В тундре неразлучной!
Обе ручки - не мои
На пиле двухручной.
Ой, тепло на Колыме
После ледолома!
А я на воле - как в тюрьме,
А в тюрьме - как дома.
Ой, ча да ча-ча-ча,
Да позовите мне врача,
А я скажу тому врачу,
Что к родной мамочке хочу.
Братья вскоре рассорились со студией и с режиссером, они - как и я - это умеют, и якобы поэтому песня моя не пригодилась. На самом деле, я думаю, одному из братьев песня показалась недостаточно хрустальной, как бы гусь-хрустальной, и они ее даже Гафту не показывали. И песня осталась у меня и, слава Богу, положила начало большому, можно сказать, роману в песнях о сталинском лагере, который я хорошо знал, потому как варился в этом вареве и на пайке целых шесть лет.
А дальше написалось "Письмо матери".
Не пишу. Ты не жди почтальона,
И на стук не срывайся чуть свет!
Это блажь воровского закона,
Но у жулика матери нет...
Мы живем не на воле, а в зоне
И по нашим раскладам правы,
И твои я снимаю ладони
С непутевой своей головы.
Мне не стыдно цитировать свои песни, и пусть их читает кто угодно, хоть сам Петрарка с Лаурой! А потом, в Переделкине, возникла "Тося".
Она на Кировской служила,
На почтампе,
Налево в зале,
В девятнадцатом окне!
И ничего в ней
Вроде не было такого,
А вот, представьте,
Понаравилася мне...
А потом:
Вагон столыпинский,
Кругом решеточки,
Конвой из Вологды,
Не до чечеточки.
Конвой из Вологды,
Не до бутылочки,
А из Бутырочки
До пересылочки.
Не зовите, не зовите Петрарку: прекращаю.
А вскоре появился и музыкант - Сережа Коржуков, с которым мы сразу поняли друг друга, и, не думая ни о какой группе "Лесоповал", принялись в охотку писать такие песни, одну за другой. Чаще всего - я ему из Юрмалы диктую текст, а он мне обратно - играет музыку.
Однажды днем звонит и говорит:
- Михаил Саич, сижу с настоящим вором. Водочку пьем помаленьку. Материял изучаю. Клево!
- Ну, ты все же поосторожней...
Кончилось тем, что тот у него денег одолжил без отдачи, да и часы ручные тоже куда-то улетучились. Наука!
Сережа был очень одаренным мелодистом, лет с пятнадцати не расставался с гитарой, и слетали с ее шести струн его яркие, как бы незамысловатые мелодии.
Он был похож на горьковского Челкаша - высокий, тощий, сутулый, взгляд мрачный, но мы поначалу и не знали - кто должен петь эти песни. Думали о Кальянове, о Григории Лепсе, о Приемыхове (его из "Холодного лета" я и держал в уме, сочиняя). А оказалось - лучше Сережи Коржукова, пожалуй, никто бы нам это и не изобразил.
А наутро после того, как мы с ним появились в телевизоре с первыми пятью песнями, затрезвонил у меня телефон с вопросами. Кто такой? Откуда? Что за песни? Где их купить? Прямо лесной пожар!
Что отвечать? Хороший мальчик, музыкант из ресторана, ученик кабацкого корифея Михаила Гулько, когда-то собиравшего народ в ресторане сада "Эрмитаж", а потом в "Одессе" на Брайтон-бич, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.