Задайте мне или себе с десяток еще подобных вопросов, и вы поймете - моя книжка не имеет ответов на все возможные сомнения. Я пишу ее как собрание таких же вопросов к самому себе, а если хотите, и к вам: чему была посвящена моя жизнь, мое предназначение, мое беличье колесо, которое мне все труднее с годами вращать, но я ведь продолжаю это делать. Я - не один, я вышел в путь с любимой женщиной, я ничего не взвалил на ее хрупкие плечи, а все взял на себя. И понял: в этом есть и цель, и радость - отвечать перед Богом за близкого человека, и все остальные поступки становятся производными.
Пусть я чего-то не совершу, отдав свое время простым заботам, не беда - я никогда не считал себя гением, призванным Аполлоном к священной жертве. Мне досталось много испытаний, и я выстоял с Божьей помощью. Мне знакома и любовь к людям, и ответная их любовь.
Не пишу, не читаю!
Я набрал высоту
И во сне не летаю,
И давно не расту.
И от крика скворешен
Я с ума не сойду,
Очень уравновешен
Стал я в этом году.
Порошок анальгина
И воды полглотка!
Может, это ангина,
А не старость пока?
Меня предавали и огорчали, я старался не предпринимать ответных действий, и все плохое забывалось во времени.
Зачем растет трава и гремит гром? Я не сумасшедший, не натуропат и не извожу себя подобными вопросами. Жил, смеялся, пяля глаза на модильяниевские "ню", и в этой книжке обещал вам всего лишь рассказать о моем двадцатом веке. Пусть каждый сам себе поставит эти вопросы и попытается на них ответить. А я, помните, обещал вам узоры в калейдо-скопе, имеющие только геометрический смысл. Маяковский шутя называл это "мелкая философия на глубоких местах".
Конечно, к портрету XX века и мой двадцатый век прибавит какие-то черты. Как и любая другая книжка этой серии. Истина была и остается тайной, и ближе всего к ней сократовское: "Я знаю только то, что я ничего не знаю".
Пришло дурацкое хотенье,
Одна навязчивая страсть
Забросить прочь стихотворенья
И ювелира обокрасть.
Чтоб утром ты из-под подушки,
В рубашке, спущенной с плеча,
Достала эти побрякушки
И примеряла хохоча.
Рассыплю по полу караты
Тутанхамонской красоты,
И будет горький час расплаты
Не горше нашей нищеты.
Потом - хоть пуля и хоть порка,
Присяжных поблагодарю!
А звезды с неба - отговорка,
Я их всю жизнь тебе дарю.
ПЕРВЫЕ РАДОСТИ
Москва не сказать чтобы приветливо встретила пришельца, но сперва показалось: э, да тут жить можно! То в одном, то в другом издательстве выплатной день. 5-го - 10-го - 15-го. На Чистых прудах сразу в трех газетах за три стихотворения денежку получил. А сколько в столице изданий всяких - воля вольная после провинции! Да почему бы и не признать честно: Москва вообще город гостеприимный! Бессчетно народу приютила.
Тут вскорости и первая московская моя книга стихотворений "Улицы" в "Совписе" подоспела, и рецензии появились неругательные. И песни, и люди в кругах - совсем иной в Москве горизонт. Как хорошо, что покинул я социалистиче-ский режимный город Сталинград, вот уж где столица Совдепа! решив, что головы мне там поднять не позволят, по духу - не мой город, а я не его поэт. Но спасибо все же и Сталинграду за две тоненькие стихотворные книжечки: "Возвращение" и "Кляксы".
Так вот, запела вся страна (после той буфетчицы с Кур-ского) песню про ткачих из подмосковного текстильного городка.
Мы на фабрику вдвоем
Утром рядышком идем,
То ли, может,
Он со мною,
То ли, может,
Я - при нем.
Только и слышно из всех окон. А я все так же на одной булочке в день да чашке кофе в Москве прозябаю. А еще сказали, что есть такая организация ВУОАП, где авторам за исполняемые сочинения будто бы деньги платят. Ну, телефончик дали, не секретный. Мол, такой-то я и такой-то, нет ли мне чего за песню "Текстильный городок"? Нет, отвечают, пока тихо.
Год прошел без малого. Песню поют на всех эстрадах. Ну, набираюсь снова смелости, звоню:
- Танич я. "Текстильный городок"...
- Двести двадцать рублей набежало. Будете получать?
- Как не буду!
- Тогда приезжайте. Лаврушинский, семнадцать.