинга — тот стоял, высоко подняв голову и выпрямив спину, с достоинством римского императора. Ствол нашел цель, слегка вздрогнул, потом замер. Стивен стиснул зубы и выстрелил. Каннинг рухнул как подкошенный, потом приподнялся на четвереньках и затребовал второй пистолет, но снова упал. К Стивену подбежали друзья, и он отвернулся.
— Стивен, ты в порядке?
Он кивнул, все еще холодный и сосредоточенный, и обратился к Макалистеру:
— Передайте мне корпию.
Он промокнул рану, и Макалистер стал обследовать ее, бормоча: «Попала в третье ребро… сломано… отклонилась из-за грудины… Пуля направлена метко… рассчитывал убить вас, скотина… Я наложу повязку». Стивен следил за группой в отдалении. И сердце его упало; холодный, змеиный взгляд исчез, уступив место выражению бесконечной печали. Темная лужа крови под ногами у собравшихся вокруг Каннинга людей могла означать лишь одно — он промахнулся.
Макалистер, придерживая конец бинта во рту, проследил за его взглядом и кивнул.
— Подключичная артерия, если даже не аорта, — пробубнил он сквозь ткань. — Я закреплю этот конец и пойду переговорю с нашим коллегой.
Он вернулся и мрачно кивнул.
— Мертв? — спросил Этередж, и задумчиво поглядел на Стивена, размышляя, поздравлять ли его или нет. Заметив выражение крайнего уныния на лице последнего, капитан предпочел промолчать. Пока Бонден разряжал второй пистолет и убирал оба в ящики, Этередж подошел к Берку. Они обменялись несколькими словами, сдержанно откозыряли друг другу и разошлись.
По майдану уже засновали люди, небо на востоке подернулось красной полосой.
— Мы должны немедленно доставить его на борт, — сказал Джек. — Бонден, подзови экипаж.
Тигров не было, а слуги явно выносили вещи.