Прощальный взгляд на север, где остался остров Врангеля. И снова на восток! На велосипеде ли, бегом ли за нартой – на восток! Берег – в низинах снег, а на косогорах земля с голубыми пятнами незабудок. Все чаще встречаются люди – береговые чукчи. Береговыми они зовутся в отличие от тундровых – оленных. «Раа пынг'ль?» – «Что нового?!» – их первая фраза и одновременно гостеприимное приглашение в ярангу отдохнуть.
Но однажды у крутого мыса Глеб увидел европейца, одетого в кожаную куртку. Бросилось в глаза, что у него нет кистей обеих рук. Человек был явно озадачен приездом велосипедиста, Глеб же смотрел на его култышки. Как жить на Севере такому?
Безрукий на ломаном русском языке предложил зайти в помещение. Это уже не чукотская яранга без окон, с дырой вместо дымохода и шкурой взамен двери. Тут имелась дверь и железная печка и даже дощатая перегородка, делившая помещение на две комнаты.
– Моя фамилия Воол, Беннет Воол, – сказал хозяин. – Я здесь живу с семьей.
Воол был сдержан и насторожен. На вопросы отвечал не очень охотно, отрывисто.
– Да, да, я иностранец, норвежец. Американский норвежец. Давно ли здесь? Давно, с 1902 года. Слышали о таком Северо-Восточном обществе? Вот оно и направило сорок проспекторов-золотоискателей с Юкона на Чукотку. Нашли, правда, только серебро и графит. Кое-кто и осел тут. Одни охотились, другие торговали. Я тоже остался, поселился у мыса Сердце-Камень. Вот здесь. Женился на чукчанке… Как живем? Ничего живем. Хотите, граммофон заведу? Как его… Шаляпин.
Дети Воола – девушка-подросток и двое парнишек – крутились возле велосипеда. Глеб познакомился с ними. Девочку звали Софья, а братьев – Буллит и Бен.
Ребятишки крепкие, рослые, в особенности младший – Бен.
Подошел и Воол. Уселся на отшлифованный китовый позвонок, заменявший стул, и принялся разглядывать машину.
– Такую же видел в Клондайке, – заметил он. – Лет тридцать пять назад.
– Да? – односложно заметил Глеб.
– Да. Какой-то чудак привез из Штатов. Тогда и Джек Лондон там был.
Глеб поднялся и с изумлением воззрился на старого норвежца, который выговаривал слова, чуть разжимая губы под рыжими длинными усами.
– Вы видели Джека Лондона?
– Я знаком с ним, – возразил старик. – Вскоре Джек вернулся в Штаты, а я уехал на Чукотку. Тридцать лет на Чукотке. Видите, обжился. Ярангу эту сам строил. Посмотрите.
Старик провел гостя во вторую комнату. В ней было много уютнее. В потолке окна. Два спальных полога с очень чистыми, хорошо выделанными шкурами. На полу пятнистые нерпичьи коврики. Столик, полки с посудой.
Из местного тут только жирники по углам, поддерживавшие ровную температуру.
Глеб снял куртку и остался в свитере. Этот свитер заинтересовал хозяина.
– Американский? – спросил он.
Глеб рассказал, что нашел его на берегу.
– А, это с «Елизиф»,– подтвердил Воол, и лицо его опять помрачнело. Помолчав, он заметил: – Свенсон, бросив «Елизиф», конечно, не разорился, нет.
– Как вы сказали, Свенсон? – спросил Глеб и вспомнил рассказ капитана на шхуне «Чукотка» о ловком американском дельце.
– Свенсон, – подтвердил старик и снова: – Его скоро не разоришь. Утонула «Елизиф», пришли «Кориза», «Оливия», «Мазатлэнд», «Нанук»…
«Нанук» в прошлую навигацию, нет в позапрошлую, зимовала у мыса Северного – затерло льдами, – продолжал Воол. – Ее трюмы были набиты мехами. Свенсон не хотел ждать конца зимовки: как же, в Штатах проходили меховые аукционы. Цены стояли хорошие. И он нанял вывозить пушнину летчика Бэна Эйелсона. Не слыхали?.. В двадцать восьмом году он первым перелетел с Аляски на Шпицберген…
– Нет, не знаю, – снова сказал Глеб.
– Да, Эйелсон, американский норвежец, – сказал Воол. – В это время сюда еще прилетели советские летчики. Э-э, командор Слепнев. Они вывозили пассажиров с парохода «Ставрополь», который тоже был зажат неподалеку от «Нанук».
– Значит, русские спасали людей, а американцы – шкуры, – заметил Глеб.
– Да, так, – старик хмыкнул в усы и резко добавил: – Карл Бэн Эйелсон погиб. Его самолет попал в пургу и разбился неподалеку отсюда, в лагуне Амгуемы. Слепнев нашел его и отвез на Аляску, в Фэрбенкс. Я сам видел, как летела его машина в сторону пролива Беринга. На ней развевался траурный флаг! Это правильная честь: Эйелсон был замечательным летчиком… Рассказывали, что отец Эйелсона встретил командора Слепнева прямо на аэродроме…
Глеб с горечью слушал о новой полярной трагедии. И ради чего погиб отважный исследователь, чтобы миллионер Свенсон положил в карман еще сотню тысяч долларов?!
Воол будто подслушал мысли Травина.
– Нет, Олаф не любит убытки, он всегда умел зарабатывать доллары. Любой ценой.
Чувствовалось, у старика наболело.
– Олаф Свенсон тоже скандинав, швед. Мы вместе начинали. Он поехал на разведку золота в Анадырь, а я – на северный берег. В 1905 году меня Северо-Восточное общество оставило зимовать как доверенного, устроило на Сердце-Камень факторию. С тех пор тут безвыездно. А Свенсон, о-о! Богатый судовладелец в Сеатле.
Воол помолчал.
– Заходил в мою ярангу прошлым летом. Вместе с дочерью Мэри. Красивая, – рассказчик посмотрел на окна в потолке и добавил: – Мне очень не везло. Была своя небольшая шхуна – разбилась. А тут еще вот – он поднял култышки.
– Что случилось? – поинтересовался Глеб.
– Гренландского кита к берегу поднесло. Мертвого. Я хотел поближе подтянуть по разводьям. Решил взорвать перемычки во льду. Сходил домой, взял динамит. Еще с Юкона привык с ним обращаться. А тут что-то не рассчитал, и патрон взорвался в руках…
– Спасибо шурину. Он меня на своих собаках за два дня до мыса Дежнева довез. Там фельдшер был. Раны почистили, зашили. Так и стал безруким в шестьдесят-то лет. Сейчас старший сын помогает. Он рядом живет своей ярангой.
Судя по угощению, которое выставила хозяйка, пожилая, но очень миловидная чукчанка, одетая в цветную камлейку, сын кормил старика отменно. На столе были и масло, и какао, и сгущенное молоко.
– Это все с «Елизиф» привезли, – опять разгадал старик мысли гостя.
После ужина Воол закурил душистый табак, который хранился в железной коробке с надписью по-английски «Принц Альберт». В те годы именем этого столь «популярного» принца рекламировали и костюмы, и рубашки, и даже галстуки…
Гостеприимство норвежца хотя и казалось несколько наигранным, но Глеб его рассказы слушал с удовольствием. Старик, нацепив на култышку кожаную рукавичку с крючком, довольно ловко разложил карту. В молодости он бывал всюду – от Калифорнии до Якутии… Плавал на китобойных судах, ездил на собаках, ходил пешком. Воол знал Амундсена, Свердрупа и других известных путешественников. Они даже оставили у него в особой книге свои записи – впечатления от встречи.
– О, Амундсен чудак, – ухмыльнулся в усы Воол. – Забрал у нашего чукчи Какотта дочку и увез в Норвегию учиться. Это было, – протянул старик, – да, в 1922 году. Он там спал, в левом пологе, на матраце. А я Софью сам научил и читать, и писать. По-английски.
Глеб хорошо отдохнул у норвежца. Ночь провел на «амундсеновском» матраце.
– Думаю еще съездить на родину, – сказал Воол, когда прощались. – Подал просьбу о заграничном паспорте.
Слишком много воды. Ее шумные потоки разрубают снежные карнизы на обрывистых утесах-кекурах, пробиваются под сугробами, образуя мосты и арки. Все развезло: ручьи превратились в речки, низины – в болота и озера. Дорогу приходилось выбирать по косогорам или уходить на припай, хотя и он ненадежен – ожившее море отламывает и уносит целые поля. Но теперь словно сам ветер помогал велосипедисту. Всего лишь десятки километров отделяли его от крайней северо-восточной точки страны – мыса Дежнева.
Травина ожидала еще одна любопытная встреча. В устье небольшой речки, где в берег врезалась губа, удлиненная косой, он в свою паганелевскую трубу увидел шхуну. Среди ледовых нагромождений торчали скошенные назад мачты. Судно лежало на боку. Но над ним вился дымок.
Глеб, кружа между стамух, направился к шхуне. Через час с небольшим уже карабкался по обмерзшей палубе к входному люку. Навстречу выскочил человек с намыленной бородой. В руках винчестер.
– Мы подумали, медведь. Заходите, заходите, – крикнул вниз: – Аристов, принимай гостя!
В кубрике горел примус, возле которого стоял мужчина, плотный, среднего роста, и пек на нерпичьем жиру блины.
– Здравствуйте! Какими ветрами?..
Травин старался придерживаться народной мудрости, гласящей: «В многоглаголении несть истины» – и был предельно краток. И все же рассказ занял несколько часов.
– Слушайте, это же рекорд. Мировой! – восторженно оценили моряки путешествие.
Впрочем, они оказались вовсе и не моряками. Аристов – заведующий финансовым отделом Чукотского рика, а его товарищ – Рябов – учитель. Им поручили подготовить к перегону в Уэлен шхуну, отобранную у контрабандистов.
– Они сюда еще ходят. Жалко с даровой пушниной расстаться, – сказал Аристов. – У Свенсона нынешняя навигация тоже будет последней.
– А Алптет, – заметил учитель. – Его яранга у Северного мыса. Это уже свой притеснитель, чукча. У него и в Чауне что-то вроде фактории.
– Оборот в двенадцать тысяч рублей золотом, – подтвердил Аристов. – Тонко маскируется. Надо же додуматься: умер сын, так он крест на могиле поставил с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Марксист», а у самого в долговой кабале полберега!
– Из иностранцев еще Воол, – сказал Рябов.
– Я у него два дня назад был, – обмолвился Глеб. – Он рассказал свою историю – за золотом на Чукотку приехал.
– За золотом?! – Аристов расхохотался. – Я ведь тоже чуть золотоискателем не стал. Укатил было в Австралию.
– Куда?
– Да, да, как слышали, – подтвердил он. – Очистили мы в двадцать третьем году Дальний Восток от интервентов. Свет, думаю, теперь бы неплохо посмотреть. Для начала выбрал Австралию. И знаете, уже визу во Владивостоке добыл, ждал попутного парохода. Да встретился случайно с товарищем по партизанскому отряду.
«Ты что, – говорит, – Советскую власть завоевывал, чтобы потом у австралийских буржуев батрачить? И пошел меня честить: «А может, тебе золото понадобилось?» – «А на черта мне золото, просто мир поглядеть охота». – «Коль охота глядеть, то поехали на Камчатку». С первым пароходом мы в Петропавловск. В ревкоме нам говорят: «Требуется уполномоченный, чтобы жулика насквозь видел и с народом умел поговорить. Как смотришь, товарищ Аристов?.. Будешь проводить в районах денежную реформу, менять валюту на советские деньги».
На Камчатке тогда ходили и доллары, и английские фунты, и японские иены, и даже царские рубли. Вручили мне двадцать два мешка с серебряными монетами – полтинниками, рублями, гривенниками. Каждый мешок больше пуда. Дали инструкцию, как менять, и отправился с нартовым обозом. Так я вместо Австралии в Африку попал. Есть такой мыс на восточном Камчатском побережье, – усмехнулся рассказчик. – С тех пор и прослыл докой по финансовой части. Сейчас вот, – посерьезнел Аристов, – большое дело начинаем с кооперацией. Организуем первую зверопромысловую базу в бухте Пловер. Шхуну так и назовем «Кооперация». Верно, Рябов?
Учитель согласно мотнул головой.