Явилась она, как полный месяц в ночь радости, И члены ее нежны, и строен и гибок стан.
Зрачками прелестными пленяет людей она, И алость ланит ее напомнит о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются смотри, берегись же змей волос ее вьющихся.
Услышав первый бейт, девушка застыла, словно каменная. А когда прозвучал третий, она повернулась, и на губах ее блуждала улыбка, и во взгляде была радость.
- Прибавь, о Ади! - потребовала она.
И он прочитал другие стихи:
О девушка, ловкость ее воспитала! У щек ее солнце свой блеск занимает.
Явилась в зеленой рубашке она, Подобной листве, что гранаты скрывает.
И молвили мы: "Как назвать это платье?", Она же в ответ нам сказала прекрасно:
- Мы этой одеждой пленяли сердца и дали ей имя "пленяющая сердца".
- Прибавь, о Ади... - прошептала девушка.
- Очередь - за тобой, о госпожа, - возразил он.
И, к огромному нашему удивлению, дочь франка ответила арабскими стихами:
Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли! Он доставил мне наилучшее, что я слышала.
Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы Ему душу я, что истерзана расставанием.
- Тебя слишком взволновали стихи, о госпожа! - воскликнул Ади, ибо и в голосе девушки, и в ее взгляде было какое-то безумие, еще не буйное, но, во всяком случае, непонятное и необъяснимое. - Если мы тому виной, то мы оставим тебя и возвратимся к нашим всадникам, а ты...
- Нет, постойте! - девушка не произнесла эти слова, а скорее выкрикнула, и вскрик этот был подобен тому, что издают раненые. - Побудьте со мной еще немного, поговорите со мной, о дети арабов! Ведь я так давно не слышала стихов на этом языке! ..
- Ты приказываешь, мы повинуемся, о госпожа, - отвечал Ади, весьма удивленный.
- На голове и на глазах, - подтвердил нашу покорность я. - Кто научил тебя нашему языку, о госпожа?
- За мной ходила пленная сарацинка, она учила меня арабскому языку и рассказала о Аллахе, - объяснила девушка. - И она читала нараспев стихи, равных которым я нигде и никогда не слышала. О Ади, о Джабир, если бы вы знали, какую тоску будили в моем сердце эти стихи! А окончив их, Зейнаб говорила: "О доченька, ты родилась в землях, где не знают толка в женской красоте, достоинствах и совершенствах! Но ты вырастешь, и мы уедем туда, где не приходится весь год кутаться в звериные шкуры, где никто не вешает на стены толстые ковры лишь потому, что от стен тянет холодом, где красивые женщины ходят в легких шелках, звеня запястьями, и купаются в водоемах, вода которых благоухает розами! Мы уедем туда, где поэты соревнуются, кто лучше опишет красавицу, и лучшему из них повелитель правоверных дарит кафтан со своего плеча! Здесь нет для тебя достойного мужа, клянусь Аллахом! " И она плакала, и ругала наших мужчин, которые бьют своих жен, даже самые знатные из них, и тосковала по своей родине.
- Что стало с ней, о госпожа? - одновременно спросили Ади и я, хотя ответ был нам ясен, ибо тоска по родному дому убивает.
И не напрасно рассказывают, что когда Аммар Ясир, верный и преданный, бежал из Мекки в Медину, то пророк, да благословит его Аллах, после первых приветствий спросил о Мекке:
- В каком состоянии ты покинул Мекку и ее долины?
- Деревья в Мекке зазеленели, - отвечал Аммар Ясир, - воды прозрачны и воздух чист.
- Да успокоятся сердца! -воскликнул пророк. - Не говори больше о красотах Мекки, ибо огонь в моем сердце все еще не улегся.
Мы рассказали это предание девушке, и она одобрила его.
- Зейнаб умерла больше года назад, а я осталась жить среди людей, не знающих, что такое музыка и пение, и я ни с кем не могла говорить о тех стихах и мелодиях, потому что наши женщины не поняли бы их прелести, сказала девушка. - И я стала тосковать так же, как тосковала она. Я хотела ходить босая по разноцветному мрамору, которым выложены края водоемов, и бегать в саду среди цветов, и слушать из-за занавеса длинные сказки, ради которых в женские покои приглашают лучших рассказчиков, и чтобы в сказках непременно были и любовь, и разлука, и расставание, и сближение...
- Пойдем с нами, о госпожа! - пылко воскликнул Ади. - Ты будешь жить такой жизнью!
- Не могу, - вздохнула она. - Ибо я - христианка, а вы - мусульмане. Я не должна изменять своей вере.
И возразить тут было нечего.
Мы не так хорошо знали богословие, чтобы доказать преимущества Корана, да и она, будучи женщиной, не настолько разбиралась в вопросах своей веры, чтобы спорить о ней.
- Как звать тебя, о госпожа? - спросил Ади.
Она задумалась.
- Я не хочу говорить тебе свое имя, поскольку тогда ты поймешь, чья я дочь, а вы с ним враги, - вполне разумно ответила она. - Зови меня Абриза, о Ади, как звала меня моя Зейнаб, мне нравится это имя и я готова на него откликаться! А имя, которым меня окрестили, мне вовсе не нравится.
- Если бы ты позволила увезти себя, о госпожа, и если бы ты перешла в нашу веру, то получила бы наипрекраснейшее имя, - сказал Ади. - Ты звалась бы Камар аз-Заман...
- Ибо ты воистину достойна зваться Луной времени, - подтвердил я. Клянусь родинкой, что украшает твою овальную щеку...
- Сколько мне пришлось вытерпеть из-за этой родинки, о Джабир! воскликнула Абриза. - Когда я только родилась, моя тетка Бертранда, которой отец доверил следить за моим кормлением и воспитанием, увидела эту родинку и сказала: "О несчастье, на лице у ребенка - метка дьявольского когтя! " И она до сих пор уверена, что мне покровительствуют какие-то зловредные демоны. А я никаких демонов в глаза не видела и не слышала, о Ади, о Джабир!
- Кого ты имеешь в виду, о Абриза? - осведомился я.
Она объяснила. Речь шла об ангелах Аллаха, восставших против него и низвергнутых в преисподнюю. Христиане, как и мы, слышали это предание и передавали его, но иначе. Во-первых, они не знали, что взбунтовался лишь один из ангелов, Иблис. Во-вторых, они неверно назвали причину. Всякий скажет, что Иблис не пожелал поклониться Адаму, за что был проклят Аллахом и изгнан из рая, однако перед изгнанием попросил у Аллаха права совращать с праведного пути потомков Адама, и Аллах разрешил ему совращать тех, которые сами последуют за ним. А они выдумывают, будто на небесах произошло целое сражение, да не облегчит Аллах их участь. Впрочем, чего и ждать от тех, кто поклоняется сотворенному?
- Нет, на твоем лице я не вижу меток Иблиса, и ни один шайтан не прикасался к нему когтем, - сказал Ади. - И если бы кто-либо сказал при мне такое, я вколотил бы ему эти слова обратно в глотку, клянусь Аллахом!
- Как бы я хотела, чтобы вы оба пошли со мной вместе, и жили бы поблизости, и мы могли бы встречаться... - с тоской произнесла Абриза.
- Это невозможно, о госпожа, - с такой же тоской прошептал Ади. - Ибо мы - правоверные, а ты - христианка.
- Пусть так! - воскликнула она. - Но эта ночь, о Ади, принадлежит нам троим! Давайте переберемся на тот берег, к костру, где меня ждут мои девушки, и расстелем скатерть, и угостимся, и выпьем вина! Я знаю, что вино для вас запретно, но ваш Аллах простит вам за то, что вы так меня утешили, о Ади, о Джабир!
Мы переглянулись.
- Мы твои гости, о госпожа, - сказал Ади. - Сейчас мы приведем наших коней, и переправимся на тот берег, и примем твое гостеприимство.
Но мне эта затея очень не понравилась.
- Кто поручится, что за тобой не следят, о Абриза? - спросил я. - Вот мы переправимся, и сядем у костра, и угостимся, а тут вдруг налетят всадники твоего отца, и свяжут нас, и бросят в темницу, и пошлют гонцов к нашему царю, и станут требовать за нас выкупа. А ведь Ади - сын царя, и выкуп за него придется отдать немалый.
- Мой отец сейчас далеко, - отвечала Абриза. - И те всадники, что сопровождают нас в паломничестве, повинуются мне и моей тетке.
Она помолчала и поправилась: