Тихо - не слыхать,
А громко - не умею!
Может, потому
И песню берегу,
Может, потому
Так долго я не смею
Спеть ее тебе
Негромко, как могу.
Нечего комментировать. И с музыкой Серафима Туликова, поверьте, стала одной из моих любимых песен. До сих пор иногда напеваю ее про себя. Естественно, песню взяли в финал телепередачи "Песня года", и петь ее должен был, кажется, старший Гнатюк. Но когда выяснилось, что отдали ее Виктору Вуячичу, Туликов забастовал.
- Да он ее просто провокалирует и все, и мне будет некомфортно присутствовать при этом в зале, - сказал он.
И на концерт не пришел. Не помню, был ли там я, но фотографии такой памятной - мы рядом с Туликовым слушаем "Признание в любви" - это уж точно не будет. И жаль.
А вот и еще история из жизни песен. Получилась настоящая, озорная цыганская песня "Три линии" ("На руке - три линии - лепестками лилии", помните?). Записали со Светой Янковской, звездой театра "Ромэн", и отрядили ее показаться на телевидении. Там сказали: "У нас в программе уже есть цыганщина, так что примите извинения!" И Света уехала в Америку и уже оттуда, со своей Ньюйоркщины, запустила песню по всему цыганскому миру. Ее и сейчас поют все рестораны, где и нет цыган, но где их все равно любят, и дай Бог, чтобы вечно пели!
Теперь маленькое отступление: та, другая песня, что пошла, была оплачена. Ерундой, мелким подарком, флаконом французских духов за 80 рэ (ну, система такая мелкая была, не то что теперь!). Но я-то, чистоплюй, никогда не унижался до этакого. От гордости, а может, от скупости? Не знаю, но на принципиальный вопрос - надо ли давать взятки, теперь отвечаю: надо! Человек слаб - и тот, кто дает, и тот, кто берет. Оба. Надо! - говорю я. И не даю!
Теперь два слова об Игоре Шаферане, близком моем приятеле и соавторе, одном из самых первых в нашем цеху, со своим каким-то теплым песенным словом. Может быть, по-одесски теплым.
Поначалу он все говорил: "Да спросите у Миши!", "Да давайте Мише позвоним!" А потом, набрав силу (он имел на это право - талант!), стал заседать в худсоветах, на фирме "Мелодия" постоянно. Позволял себе уже делать и мне какие-то замечания. Кстати, он заседал и на том худсовете, где зарубили наше с Юрой Антоновым "Зеркало". Талант не обязан быть образцом по всем параметрам. Игорь как-то сказал обо мне Матецкому: "Миша какую-то хуйню пишет!" Вот этого я как раз себе никогда не позволял.
Всегда знал, что надо нам быть, как Пушкин, во всем. И стихи пытаться писать так! И с книготорговцами торговаться. И не завидовать. И за честь жены уметь постоять жизнью!
И спать со свояченицей? Да, если это правда, то - да.
ПОМИНКИ ПО ДРУЗЬЯМ
На первом конкурсе бардовских песен в Питере я был в жюри вместе с Яном Френкелем и Александром Галичем. Состав участников весьма неслабый - Клячкин, Городницкий, но, разумеется, героем этих смотрин и центром внимания (всеобщего) был корифей гитарной поэзии, вообще большой поэт Александр Галич, с которым мы познакомились и неожиданно быстро сблизились. Он, видимо, что-то угадывал во мне, так как и сам работал и в той, другой, моей песне. ("До свиданья, мама, не горюй!")
Впрочем, я ошибаюсь. Первый сбор бардов у костра и смотр талантов состоялся раньше, в Бресте, как страничка сценария Всесоюзного слета следопытов-школьников, разыскивавших могилы героев Отечественной войны. Уж не знаю, в каком качестве я там был - как следопыт или как герой, но мы написали для этого слета с Яном песню "Всем, кто идет", и ее потом распевали.
По картинкам
Зачитанных книжек
Через годы шагает отряд
Комиссары в буденовках
Рыжих
И солдаты
В шинелях до пят.
А вот на бардовском параде в Питере, как я уже говорил, средоточием внимания был член жюри Александр Галич, живой классик жанра, всеми приглашаемый, и даже сам Темирканов не скрывал восторга, слушая его - конечно, поэзию, а не музыку.
Высоцкого и Окуджавы вживую в Питере не было, но показали коротенький документальный фильм, может быть, специально к этому мероприятию и сделанный. В нем в своем интервью на вопрос: "Как вы относитесь к советской массовой песне?" - молодой Владимир Высоцкий ответил: "Я ее не понимаю. Вот у них сейчас популярна песня "На тебе сошелся клином белый свет, на тебе сошелся клином белый свет, на тебе сошелся клином белый свет..." И целых три автора!.." Имелись в виду мы с Шафераном и Оскар Фельцман. Дай Бог мне написать еще раз такую всенародно любимую песню! Ее спел 170-миллионный хор! Такие песни неподсудны, но Высоцкий лишь посмеялся над нами.
И вот как долго я подхожу к печальному дню похорон Игоря Шаферана. Поминки были в Центральном Доме литераторов, где при жизни не больно-то "праздновали" песенных поэтов. Не понимая, что автор такой песни, как "Зачем вы, девочки, красивых любите?", народной песни, достоин светлой памяти. Уйдет много поэтов, забудется много песен, а этой суждена долгая жизнь. Но организовал тризну поэт Григорий Поженян, человек авторитетный в литературном мире и вообще на командных пунктах, который или дружил с Игорем, не знаю, или ценил его песенный талант, или то и другое вместе. Скорее всего.
Коротенькое слово о Грише Поженяне. Ко мне он и до сих пор относится прохладно, и я не машу крылышками ему навстречу. Очень сильный поэтический дар не позволил, однако, ему занять его законное место - так распорядилась судьба, заслонив его могучей кучкой эстрадных поэтов-попули-стов. Но Гриша - человек из сильных, из пуленепробиваемых, в тельняшке, и так всегда считал себя первым. И считает, и имеет на это резонные основания. И я жалею, что почему-то так вышло, не подружился с ним по жизни.
И вот на поминках по Игорю Шаферану подходит ко мне незнакомая семейная пара и рассказывает: они - друзья Игоря и Владимира Высоцкого. Высоцкий незадолго до своей смерти говорил о том вышеупомянутом интервью, как об ошибке, и просил извиниться за него перед авторами, и сам собирался это сделать. И они рады сказать это мне, и слава Богу, успели.
Так закончился наш заглазный конфликт с Владимиром Высоцким. Заочно, как и начался.
Хочу сознаться: я стараюсь избегать похорон. Впечатлительный человек, я примеряю все гробы на себя и потом долго и трудно возвращаюсь на этот свет. Но есть люди, такие как Игорь Шаферан или Гена Шпаликов, которых не мог я не проводить в последний путь...
Я стоял в Доме кино у гроба Шпаликова и думал, и даже хотел это сказать, но за другими не успел: "Когда умирают такие чистые люди, как Гена, живым должно быть немножко стыдно". И провожал его до Ваганьковского кладбища в ненастье, и долго потом не мог вернуться с погоста.
А несколькими днями раньше Гена позвонил мне из Переделкина.
- Миш, приезжай, а? У меня денежка завелась. Долг отдам. Посидим, а?
Я почему-то не мог. До сих пор, когда вспоминаю Генку, веду трудный спор со своей совестью: а если бы я приехал, и мы бы с ним закочегарили, начитали бы друг другу стихов, и, глядишь, смурь не пришла бы ему в голову. Но я не приехал.
Прочел жене этот кусочек, и она рассказала: за несколько часов до последнего отъезда в Переделкино, а может быть, по дороге туда, на такси, Гена вдруг, без звонка, заявился к нам. Мы жили тогда на окраине, на улице Дыбенко. Лидочка, как всегда, накрыла стол на колесиках. Гена сказал: "Спасибо, я ничего не пью, даже пива! Заехал попрощаться. Дай Бог вам с Мишей счастья!"
И уехал. Лиде не могло и в голову прийти, что он уезжал навсегда. Он был такой спокойный, трезвый и благостный, как будто выполнил какую-то ему одному известную миссию.
Игорь Шаферан долго и тяжело болел. И, главное, неотвратимо. Когда на долю человеку выпадает такая нечеловеческая больничная боль, а потом наступает конец, обычно говорят: "Отмучился". А про других, умерших на ходу: "Не может быть! Мы же вчера были вместе в Книжной лавке на Кузнецком!"
Мы не знаем, как мы умрем. И уже многих, здесь упомянутых, нет на свете. Игорь Шаферан. Ян Френкель. Александр Галич. Владимир Высоцкий. Геннадий Шпаликов. Аркадий Хайт. Мертвых вообще больше, чем живых. А про себя и сказать не могу - живой я или мертвый. Вот стихо-творение из первой моей "совписовской" книжки.
Фотографии сверстников
Под стеклом украшают музей.
Люди среднего возраста,
Мы привыкли к потерям.
Верим в гибель богов
И в кончину друзей,
Только в нашу мы смерть