Глеб, делая заявку на велосипед, просил, чтобы ему выслали и специальное дорожное оборудование, даже миниатюрную радиостанцию. Но из «специального» прибыли только три счетчика оборотов колеса – циклометры, масляные цветные фонари, две запасные цепи, две пары скатов, педальная ось и педали – вот и все.
Пришлось заняться кустарным дооборудованием. Глеб собрал кое-какой инструмент, сшил из толстой кожи емкие багажники. Кроме того, взял с собой фотоаппарат «кодак», бинокль, шерстяные рейтузы, несколько пар трусов, носки, майки и полотенца, носовые платки. И конечно, неприкосновенный запас пищи – семь пачек прессованных галет плюс килограмм шоколада. С боков сиденья прикрепил запасные скаты. Загруженный полностью велосипед весил 80 килограммов, такой же вес и у спортсмена.
Составил схему похода вокруг страны. Первый этап – пересечь вдоль Камчатку. Это еще являлось и генеральной проверкой себя и велосипеда.
– Из Петропавловска направляйтесь в долину реки Камчатки, а там – до ее устья, – посоветовал Новрграбленов, когда Глеб зашел за картой. – Река течет почти по центру полуострова, длина ее семьсот километров. Возможно, на этом и остановитесь…
– Вряд ли, – улыбнулся Глеб.
– Желаю удачи! – краевед протянул ему крупномасштабную карту полуострова.
Каменным массивным узлом перевязаны начальные ветви Срединного и Восточного хребтов. Между ними широкая долина реки Камчатки. Когда еще никто в Европе не знал о существовании полуострова, эта река уже значилась на Большом чертеже Сибири, составленном в 1667 году тобольским воеводой Петром Годуновым. И получалось так, что текла она на материке по соседству с Амуром…
Глеб вошел в лес. Теплынь! Тихо, пахнет грибами. Август – лучший месяц на Камчатке, где времена года передвинуты на три-четыре недели назад. Деревья – каменные березы рассыпаны, как в парке, поодиночке. Нет, это не привычные милые березки. И мощный, закаленный холодными ветрами ствол с толстой бронзовой корой, и отсутствие плакучести у кроны, и своеобразное направление роста – вершиной по ветру – все приспособлено к борьбе с неласковым климатом. Век же камчатской березы – 500 лет!
Если смотреть со стороны на березовое редколесье, разбежавшееся по склонам сопок, то оно как атака кряжистых ополченцев. Втянув кроны в широкие плечи, цепляясь корявыми мускулистыми корнями за каждую пядь плодоносной земли, растекаясь поверх вечной мерзлоты, деревья широким шагом наступают вперед вверх. И веришь, что пробьются эти северные гренадеры!..
Березовые массивы, перемешанные с подлеском из ивняка и карликовой рябины, уходили с одной стороны к морю и к гряде курившихся вулканов – с другой. Красно-оранжевые вершины голых сопок, обложенные по лощинам длинными лучами ледников, сияющая вдали синь океана и удивительно яркое солнце над головой – все неповторимо, прекрасно, величественно…
Дорога пролегла вдоль телеграфной линии. В 1910 году почтово-телеграфное ведомство, сооружая линию связи с восточного побережья полуострова на западное, проложило от Петропавловска до села Большерецка дорогу протяженностью в двести километров. На нее и намеревался попасть Глеб.
Кое-где на колею выбегал отчаянный куст красной смородины или жимолости – камчатской «вишни». Тогда Глеб, не останавливаясь, только протянув руку, захватывал гроздья спелых сочных ягод и набивал ими рот.
За холмами открылась дельта речки Авачи. Тундра стала топкой. Но дорога, благоразумно нырнув в сторону вулканов, снова посуху заюлила меж камней. На другом берегу Авачи село Елизово. Село большое, дома как в Петропавловске, крытые тесом, корьем и железом. Елизово будто вымерло. Все – и малые, и старые, и даже собаки – на реке: лосось шел на нерест. Страдная пора! Рыбу заготавливали впрок, на всю зиму. Глеб подъехал к нехитрой плотине из кольев, жердей и хвороста. Возле нее на батах – лодках-долбленках – работали рыбаки. В плотине – ее называют запор – несколько проходов. По ним рыба попадала в небольшие огороженные решетками участки. А отсюда ее крючьями выкидывали в лодки.
Над рекой шум, смех. Это вовсе не тихая рыбалка на среднерусской речке. Тут азарт! Парни подгоняли к берегу баты, полные шевелящейся живой рыбы. Женщины обезглавливали лососей, распластывали и вывешивали сушить. По всему берегу протянулись школьники – навесы с жердями в несколько рядов.
Икрометание лососей происходит один раз в жизни и обязательно в реках или озерах. Мальки подрастут и уходят в океан, чтобы возвратиться в свою колыбель уже взрослыми рыбами. Вымечут икру и погибнут. Глеб видел их, потерявших силу, избитых о бесчисленные камни, с изменившимися уродливыми телами, но все еще стремившихся к верховьям реки, чтобы дать жизнь потомству…
Частушка, которую пропели звонкие голоса женщин, перебила размышления Глеба. Он знал, что мурками называют приезжих с материка. В Елизове жили потомки русских казаков-землепроходцев. Обличьем они не отличались от коренного населения – ительменов: это результат смешанных браков. И хозяйство смешанное – рыба, соболь, крошечные огороды. О русской славянской старине села, которое раньше называлось Старый острог, свидетельствуют редкие ныне имена: Ксенофонт, Клион, Ион, Венедикт, Канон… А от казацкого звания тут остались лишь красные околышки у фуражек. Речь русская, но с путаницей в шипящих, которые больше произносят как «с» и «ц».
Глеб расспросил рыбаков, как держаться, чтобы пройти на перевал Начикинский косогор.
…С юга вздымаются лесистые сопки, с севера, будто крепостная стена, – Ганалы, Ганальский хребет, увенчанный гранитными пиками, по-здешнему востряками, стеной падает в долину. В обход по западным отрогам с незапамятных времен проложена тропа. На нее-то и хотелось попасть Глебу.
Дорога все уже и уже. В тени, в низинах, – застоявшиеся лужи, на солнцепеках – пыль. Возле небольшого селения Коряки она круто повернула налево, на запад, и запетляла по падям. Сверху из-за темно-зеленого бархата растительности они кажутся бездонными.
Сильный ветер. Секрет прост: через ущелье свободный проход с Охотского моря к Тихому океану. Геологическая «труба»!
Прошло три дня, как велосипедист покинул город. Возле крутой сопки он заметил парящее марево. Оказывается, там били горячие ключи. Возле них балаган и углубление наподобие ванны. Вероятно, занеможивший охотник приходил лечиться. Километров через тридцать опять ключи. Подземные воды тут смешивались с речными, и Глеб блаженствовал, улегшись на пороге, где встречались течения. Живительная вода: встал, будто заново родился! Усталость как рукой сняло. Ключи на карте назывались Малкинскими.
Начался подъем в горы. Карабкаешься по крутизнам, гольцам и вот сверху видишь перед собой ядовито-зеленую долину. Это высокогорная Ганальская тундра. Она раскинулась почти на сотню километров и лежит в чаще высоченных горных отрогов. До Ганальских востряков теперь рукой подать.
Скалы, которые издали казались одинаковыми, обрели формы. Одна напоминала крадущегося человека, вторая – вставшего на дыбы медведя, в стороне камень поменьше, похожий на собаку. Законченная картина медвежьей охоты.
Массивы хребтов расходятся веером. Не случайно этот горный узел назван Вершиной Камчатки: здесь скат на обе стороны полуострова. В Ганальской тундре начинаются многие реки, некоторые текут в Охотское море, другие – в Тихий океан. Река Камчатка, в долину которой направился Глеб, впадает в Тихий.
Тропа убитая. Колея ее глубока. Приходится иногда сходить с велосипеда, чтобы вытащить из спиц клок травы или прутик карликовой ивы, – прицепится тоненькая плеть, иногда метра два длиной, а на конце торчком миниатюрная крона.
…Что там виднеется впереди? Сначала Глеб подумал, что стога сена. И только разглядев пучки шестов, понял, что это юрты. А справа, на зеленом отроге, словно россыпь серых камней, оленье стадо. Иногда ветер доносил потрескивание сталкивающихся рогов, щелканье копыт…
Велосипедиста окружила толпа черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные потрепанные одежды. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги – оленьей замши – кафтанах, из-под которых выглядывали подолы украшенных мехом и бисером передников и ровдужные штаны. Это были эвены.
На Камчатке из коренных северных народностей живут ительмены, коряки, чукчи. Эвены, которых раньше называли ламутами, появились на полуострове последними, в 40-х годах прошлого века. Они сюда переселились с охотского Севера и заняли свободные долины в центральной части Срединного хребта.
Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру. В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы: кругом реки. Истоки их так близки, что лосося можно живым из реки в реку перенести.
Поздно вечером в честь гостя танцевали поргали.
Мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она асаткан – девушка, отзывается звоном. На передниках, которые называются нел, бряцают подвески – кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки.
Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бубенчиков на нелах, шуршание бус, яркие костюмы танцующих, гибкие ритмичные движения – все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие па придыхание, – это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: «Норгали! Норгали!»
Танец изображал жизнь оленя. Вот табун спокойно пасется… Вот он мчится от опасности… Табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нелы, выше поднимается костер. И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами заснеженных скал.
После норгали снова уселись в юрте чаевать. Хозяйка достала из кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.
– Приезжай к нам на зимнюю стоянку, – подсел к велосипедисту эвен с худощавым энергичным лицом. – Мы картошкой угостим.
– Айя, айя! Мекран! – восхищенно покачала головой женщина, подававшая чай. – Хорошо, сладко!
– Мы ее в прошлом году первый раз посадили, – продолжал худощавый. – Нам учительница показала, Елизавет Орлова. Знаешь?.. – Когда она к нам на Быструю ехала, пурга лютовала. Три дня в юртах сидели. Приехала Елизавет. Поглядел шаман и сказал: «Из-за нее пурга. Священный Алпей – это сопка – не любит, когда баба по тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо: бросить кусочек юколы, листик табаку…»
– На зимней стоянке у нас школа есть. Хорошая школа! Для нее большую юрту построили из лиственницы – эссаг по-нашему. И печка в школе железная. Помню, разожгли ее, а пол горит. Что делать? Елизавет помогла. «Надо, говорит, камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили». Смешная, не поймет, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал от духов в мешок и принес в школу. Как же, надо учиться, а без огня все буквы на языке замерзают. Что, думаю, Елизавет с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе и тепло, и дыма нет. Не то, что в юрте. Все стали ходить в школу – и ребята, и старики.
Елизавет студент была, она всех в книгу записывала – перепись пародов северных окраин делала. Знаешь?..